Ты целуешься гибко и медленно
Я смотрю на тебя не отрывисто
Почему ты всегда такой ветреный
Безнадёжно влюблённый в принципы?
Просто Лера – Холодный дождь
*** Костя с уверенностью мог сказать, что принцип «если долго мучиться, то что-нибудь получится», как оказалось, совершенно не совместим с семейной жизнью. Люба была хорошей женой, любящей матерью, красивой девушкой, но страсть, бушевавшая в начале отношений вулканом со сложно выговариваемым названием, под конец грустно догорала одиноким угольком под пеплом бесконечных слёз, ссор и криков на грани шёпота, чтобы не разбудить дочь. Постепенно ненависть, злоба друг на друга за угасшие чувства и попытки узнать, точно ли никто никому не изменял, сменились взаимным равнодушием, а после и дружеской поддержкой. Вот так бывает, увы, люди просто понимают, что их, кроме годовалого ребенка и сделанного в рассрочку ремонта, больше ничего не связывает. Дружба дружбой, но оба понимали, что в таком климате ребенок вряд ли вырастет счастливым, потому было приятно наиболее стратегически правильное решение – развестись. Ева на этот счёт лишь неопределенно гукала и звенела погремушкой. Как истинный джентльмен и наиболее уставший от домашнего быта человек всю муторную работу по разводу Костя решил взять на себя. Люба на это благодарно кивнула и попросила сообщить, если понадобится помощь. Он улыбнулся, чмокнув на прощание дочь и обняв почти бывшую супругу, вышел из квартиры. *** Погода будто вторила настроению, мелкий дождик грозился перерасти в грандиозный осенний ливень и омыть слезами грустно шагающего к юристу Плотникова. Эту контору Костя заприметил ещё в прошлом году, когда они только открылись. Парень с выжжено-белыми волосами, забавной щербатой улыбкой и лисьим взглядом часто заходил в магазин по соседству то за стиками, то за давно потерявшим смысл жизни и срок годности кофе три в одном. Одет он был не как типичные юристы из американских фильмов в строгий костюм и солнцезащитные очки. Обычно на нём были какие-нибудь модные шаровары, непонятные толстовки и блестящие на радость местным сорокам подвески. Одним словом – хипстер. Косте, носившему один комплект выцветшей одежды годами, подобная любовь к вещам казалась даже забавной. Да и за время коротких разговоров о засохшем хлебе парень тоже показался забавным. А ещё, почему-то, тем, кто вполне может помочь с волнующим его вопросом. Может потому, что контора, в которой работал парень, была по соседству с его домом. Табличка на входной двери, несмотря на непрекращающиеся уже неделю дожди, идеально блестела чёрными строгими буквами «Коноплёв Владислав Сергеевич. Юрист». Костя, тихо хмыкнув, ознаменовал свой визит звоном китайского колокольчика. Помещение было небольшим по площади и довольно-таки уютным за счёт белых в полоску из светлого дерева стен, уютного синего диванчика для ожидания, кулера с водой и стаканчиками, небольшого однотонного ковра с коротким ворсом под цвет дивана, столика из тёмного дерева, на котором лежали бульварные журналы столетней давности, строгих часов под цвет стола и зелёного большого папоротника в углу. Заинтересовавшись последним, Костя увлеченно начал гладить листья, осматривая его со всех сторон, словно собака, выбравшая наиболее удачный куст для своих немаловажных дел. – Медленно опусти руки по швам и отойди от Матвея. Я вооружён и очень опасен, – раздалось над ухом, а затем что-то твердое упёрлось Косте в бок. Замерший с занесённой рукой, Плотников, как и было приказано, осторожно начал отступать по диагонали вместе с блюстителем цветочных порядков. – Хорошо, а теперь, отойди на три шага и развернись, – Костя послушно выполнил указания и, повернувшись, чуть не разрыдался. Коноплёв стоял с забавным розовым пульверизатором, в тапочках с лисами и видом, будто кто-то обидел его плюшевого зайца. Пару секунд помявшись, Плотников всё-таки не выдержал и, коротко прыснув, закатился безудержным хохотом, глупо повизгивая. Влад, для приличия нахмурившись чуть подольше, обнажил милую щербинку, а после вместе с Костей заливисто рассмеялся. Всё ещё мелко вздрагивая, Костя решился поинтересоваться: – Матвей? Влад, утирая слёзы с глаз, не меняя лёгкой улыбки, ответил: – Друг назвал, в честь себя. Костя, не переставая улыбаться, подметил, что самомнения его другу не занимать, на что Влад, пожав плечами, заметил, что так оно и есть. Затем, вмиг став серьезным, рабочим тоном спросил: – Так ты на развод пришёл подавать? Костя, успевший заметно развеселиться и расслабиться, забыв, зачем вообще пришёл, напрягся и хотел было узнать, как тот понял, ведь никому из соседей о ситуации в семье не распространялся, но только он открыл рот, как Влад его опередил: – Во-первых, у тебя на лице написано. Год назад ты даже на продавцов огрызался, покупал только памперсы и пиво, а через полгода ходил вечно уставший и брал только памперсы. Можно списать на рождение ребенка, но отсюда вытекает «во-вторых». Год назад на тебе было обручальное кольцо, а через полгода его нет. При том, что памперсы ты брать не перестал. Я бы подумал, что ты уже развелся, но ты не из тех людей, которые будут искать юриста по всему городу, если даже одежда на тебе за год менялась пару раз, да и то незначительно. Ты из тех, кто пойдет в ближайшую контору и постарается сделать всё быстро, а ближайший юрист к твоему дому это я, а раз я тебя у себя до этого не видел, то вывод напрашивается сам: ты пришёл разводиться. Костя, глупо хлопавший глазами, смог выдавить лишь восхищённое «вау», но когда первый морок произведенного впечатления спал, а Влад так и продолжил молчать, видимо ожидая развернутой реакции, Плотников всё-таки ответил: – Я ещё не решил, маньяк ты или Шерлок Холмс. – Я просто наблюдательный, – слегка покраснев, смущённо улыбнулся Влад. *** – Значит, смотри, объясняю в последний раз, – Влад уставши опёрся о руки, склонившись над клавиатурой ноутбука как девочка в небезызвестном меме про школу. То ли Костя реально был тупой, то ли издевался, то ли так глупо пытался его склеить, но уже второй час Коноплёв пытался объяснить дотошному Плотникову процедуру развода. – Идёшь в мировой суд, сдаёшь документы, которые так уж и быть я тебе оформлю, хотя там ничего сложного нет. Тебе дают месяц на рассмотрение, если вы обо всём договорились, вам не надо делить имущество, вы решили, с кем оставляете ребенка, и Люба не станет подавать на алименты, то разведут вас достаточно быстро. Главное, обойдитесь, пожалуйста, без истерик и драк. Всё понятно? Костя, сам порядком уставший от однотипных объяснений и узнавший для себя всё, что нужно, согласно кивнул и дополнил, скорее из желания подстебнуть: – А зачем нам устраивать драки и истерики, если мы всё давно решили? Имущества совместно нажитого у нас не было, квартира Любина, досталась ей от родителей, ребенок останется с ней, но я его не брошу, буду помогать, общаться, я же не придурок какой-то, на алименты мы решили не подавать, ей денег хватает, у неё родители богатые. С меня что взять, я бедный актёр, мне бы себя прокормить… – Я понял. Вопросы есть? Вопросов нет, прошу на выход, у меня обед, – прервал поток бессмысленных жалоб Влад. – Ай, как грубо, может вместе пообедаем? – Костя, разомлевший в тепле и под действием не самого дерьмового кофе три в одном, веселился от души. – Ты сначала разведись, потом посмотрим, – Влад может и рад компании Кости, но тот явно настроен доебать его окончательно, а на такой аттракцион Коноплёв не подписывался, потому сильным движением не сильных на первый взгляд рук поднимает Плотникова с места и выпроваживает того из офиса, едва ли не пинком под зад. Вслед ему доноситься весёлое «замётано!» *** Ровно через месяц и три дня Костя появляется на пороге Владиного офиса, улыбается до безобразия счастливо, держит в одной руке звенящий пакет, в другой – сомнительного вида тортик из всё того же магазина у дома и топчется грязными ботинками по сверкающему паркету. – Я официально в разводе, а ты обещал обед, – гордо заявляет он. – Я сказал, посмотрим, – Влад пару секунд держит серьезно-напускной вид, но после смягчается, снимая очки и не по-дружески ласково улыбаясь. Костя, естественно, этого не замечает. – Мог бы и написать, не за чем было марать пол своими грязными тапками. – Эй, это вообще-то мартинсы, – делано обижается Костя, но взгляд смягчается, и он уже спокойней произносит. – Упахался совсем, пошли хоть тортик поедим. Влад, не отрываясь от ноутбука, просит подождать полчаса, закончится рабочий день, и они и тортик поедят, и пиво выпьют, и досмотренного сорвиголову обсудят. За этот месяц они с Владом неплохо сблизились и даже поладили. Люба говорила, что Костя выглядеть хоть стал как человек, а не двуногое бессилие. Костя же отмахивался и бежал по поводу очередного вопроса, который, по мнению Виролайнен, вполне мог решить сам, к Владу. Они и просто зависали за просмотром очередного супер геройского блокбастера, и часами болтали о несовершенстве государственной системы России, и обсуждали какие лисы милые. Но ни разу, помимо рабочих моментов, не обсуждали развод с Любой. Может, оно и правильно было, но на деле Костя не хотел ныть, а Влад боялся спросить, опасаясь быть понятым неверно. Что в понимании Влада значит быть понятым неверно, он и сам не знал. Но третья бутылка была почти допита, и Костя понял, что сейчас самое время. Особенно после обсуждения нового костюма сорвиголовы. – Знаешь, я ведь любил Любу. Реально любил. Мы начали встречаться, и я думал, что самый счастливый человек на свете, а потом, – он неопределенно повёл рукой. – Потом как-то всё завертелось, закрутилось, быт, работа, ремонт этот долбаный. Мы тогда уже чуть не развелись. Да и как-то после этого всё и пошло. Она надеялась, что ребенок как-то решит наши проблемы, но всё стало только хуже. Она вообще перестала со мной разговаривать, целыми днями только с ней. Ева то, Ева сё. Нет, на самом деле, я люблю дочь, она так мило паровозик ртом показывает, я прям всё готов ей простить, даже грязные памперсы. Но Люба… Не знаю, я просто устал от всего, и чувства как-то отошли сначала на второй план, потом на третий, а потом я и вовсе забыл, что любил её когда-то. Мы бы в тот год реально друг друга поубивали, и ты бы помогал мне не с разводом, а с чем похуже. Даже думать об этом страшно. Хорошо, наверное, что мы всё-таки оказались достаточно взрослыми, чтобы понять друг друга и разойтись мирно. – Костя выдохнул в бутылку и отпил. Мысли убивали похлеще промозглого ноября за окном, и хорошо, что рядом был Влад, молча выслушивающий и не давящий угрызениями совести, поддерживающий одним взглядом. С Владом вообще легко было, как будто летишь на мотыльке, как будто тебе пятнадцать, и ты проснулся после жуткой попойки без капли похмелья, как будто в лёгких бабочки разметают своими невесомыми крыльями всё дерьмо, вкуренное за столько лет самобичевания и ненависти к себе. С Владом просто было легко и комфортно. – У меня была похожая ситуация. Девушка, с которой я жил четыре года была потрясающей, ты не подумай, но просто в какой-то момент, я понял, что мы с ней больше друзья нежели будущая ячейка общества. Я тогда себя так изводил мыслями о том, что всё могло быть иначе, что я мог бы её любить, что мы бы даже завели ребёнка, но она сказала мне одну важную вещь: «вместо того чтобы винить себя за не удавшееся прошлое, лучше создай себе удачное будущее». Я тогда не понял, о чём она говорила, и ушёл в карьеру. Стал успешным юристом, открыл свой кабинет, но счастливей от этого не стал. Сейчас я понимаю, что она имела ввиду. Нужно смотреть в будущее и чувствовать себя комфортно, а в чём этот комфорт заключается для каждого – индивидуально. Поэтому просто надеюсь, что мы найдем то или тех, с кем нам будет комфортно, – Влад грустно улыбнулся и протянул бутылку Косте. – За комфорт! – За комфорт! Оба чокнулись, отпили из бутылок и уснули на одном диване. *** Узнав, что Влад за пять лет проживания в Санкт-Петербурге ни разу не бывал на питерских крышах, Костя в ближайший выходной повёл Коноплёва по всем известным домам с открытыми крышами, периодически бубня, мол, не был на питерской крыше, считай, не был в Питере. Влад, кутаясь в не слишком то тёплый пуховик, в ответ ворчал, что хотел сводить на свидание, повёл бы лучше в Эрмитаж, там хотя бы тепло. На что Костя с улыбкой отвечал, что картины можно и в Третьяковке посмотреть, а такие виды не стоят ни одной картины эпохи возрождения. И, действительно, это была уже третья крыша, и вид на ней не уступал предыдущим двум. Питер был как на ладони, а обветшалые покрытия добавляли своеобразного антуража в духе обложек пост-панковских песен. Вдалеке виднелся Казанский собор, внизу бродили закутанные в три капусты люди, а серое небо будто сливалось с унылым, но таким волшебным в своей грусти городом. Казалось, что всё вокруг единый организм, город дышит небом, а небо людьми, машинами, панельками и сталинками, новостройками и причудливыми торговыми центрами. Мир будто превратился в единый вакуум, в котором все были никем, никто были всеми. Мысль для картинки с волком, подумал Влад, но тут же отбросил её на второй план и закричал со всей мочи. А потом ещё раз и ещё раз. Костя, впавший сначала в ступор, а затем судорожно попытавшийся оттащить орущего Коноплёва с крыши, не придумал ничего лучше, чем заткнуть ему рот рукой и спросить: – Ты чего орёшь как потерпевший? Влад, впрочем, нисколько не смутившись, отбросил руку с лица и печально улыбнулся: – Да заебало всё. Работа эта, клиенты суки, отчёты тупые, одиночество это заебало, осень уходящая заебала, жизнь просранная заебала, всё заебало. Понимаешь? Всё,. – выделив последнее слово, он устало облокотился о дверь, ведущую на чердак, и прикрыл глаза. Костя, в поддержке смыслящий столько же, сколько в юриспруденции, то есть, примерно, ничего, молча потянул Влада за руку и подвёл к краю крыши. А после внезапно, даже для себя, громко, на выдохе прокричал: – За-е-ба-ло!!! – обернулся, не выпуская владиной руки, и кивнул ему в знак поддержки. После непродолжительных выкриков всевозможной нецензурной брани кто-то снизу так же неприлично предложил им заткнуться в обмен на то, что этот некто не будет вызывать полицию. Внеплановую психотерапию пришлось отложить, но они ещё долго стояли, не замечая сцепленных рук и боясь признаться даже себе, что красивее всех картин Ренессанса не Питерские виды, а обмерзшие носы и счастливые глаза напротив. *** Внеплановый поход в театр поначалу показался Владу плохой идей, но, узнав, что это спектакль Кости, он с деланной неохотой согласился пойти. В зале на удивление было довольно много народу, хотя Коноплёв был уверен, что люди в основном ходят в кино и кафе, а театры это нечто созданное в прошлом веке и там же по итогу оставшееся. Но в зале было достаточно много молодежи, и нельзя сказать, что они пришли сюда лишь из-за того, что директор какой-то школы не придумал для культурного обогащения школьников ничего лучше, чем поход в театр. Прозвенел третий звонок, кулисы поднялись, и на сцену вышел Костя. Точнее не Костя, а его персонаж. В каждом движении, каждой чёрточке лица, в каждом слове было видно, насколько действительно Плотников любил своё дело и отдавался ему полностью, без остатка, без осадка. Он был буквально в своей среде, как сирена в воде манил своей актерской игрой каждого зрителя, влюблял в персонажа, заставлял его ненавидеть и сопереживать ему. Будто Кости Плотникова не было, был какой-то другой человек, который, казалось, уходя со сцены, живёт свою такую же непредсказуемо прекрасную жизнь. Когда спектакль закончится, Влад решил дождаться его у черного входа, где уже стояла небольшая толпа поклонников. Костя, расписавшись в блокнотах, приняв цветы, подарки и похвалы, скрылся за дверью, в следующий момент появившись с пустыми руками, и по-доброму устало улыбнулся Коноплёву. – Не знал, что ты так умеешь. Круто сыгранно! В конце я, даже признаться, пустил скупую юристскую слезу, – искренне похвалил работу Влад. – Не знал, что юристы умеют плакать. В бар? – В глазах кофейного цвета появились опасные чёртики, и весь Костя разом взбодрился даже. – О, юристы и не такое умеют! Пошли, – умудрившись ответить сразу на всё, Влад довольно кивнул в подтверждение своих слов. *** Бар был старой постройки, с облезлой штукатуркой и деревянными окнами, но, несмотря на это, внутри было тихо, уютно и тепло. На стенах висели жёлтые уличные фонари, интерьер выполнен в приятных коричнево-рыжих тонах, а мягкий жёлтый цвет придавал обстановке некую интимность. Взяв по пиву и лоточку гренок, Влад с Костей устроились в укромном уголочке, откуда их не было видно. Беседа шла своим ходом, они обсуждали спектакль, работу Влада, первые шаги дочери и дальнейшие планы. Поэтому, когда пивная фея принесла четвертую кружку пива, а Влада потихоньку начало кренить то в право, то влево, Костя предпринял попытку опустить занесенную для вызова официанта руку Коноплёва с тихим «нам уже хватит», но тот решительно замотал головой и, ударившись коленом о стол, от чего пустые стаканы заплясали по столу в причудливом подобии джиги, встал, раскинув руки: – Смотри, что могу, – он весь подобрался, подёргал плечами, словно боксер на ринге, и выдал на одном дыхании «Эйяфьядлайёкюдль» чётко и без запинок. – Говорю же, нам хватит, – Костя тихонько рассмеялся и попытался усадить сопротивляющегося Влада на место. – вон, уже разговаривать не можешь. – Неправда, это, между прочим, название самого большого вулкана в Исландии, – сев на место, он не перестал протестовать. – спорим, не повторишь? – Я и трезвый это не повторю, там столько согласных, что язык сломаешь, – улыбался глазами Костя. – Ну ладно, давай другое, – Влад снова подобрался, не оставляя идеи поспорить с Плотниковым – «қанағаттандырылмағандықтарыңыздан» – медленней, но не менее чётко произнес Влад, нагло ухмыляясь и протягивая руку для спора. Возможно, последняя кружка пива была лишней, так как Костя, секунду подумав, всё-таки соглашается, спрашивая всё же, что это за зверь, на что Влад оскорблённо отвечает, что это вообще-то самое длинное казахское слово, и ему его научила их общая знакомая, которая встречалась с парнем из Казахстана. Костя, кажется, вспоминает, но ненадолго, потому что азарт выбивает из головы все мысли. И даже когда Влад озвучивает предмет спора – поцелуй, он лишь кивает и просит две минуты на подготовку. Находит слово в интернете, читает несколько раз, но запоздалый поезд по шпалам его пьяного мозга догоняет наконец, и он понимает, на что согласился, только когда вагончик тронулся, а Костино «сначала делай – потом думай» остаётся, потому что срабатывает только в моменты полного отключения мозга в связи с перебоями поставки информации в голову, ведь в голову поступает только пиво. Если он сейчас проиграет, то они поцелуются. И, судя по расплывшейся улыбке Влада, вряд ли это будет детский поцелуй в щёку, скорее это будет взрослый французский взрыв, после которого утром они уйдут по-английски и никогда больше не встретятся. Потерять одного человека, после того как не смог спасти отношения с другим, не то, как хотел Костя закончить сегодняшний вечер. Потому он откладывает телефон, садится, насколько возможно, ровно и заглядывает Владу в глаза. Говорит он, ожидаемо, быстрее, чем думает, но может сейчас так и надо: – Влад, Владь, посмотри на меня, – дождавшись ответного взгляда, он начинает. – Послушай меня внимательно, мы напились, сильно напились, и я не хочу, чтобы сегодня мы сделали то, о чём пожалеем завтра. Поэтому давай поедем к тебе, выспимся, отдохнём, а на утро поговорим, хорошо? – кажется, мозг Коноплёва на секунду выходит из пьяного дурмана, так как смотрит он трезвее чем секунду назад, но смотрит недолго, затем кивает и выбегает на улицу. Кажется, поцелуи сегодня будут. Только не у Кости. *** Наутро Влад, проснувшийся в одних трусах, первым делом почуяв запах сырников, одевается, неловко выбирается на кухню и замирает. На кухне, пританцовывая в наушниках у плиты, крутится Плотников, неразборчиво напевая себе под нос что-то из репа, самозабвенно готовит. Необычайно редкое для начала зимы в Питере солнце ласково окутывает шею, танцуя пылинками вокруг милого ёжика на голове, и спускается на обтянутые футболкой плечи. Его футболкой. В его, Влада, квартире. Утром после жуткой попойки, половину которой он не помнит. Вывод напрашивается сам, но Костя настолько органичен и естественен в этой среде, что лучше он смотрится, наверное, только на сцене, потому хочется продлить этот момент как можно дольше, и Влад с мягкой улыбкой наблюдает за ним до тех пор, пока тот сам не замечает его, улыбаясь так же мягко и нежно, снимает наушник и первым делом говорит: – Не переживай, ничего не было, мы договаривались поговорить утром. – А я и не переживаю, – голос, несмотря на это, слегка дрогнул, и облегчённый выдох вырвался сам собой. Видимо, Костя чему-то научился от Коноплёва, потому что предлагает стул, ставит сырники и в целом продолжает делать всё то же самое, но плечи, несмотря на это, понуро опустились, а взгляд ощутимо потух. – Нет, не то чтобы я этого не хотел или не хочу. Хочу, конечно, просто не так. Не по пьяни, не с диким похмельем и желанием вспомнить, что было. Я хочу знать, что ты тоже этого хочешь, видеть это в твоих глазах, улыбке, приподнятых плечах и каждых касаниях. Вот как сейчас, – поспешил оправдаться Влад. И вправду, Костя на этих словах улыбается шире, а плечи расправляются, и он будто становится выше, больше сердцем, душой. – Ты бы хоть поесть дал сначала, а потом уже с серьезными разговорами, – и продолжает, не давая вставить слово – раз уж ты начал, то я тоже скажу. Я тоже этого хочу. Не просто абстрактного «этого». Я хочу просыпаться с тобой по утрам, как сегодня, готовить тебе, но не часто, иначе кухню спалю к чертям. Хочу сцеловывать твою щербинку, обнимать после работы, поддерживать и помогать, как и чем могу. Словом, делом, поступками. Но и от тебя я хочу того же. Если мы сможем дать друг другу то, в чём оба так отчаянно нуждаемся, то я готов попробовать, – он молчит, выжидательно глядя в карамельные глаза напротив. – Я согласен, когда целоваться? – и этот смех стоит всех сырников, всех нечищеных зубов на свете, потому Костя, не теряя ни секунды, перегибается через узкий столик и нежно касается губ. Поцелуй выходит нежным, как в сопливых ромкомах, но именно это и нужно им сейчас. Осторожно сминая, никто не решается на большее, но терпеть больше невыносимо, и Влад, перехватывая инициативу, аккуратно проводит языком по кромке губ, запуская язык, сталкивается с языком Кости, и они танцуют медленный, ласковый танец, сплетаясь руками, переходя на шею, волосы, щеки, не ниже. Всё самое интересное ещё впереди, а пока они наслаждаются чувством безграничного счастья и, наконец, найденного комфорта. На плите кипит чайник, но им нет до него никакого дела.