***
Он до последнего не хочет поднимать веки, хочет оставаться в спасительной темноте, чтобы ни одно воспоминание не врывалось в голову ураганом боли. Но ему приходится проснуться, когда рядом с ним кто-то ложится и проводит по щеке подушечками пальцев. Юнги дергается и резко открывает глаза. Чимин нежно с грустью улыбается ему. — Привет, — говорит негромко. Его голос разливает тепло где-то в груди, и Юнги чувствует, как к глазам подкатывают слезы. Он беспомощно жмурится, отодвигается дальше. — Я схожу с ума, — шепчет едва слышно, — тебя здесь нет. — А где я тогда? — Не знаю, как только ты ушел, я больше ничего о тебе не знаю, — бормочет Юнги, сонно прикрывая глаза. Чимин осторожно касается ладонью его макушки и удивляется, когда в ответ на привычную ласку Юнги сжимается, а не льнет, подобно котенку. — Что происходит, Юнги? Ты боишься меня? — Ты ушел. — А ты изменил мне. — Если так уверен в этом, тогда почему я здесь, а не у себя дома? — говорит хрипло, изо всех сил стараясь не дрожать от страха. — Не знаю… как я мог пройти мимо, когда ты был в настолько сильной панике и истерике? — Так же, как ушел, — шепчет Юнги. Его все-таки одолевает дрожь от накативших волной воспоминаний. — Это засосы, Юнги! Я не слепой! — Это н-не… — Хватит пиздеть! Это Уен? Юнги задрожал и зажмурился, спиной вжимаясь в дверь от ванны позади. — Отвечай! Но ответ так и не раздался. — Юнги, я пытаюсь понять тебя. Что происходит? — Не знаю, — еле слышно бормочет тот, — я не хотел, но он… по сути, это же измена, да? Я не хотел, я не смог и… Его накрывает рыданиями. Он пытается отстраниться еще дальше, но Чимин внезапно стискивает его запястье в руке и тянет на себя, уберегая от падения. — Он тебя.? — колючее слово выговорить не получается, оно впивается шипами в горло. Усиливающиеся рыдания служат единственным ответом.***
Юнги успокаивается только через долгий час. Он тихо сопит в ключицы, и Чимин как можно нежнее касается его волос, боясь неловким касанием напомнить ужасный день. Только сейчас вспоминает, каким опустошенным был Юнги, когда вернулся с учебы позже обычного и пробыл в душе почти два часа. Они в тот день и расстались. Чимина даже не насторожило то, что Юнги трясло, будто в лихорадке. Казалось, будто он просто напуган раскрытием измены. Никогда еще ошибка не была настолько фатальной. По его вине сломленный Юнги остался один на один с болью и отчаянием. Как он вообще смог это пережить? Сильные люди после такого ломаются в дребезги, а его Юнги всегда был далек от классического понятия «сильный». Всегда был мягким, ранимым. Весь такой ухоженный и сладкий мальчик, не способный себя защитить. Чимин его полюбил именно за такую натуру, полную нежности и ласки потому что настолько ласковых и нежных людей не встречал и хотел трепетно беречь ставшую родной хрупкую душу. Он боялся только того, что любить будет тяжело, мягкость не даст возможность опереться, но потом выяснилось: Юнги позволяет не только опереться на себя, но и буквально повиснуть; берет на себя все заботы и решения проблем, стоит только Чимину произнести одно слово: «Устал», — хотя в такие дни его нежность никуда не девается, словно ему ничего не стоит уход за взрослым парнем, как за маленьким ребенком. Чимина же всегда забавляло то, что все люди вокруг влюбляются в Юнги, но он понимал каждого: невозможно не влюбиться в доброе сияние глаз и умение выслушать с теплой улыбкой. Предположить, что кто-то способен так жестоко обойтись с ним из числа очарованных, было невозможно. Юнги вызывает желание защищать, разве можно даже подумать о нем в таком ключе? Он прекрасен. И теперь сломлен. Даже в объятьях любимого человека расслабиться не может, ждет чего-то ужасного от того, кто даже пальцем грубо не ткнул ни разу, всегда был обходителен и ласков. Чимину страшно от одной только мысли о том, что было бы если бы его не было рядом сейчас, если бы у Юнги не было ни одного человека, которому можно довериться. Пусть с опаской, но довериться. — Ты молчишь… я противен теперь тебе, да? Не смог защититься, не смог вырваться и убежать, сам пришел к нему домой, с-сам… мне так стыдно, — хрипит Юнги. Он уже не плачет, хотя сердце его стучит громко от страха, оглушая шумом в крови в ушах. Ему все кажется, будто сейчас оттолкнут, скажут нечто ужасное, способное растоптать на еще более мелкие кусочки. — Я прибью этого мудака… Ты не противен мне, милый, прости за то, что ушел, я теперь тебя не оставлю. — Никогда? — спрашивает наивно и смотрит в самую душу опухшими, красными глазами. — Я постараюсь ради этого. — Спасибо. Юнги вновь утыкается в плечо лбом и тихо вздыхает, прикрывая глаза. — Я устал плакать за эти дни, — говорит негромко, — даже не думал, что во мне есть так много слез. — Это нормально… не сдерживайся, я буду рядом. Ответом служит лишь короткий кивок.***
О всем произошедшем Чимин узнает через несколько месяцев. И не просто узнает. Юнги говорит об этом, не переставая, когда видит белые стены, когда замечает часы на их кухне (которые после рассказа загадочным образом пропадают на следующий день), когда возвращается с пар во вторник, когда просыпается от кошмара и когда долго не может уснуть. Он пересказывает все раз за разом, и Чимин чувствует, будто они вместе сходят с ума, когда сидит в ночной тишине, смотрит на кружку с холодным чаем и вспоминает каждое слово: — Я после пар в таком хорошем настроении был, представляешь? Меня препод похвалил, а ты знаешь, я всю ночь провозился с лабораторными, выяснилось, что не зря… Когда Он сказал, что восхищается мной и хочет, чтобы я объяснил все, мне даже не показалось это странным. Вот я и пошел к Нему домой, чтобы дома, в спокойной обстановке, все рассказать и показать… Чимин жмурится, устало потирая переносицу указательным и большим пальцем. — Пока Он… делал это, я смотрел на часы с изображением кружки кофе и старался концентрироваться на движении стрелок, они, оказывается, такие медленные, никогда раньше не замечал. Из окна доносится рев мотоциклов. Шторы едва заметно колышутся от легкого сквозняка, покачиваются вперед назад, едва заметно. — Я смотрел на подоконник и все думал: «А если вырваться и выпрыгнуть?», — но это был пятый этаж. Даже смерть мне не казалась спасением, мне было тошно от мысли, что меня найдут со следами спермы и пальцев. Чимин тихо стонет, закрывая лицо руками. — Я думал о тебе тогда, глупо ждал, что ты, как в плохих фильмах, ворвешься и спасешь меня, а потом я буду мазать твои ссадины, но… ты не мог прийти. Внезапно тишину нарушает крик, и Чимин срывается с места, бежит в спальню к Юнги. Тот сидит, зажавшись в угол, мелко трясется и безумным взглядом разглядывает стены, в темноте кажущиеся белыми, а не светло бежевыми. Чимин подходит к кровати, присаживается на край, но не спешит прижать к себе, чего требует сердце. Уже знает, что это только спровоцирует паническую атаку. Такое было в первые дни после их воссоединения. Он прижал к себе Юнги, а тот вырвался и оттолкнул. Его вырвало на пол. — Милый, — зовет Чимин негромко, — это я. Он смотрит на забившегося в угол, скованного судорогами Юнги и понимает: еще немного и у него тоже пойдут слезы от осознания своей беспомощности и слабости перед чужой болью. — Чимин, — шепчет Юнги, — пожалуйста… Он начинает трястись от плача, и Чимин неуверенно приближается к нему. — Я здесь, — говорит, всхлипывая, — я здесь, милый. Юнги отчаянно льнет к нему в объятья, сжимается в руках в маленький комочек боли и страха. — Я так устал от себя, — шепчет куда-то в грудь, — когда-нибудь это закончится? — Тебе нужно обратиться за помощью, Юнги. — Я знаю, но… я парень… гей, изнасилованный парнем, кто не сделает мне хуже? — Любой адекватный специалист. — Ты устал, да? — внезапно ласково спрашивает Юнги и смотрит так, как когда-то, когда не был сломленным: теплым искрящимся взглядом с обещанием помочь на дне нежных глаз. Чимин поджимает в один миг задрожавшие губы и тычется лбом в плечо. Он силится не заплакать, потому что это не им воспользовались, как куклой, не его подрывают кошмары, у него нет права позволить себе стать слабым, когда за спиной прячется сломленный Юнги. — Я устал, но не от тебя, — бормочет, — я устал от того, что тебе плохо… я так соскучился по твоему смеху, по твоей улыбке и игривому настроению. По тебе в целом… Нет, ты не подумай, я не имею в виду, что тебе нужно быть прежним. Я просто не хочу, чтобы ты страдал. — Почему ты любишь меня? Знаю, странный вопрос, но мне важно сейчас понять, не цепляешься ли ты за прошлое. — Ты теплый и нежный. Тебе очень плохо, но ты все равно даешь мне заботу и любовь… даже сейчас, у тебя был кошмар, а мы говорим обо мне… Мне не важно, как сильно ты изменишься, я все равно буду тебя любить за твою нежность. Она не только ко мне проявляется, она везде: в том, как ты говоришь; в том, как ты улыбаешься; в том, как ты гладишь котов и умиляешься собакам; да даже в том, как ты смотришь фильмы и плачешь на кульминациях. Она во всем тебе. Юнги внезапно льнет к губам в поцелуе. Впервые с того дня. Чимин даже теряется на мгновение, а потом привычно обнимает за талию, хотя и платится за это в один миг: Юнги вздрагивает и отстраняется. — Не опускай руки, пожалуйста… — просит тихо. Чимин кивает и тянется, чтобы продолжить поцелуй, но замирает в паре миллиметрах. Юнги прижимается к нему и вновь целует со всей нежностью, какая только в нем есть. Чимин осторожно берет его за руку, переплетая пальцы, а второй рукой трепетно гладит по щеке, прикрывая глаза. Они не целовались с того дня ни разу, и теперь ему хочется насладиться каждой секундой, пропитаться лаской насквозь. — Целуй меня, пожалуйста, — говорит негромко. Юнги улыбается ему в губы, с удовольствием выполняя просьбу. Он льнет к груди, как изголодавшийся по ласке котенок, и тихонько мурлычет хриплыми стонами в поцелуй. Движения губ медленные, осторожные и чуть неловкие. Чимин отстраняется первым, ощутив прилив жара в паху, и тычется лицом в изгиб шеи, сонно прикрывая веки. — Я хочу обратиться к психологу, — шепчет неуверенно Юнги, — хочу снова жить полной жизнью, а не… а не вот так. — Это правильно, ты молодец, Юнги~я. Мы найдем лучшего, я обещаю.***
Походы к психологу стали помогать далеко не сразу. Чимин первое время даже не замечал результатов и в страхе содрогался каждый раз от мыслей о бесполезности сессий, но потом он услышал громкий смех Юнги, когда они смотрели вместе тик-ток, и на глаза набежали слезы, которые пришлось быстро и незаметно смахнуть. Кошмары стали реже. Юнги постепенно учился жить дальше. Он купил новые обои в спальню, чтобы заменить тревожащий душу светло бежевый на красивый нежно-голубой. И Чимин, пока вместе с ним клеил их, совсем забыл, зачем они это делают, словно ничего и не случилось даже. Впервые за долгое время ему было легко и свободно рядом с улыбающимся Юнги. Он смог немного поприставать, игриво поцеловать в шею и укусить за кончик носа, но предусмотрительно делал это не со спины, а так, чтобы каждое действие было предсказуемым, чтобы раздавался столь любимый сердцем смех. Все действительно шло хорошо, пока у Юнги не начинается истерика, когда в кино показали сцену насилия над девушкой, зажатой у стены. Чимин даже предположить не мог, что в комедию могут добавить такую сцену. Пусть актеры и кривляются, пытаясь выдавить смех на несмешном моменте, это все равно вызывает злость на режиссера. Юнги снова отодвигается как можно дальше, а когда Чимин пытается хоть как-то успокоить прикосновением к плечу, и вовсе кричит: — Уйди! От чего горло сдавливает тисками обида. Все это время он только и делает, что пытается помочь Юнги вернуться к нормальной жизни, забивает на свои потребности и проблемы ради улыбки, но сталкивается раз за разом с беспомощностью и чувством ненужности. Ему хочется, как раньше, обниматься, целоваться, льнуть друг к другу с утра в теплые объятья, а не чувствовать себя, словно на пороховой бочке. И Чимин ненавидит себя за обиду, но ничего с ней поделать не может. Он молча встает и уходит на кухню. Наливает себе холодный чай, забыв кинуть в воду пакетик, и облокачивается на руки по бокам от кружки, прикрывая глаза. — Что готовишь? — Юнги обнял его со спины и нежно коснулся губами шеи. — Сырники. Голодный? — Разве что до тебя, — захихикал и полез руками под ночную футболку, чтобы огладить живот, разукрашенный засосами, прохладными ладонями. Юнги плачет в гостиной, и его всхлипы крошат сердце в пыль. В голове раскатом звучит: «Уйди», — и Чимин чувствует, как к горлу подкатывает ком. Он пытается успокоиться, но это ни к чему не приводит, слезы все-таки начинают течь по щекам. Устал. Просто устал. Ему бы отказаться от Юнги и жить спокойно без него, но все упирается в банальное: даже так с ним лучше, чем без него. В минуты спокойствия и отсутствия удушливых воспоминаний, они счастливы, и это стоит всех потраченных нервных клеток. Тихие, но быстрые шаги, осторожно приближающиеся, ласково прерывают тяжелую тишину. И Чимин замирает в ожидании. Через пару секунд его порывисто обнимают со спины, а футболка на спине начинает намокать. — П-прости, — заикается Юнги, — прости меня… я-я испугался… я н-не хотел… прости… Чимин разделяет руки на своей талии и поворачивается к нему лицом, чтобы беспомощно уткнуться в плечо лицом. Они стоят так долго, успокаивая друг друга объятьями, до тех пор пока дрожь обоих не пропадает, оставив после себя лишь сухость в красных глазах. — Я люблю тебя, — шепчет Чимин едва слышно. Юнги ответить может только бесслышно, одними губами, но этого достаточно, чтобы окончательно отпустить ситуацию. Так время и идет, чередуя периоды, когда все хорошо, и когда кошмары и панические атаки возвращаются. Но чем больше проходит времени, тем больше становится перерыв между теми самыми периодами. Юнги уже не просто учится жить. Он живет. Дарит нежность Чимину, ластясь к нему по утрам и отдаваясь по ночам, хотя по-прежнему не может позволить повернуть себя спиной во время секса или сжать крепко талию. Даже когда Чимин отдается ему, все равно не берет его со спины и грубо не сдавливает в объятьях. Иногда его внезапно накрывает во время секса, и тогда обоим приходится успокаиваться и много разговаривать на другие темы либо дарить друг другу ласку другим способом. Их и раньше окружала в крепкий кокон нежность, а после того, как страх и отчаяние разрушили трепетно создаваемый мир, она и вовсе заменила собой остальные чувства. Чимин видел, насколько слаб Юнги, когда тот трясущимся выходил из кабинета полицейского после написания заявления на Уена. Он тогда впервые произнес его имя и впервые попросил обезопасить себя от насильника, спокойно расхаживающего по университету, как ни в чем не бывало, так будто это не он выслушивал крики и рыдания под собой, разрывая нежное тело на части. Будто не его ударили со всей силы кружкой после четырех часов издевательств, чтобы сбежать, оставив напоследок ему и себе шрамы от осколков. Юнги смог расписать тогда все подробно и детально, вспомнить каждую мелочь, способную посадить Уена за решетку. Даже осколок кружки принес, на которой остались следы крови, и одежду, постирать которую ему заставить себя так и не удалось. Он не плакал, пока не оказался дома, пока Чимин осторожно не спросил: — Обнять тебя? Только тогда из глаз хлынули слезы, но на этот раз в них не было отчаяния, лишь боль, перемешанная с облегчением. Казалось, после той написанной бумажкой все приблизилось к завершению. Вот сейчас посадят его личный кошмар, хотя все только начиналось. Ему предстоял суд, в котором все еще может обернуться против него. Потому что парень. Потому что парень гей, изнасилованный парнем. А разве такому может не понравиться секс с мужчиной? Если б был против разве не вырвался бы?