У меня есть проблемы, но ты такой же плохой как и я

Время от времени они тайно встречаются. В этих встречах нет ни романтики, ни поцелуев. Они беззаботно срывают друг с друга одежду. Укусы и царапины начинают покрывать кожу. Они оба влюблены, но не друг в друга. Для них обоих их настоящая любовь извращена и ошибочна и должна навсегда остаться безответной. Похожие, но разные. Трудно сказать, кто из них хуже. Они спотыкаются о дешевую кровать в отеле, Хисока падает на Иллуми. Какое-то мгновение они просто прижимаются друг к другу, чувствуя тепло, исходящее от их обнаженной кожи. Оба они закрыли глаза. Они пытаются представить человека, которого они действительно хотят, вместо другого, но это почти невозможно, их телосложения слишком отличаются, от объектов их желаний. Тем не менее, они берут то, что могут предложить друг другу, независимо от того, насколько мало они получают от этого удовольствия, независимо от того, насколько этого недостаточно. Они не хотят смотреть друг на друга, это будет означать слишком большую близость и интимность. Иллуми разворачивается и оказывается на коленях, его руки связаны за спиной банджи жвачкой Хисоки. Он не жалуется, даже не замечает этого, погруженный в свои мысли. Лицо его скрыто в подушке, поэтому каждый вздох дается тяжело, но он рад, что подушка заглушает звуки вырывающиеся из него. Хисока, не теряет времени но подготовку Иллуми, зная, насколько высок его болевой порог. Не трогая пальцами, он вдавливает свою твердую, сочащуюся эрекцию прямо в неподготовленную дырочку Иллуми. Иллуми издает тихие звуки из-за боли, ведь он растянулся гораздо сильнее чем следовало. Хисока стонет от напряжения, сразу же входя и выходя, не давая другому времени приспособиться. Если бы это был кто-то другой, ему, вероятно, было бы невыносимо больно, но Иллуми привык к такому обращению и переносит его довольно хорошо. Он приветствует боль от жестокого обращения, любит синяки, расцветающие под кончиками пальцев Хисоки, впивающиеся в его бедра. На самом деле, он хочет большего, достаточного, чтобы стереть греховные образы, наводнившие его разум. Но даже Хисока не может причинить ему достаточно боли, чтобы его разум опустел. «Сильнее» — стонет он, а затем говорит что-то еще в подушку. Это имя. Это не имя Хисоки. «Киллуа» — стонет он и молится, чтобы другой мужчина этого не услышал. Хисока потерялся в дымке удовольствия, его глаза были закрыты, но он услышал это. Он знает Иллуми. Убийца пытается выглядеть бесстрастным и холодным, но в некоторые моменты его идеальный фасад трескается, и проявляются намеки на чувства. И Хисока знает чувства Иллуми так же, как и свои собственные. Если бы он открыл глаза, то увидел бы под собой совершенную красоту:длинные волосы растрепанные вокруг головы, тело сильное и хорошо сложенное, кожа светлая, как фарфор. Если бы в его голове не было образа кого-то другого, он бы наверняка был ошеломлен этой красотой. Но это не то, чего он хочет, этого не хочет ни один из них, хотя это все, что они могут получить. Хисока бесстыден и слишком поглощен похотью, чтобы заботиться о чувствах другого мужчины, и он беззастенчиво выкрикивает чужое имя. — Гон, ооооо, Гон, — стонет он, трахая Иллуми сильнее, пытаясь представить под собой тело меньше и стройнее. Это непросто, но его охватывает дымка похоти и удовольствия, так что он все равно наслаждается этим. Иллуми рычит под ним. — Ты… чертов… бесстыдный… ублюдок— умудряется произнести он, делая небольшие, прерывистые вдохи. Он не злится, из-за того что Хисока думает о ком-то другом, трахая его. Именно бесстыдство с которым он стонет чужое имя его злит. Он знает, что его чувства лучше не ранить, если его используют таким образом, как замену, как будто он был просто бесполезной вещью для Хисоки. В конце концов, он точно так же использует Хисоку. Лучше иметь что-то, независимо от того, насколько это неправильно, независимо от того, насколько это далеко от того, чего они хотят. Никого из них не беспокоят неприятные моменты которые они разделяют между собой. У них есть негласные правила. Всегда крадут моменты наедине, всегда используют тела друг друга для любого удовольствия, которое они могут предложить друг другу, но никогда ничего большего, никогда настоящей заботы, в которой они оба отчаянно нуждаются. Хисока запускает пальцы в волосы Иллуми и сильно тянет его, поднимая с подушки. «Я хочу тебя услышать», — говорит он, и Иллуми изо всех сил старается молчать, но в конечном итоге терпит неудачу, потому что его никогда не учили сопротивляться подобным вещам. Он кусает губы, сдерживая стоны. Его глаза полны слез, которые никогда не прольются, потому что он не может плакать, несмотря ни на что. «Все в порядке, ты тоже можешь произнести его имя»— говорит Хисока, всегда такой холодный, но все же несколько тронутый очевидным одиночеством и эмоциональными страданиями Иллуми. — Я… я не могу— шепчет Иллуми, и его тело дрожит. Если бы он не знал, Хисока подумал бы, что он начал рыдать. Но он знает, что он никогда этого не делает. Иллуми теряется в своих мыслях, разрываясь между ослепляющим удовольствием, сотрясающим его тело, и стыдом в перемешку с отвращением, которые он испытывает из-за фантазии наводнивщих его разум. Изображения Киллуа улыбающегося, смеющегося, раздевающегося, не знающего, что Иллуми наблюдает за ним. Неважно, что он делает и кого трахает, он никогда не сможет выкинуть Киллуа из головы. «Ты думаешь о своем гребаном брате» — говорит голос в глубине его сознания. «Я отвратителен» — говорит он и задается вопросом, почему он сказал это вслух. — Мы одинаковые— говорит Хисока и притягивает его ближе, чтобы укусить за шею. «Не ненавидь себя. Ты знаешь лучше— шепчет он на ухо Иллуми, но знает, что это бесполезно. Иллуми, вероятно, уже давно не спасти, он сломан и не подлежит ремонту. К счастью, Хисока не против поиграть со сломанными игрушками. Иллуми отстраненно задается вопросом, не приносят ли эти моменты ему больше вреда, чем пользы. Возможно, одиночество было бы лучшим вариантом. Но в этот момент он пойдет на все, что отвлечет его от одержимости младшим братом. Многие годы Иллуми думал, что он совершенен, холоден и бессердечен, такой, каким они его обучали быть. Но в глубине души он знал, что это неправда. Единственные чувства, которые остались у Иллуми— это его чувства к Киллуа. Извращенную любовь, которую он много раз пытался вырвать из своего сердца, но всегда безуспешно. В остальном его сердце — черная бездонная пропасть. — Заткнись и просто уничтожь меня— говорит он хриплым голосом, и Хисока с радостью подчиняется, отбрасывая его обратно на подушку и развязывая руки Иллуми, чтобы он мог опереться на них. Однако Иллуми этого не делает: он слишком сильно трясется, чтобы подняться на руках, опускает голову в подушку и кусает руку, чтобы стоны не сорвались с его губ. Он податлив в объятиях Хисоки, его задница изящно поднята вверх, спина идеально изогнута, и он понятия не имеет, насколько красиво он выглядит, потому что никто ему никогда об этом не скажет. Длинные ногти Хисоки оставляют глубокие царапины на спине Иллуми, и он слизывает несколько капель крови, которые ему удалось стянуть с них, стонет из-за собственных пальцев во рту. «Я близко» — говорит он Иллуми, не заботясь о том, сможет ли другой мужчина тоже закончить. Он болезненно впивается пальцами в бедра и глубоко погружается в тепло, продолжив всего несколько секунд, прежде чем кончить внутрь. «Ох, черт, Гон», — стонет он, испытывая оргазм. Он достаточно силен, чтобы на несколько секунд его зрение побледнело, а когда он пришел в себя, то рухнул на Иллуми, задыхаясь своим же весом. «Я бы хотел, чтобы это был ты, Гон» — добавляет он к предыдущему заявлению, когда приходит в себя достаточно, чтобы говорить. Он переворачивается и начинает одеваться. Иллуми не двигается, лицо все еще прячется в подушку. Хисока заканчивает одеваться и уже готов уйти, но что-то его останавливает. Тело убийцы выглядит таким хрупким и сломленным. Хисока подходит к нему, разворачивая его так, чтобы он лежал на спине. Его глаза вызывают тревогу. Черная пустота в них кажется еще чернее и глубже чем обычно. Обнаружена его все еще твердая эрекция, а это значит, что он не смог кончить во время секса. Хисока жалеет его и становится на колени, опуская лицо, чтобы взять его в рот. Он в этом искусен: прежде чем взять в рот, его язык несколько раз медленно проходится по члену верх и вниз, пока он не оказывается глубоко в горле. Иллуми стонет, и когда Хисока просовывает три пальца в его свободную дырку, полную спермы, этого почти достаточно, чтобы он потерялся и тут же опрокинулся через край Хисока умело двигает пальцами, так же ртом вверх и вниз, с каждой секундой приближая Иллуми к концу. Глаза Иллуми закрыты, и он представляет себе другой рот вокруг своего члена, думает о мягких белых волосах и больших голубых глазах. — Ннх, я… я… ох, черт, Киллуа, я… — он кончает жестко, как всегда, когда думает о Киллуа. Его глаза закатываются, когда он кончает в горло Хисоки, который послушно глотает каждую каплю. После того, как он приходит в себя, он чувствует унижение. Впервые он произнес это имя вслух вместе с Хисокой. Наверняка, он теперь его возненавидит. «Что, думаешь, я не знал? Пожалуйста, не недооценивай меня так” — говорит Хисока с самодовольной улыбкой, слизывая капли с губ. Лицо Иллуми шокировано, и он краснеет. Наверное, Хисока впервые увидел, как он краснеет. «В фантазиях нет ничего плохого» — говорит он небрежно, как будто это все — фантазия, а не нездоровая, извращенная одержимость. Иллуми немного успокаивается, и на секунду ему кажется, что он может ненавидеть себя чуть меньше. Хисока улыбается и помогает ему встать и одеться. «Мы так облажались»— смеется он. И если бы они оба не любили других, они были бы идеальной парой и могли бы быть счастливы вместе навсегда.