Снег

Снег все падал. Густой плотной пеленой. Ложился на волосы, на плечи, в сложенные чашей ладони. И даже не думал таять. Он был ледяным и сухим, как песок. И точно так же, как песок, просыпался из рук вниз, на колени. Рейстлин смотрел на него и не мог поверить. Он видел снег сквозь свое проклятье. Впервые после Испытания он видел его таким, как есть, не стремительно тающим и проливающимся водой, а белым и чистым. Слишком белым. От этой пронзительной, как некогда мантия жрицы, белизны болели и слезились глаза. Только от снега. Всего лишь от него. Ни от чего больше. Снег все падал. А она все смеялась, и ее смех рассыпался мириадами острых, как ножи, чудовищных снежинок. −Маг Маджере… − захлебываясь от смеха, выговорила Такхизис. – Наконец, ты добился, чего хотел. Ты стал богом. Вот он, твой мир. Перед тобой. Бери же, Маджере. Бери его. Вдохни в него новую жизнь. Согрей своей божественной силой. Ну же. Что же ты медлишь? Рейстлин молчал. Худые золотистые руки подрагивали. Сжигавшая тело лихорадка наконец-то унялась. И на ее место пришло что-то иное. Он не сразу осознал, что его бьет дрожь. Не от холода, нет. Холода он не чувствовал. Дрожь приходила изнутри. Мелкая, едва заметная. Как первые крохотные подземные толчки, за которыми придут разрушение и смерть. Уже пришли. −Ничтожес-ство. – прошипела из-за снежной стены Такхизис. – Ты так ничего и не понял. И своего Испытания не прошел. Ни тогда, ни сейчас. Тебе не был нужен этот мир. Не нужна была сила бога. Ты просто хотел, чтобы тебя любили. Глупый слепой мальчишка. У тебя и так было все, чего ты хотел. Просто ты не желал этого видеть. Твой брат любил тебя, готов был умереть за тебя. И он умер. Умер! Она снова расхохоталась, а Рейстлин все-таки поднял голову. Перед ним уже намело изрядный сугроб, милосердно скрывший застывшее, перекошенное от ужаса лицо близнеца. В свой последний миг Карамон испугался собственного брата. Вытаращил глаза, искривил в муке рот, будто силился не закричать. Будто видел перед собой немыслимое чудовище, а вовсе не Рейстлина. −Твоя мать так тебя любила. А ты не сумел ее спасти. – не желала умолкать проклятая богиня. – И эта жрица. О, она ближе всех подобралась к тому, чтобы спасти тебя. Она и впрямь была избрана Паладайном. И ее любовь могла тебя исцелить. Могла вдохнуть в тебя такую силу, какую не сумеет вообразить ни один бог. Но ты не позволил ей этого. Ты изуродовал ее любовь. Превратил в такое же ничтожество, как и ты сам. Ты был еще более слеп, чем она. Сквозь пелену снега Рейстлину почудилась бредущая наугад фигура в рваном белом платье, с беспомощно выставленными вперед руками. −Ты победил, Рейстлин. – прошептала Такхизис, касаясь ледяным дыханием шеи. – Теперь ты властелин. Властелин ничего. Повелевай своим новым миром. Миром смерти, тьмы и холода. Он обернулся с криком. Взмахнул рукой, желая ее прогнать. И замер ледяной статуей. Позади не было никого. Один лишь снег. И Такхизис не было тоже. Не могло быть. Рейстлин поднял глаза к небу. Снег ложился ему на лицо и упорно не желал таять. Небеса были чистыми и густо-черными. Там, на немыслимой высоте, ледяной крошкой сияло одинокое созвездие Песочных Часов. −Нет. – прошептал Рейстлин застывшими губами. Снег тут же набился в рот, больно порезал губы и щеки изнутри, словно проглоченные осколки стекла. Рейстлин закашлялся. Сплюнул кровью – ярко-алой на белом. Вновь опустил голову, сжался, почти касаясь лбом этого ледяного стеклянного снега. −Нет. – повторил он, чувствуя на языке металлический вкус крови, а в глазах резь, как от пригоршни песка. – Пожалуйста… В этом мире и правда не было больше ничего. Ни богов, ни тепла, ни жизни. Даже солнца и лун в небесах не было. Лишь одно несчастное созвездие. Глаза обожгло почти нестерпимо, и слезы все-таки пролились. Ненормально горячие, жгучие, как самая сильная кислота из лаборатории. Закапали на колени, на бессильно лежавшие на них руки. На снег. Снег зашипел, исходя паром. Глаза пекло так сильно и больно, что почудилось – пусть лучше и правда вытекут вместе с этими обжигающими слезами. Что толку видеть мир, которого больше нет. Рейстлин все же нашел в себе силы усмехнуться уголком рта. Вот почему он видел снег. Тот был мертвый. Как весь этот мир. Как брат и Крисания. Как он сам. Мертвый снег укрывал мертвый мир под созвездием мертвого бога. Какая глупая ирония. Рейстлин вновь поднял голову, но глаза так и не открыл. Боль пылала в глазницах, стекала следом за слезами по лицу, ощущавшемуся теперь одной сплошной раной. Проклятый не желающий прекращаться снег казался солью, которой невесть кто осыпает содранную до мяса кожу. Когда он поднял веки, перед ним сидела она. Бледная, почти прозрачная, словно призрак. Длинные темные волосы, некогда густые и прекрасные, спутались и сосульками свисали вдоль лица. Пустые серые глаза глядели сквозь своего мучителя, и Рейстлин вдруг с пронзительной ясностью понял, как же Крисания была красива. Даже сейчас. Особенно сейчас, когда он мог смотреть на нее и видеть. По-настоящему видеть. Он протянул к ней руку, и она, будто увидев, потянулась навстречу. Сжала его ладонь ледяными пальцами. Послушно придвинулась ближе, позволила обнять себя, такую холодную. Совершенно не живую. −Поздно. – криво усмехнулся Рейстлин, прикасаясь губами к черным волосам, которые то ли свадебной фатой, то ли погребальным саваном укрывал снег. – Теперь уж поздно считать ошибки. Крисания не ответила, да он и не ждал от нее ответа. Обнял покрепче, как совсем недавно цеплялся за собственную черную мантию. Закрыл глаза, чтобы больше не видеть, как мертвым снегом осыпается с неба созвездие Песочных Часов. И становится темно. Очень темно. Навсегда.