Этот старомодный мир

Кроули давно заметил — и не упускал возможности ему припомнить — что у Азирафеля был типаж. Не то чтобы в сексуальном плане (ему же лучше), однако обладатели высокого роста, подтянутого тела и зубастой ухмылки заставляли щеки ангела розоветь, и сам он становился чуть более трепетным, чуть более вдохновленным. В такие моменты он больше всего был похож на самого себя, настоящего. Делался сладеньким, словно тортик, для Роба Армина, терял голову от Сэй Сенагон, а о том, как дурел при виде Чезаре Борджиа уж и говорить не стоит. Кроули более чем признавал и оправдывал обострившееся во время пост-неапокалипсиса чувство собственничества к своему ангелу, и всячески пытался на него намекнуть, разве что табличку с надписью «ПрОсТо ЧтОб Ты ЗнАл» над головой не держал. Потому он был раздражен, хоть и не удивлен, когда, упустив Азирафеля из вида во Флоренции, позже обнаружил его стоящим под навесом вместе с каким-то длинновязым типом в безукоризненно выглаженном костюме. Раздражен настолько, что даже не сразу понял — что-то здесь не так, действительно не так. Веками люди были частью единого общества, которое в миг могло обернуться против них же самих, попросту истребить их — поэтому, дабы не сойти с ума, они научились заглушать тревожные звоночки в голове. Кроули не был ни человеком, ни ангелом, и «звоночки» он слышал прекрасно. Он шел к своему ангелу, а в голове гремело ты идиот, тебя сейчас съедят — причем в самом прямом смысле, без всяких пошленьких иносказаний. — Вам определенно стоит попробовать здешние ангинетти, — со знанием дела сообщил Азирафель, — Просто идеальны, такие воздушные. Их рецепт не менялся почти две сотни лет, и каждая штучка была божественной на вкус, не иначе. — Две сотни лет, — отозвался мужчина в идеально выглаженном костюме, — Кажется, я поспешил с решением об отставке. Мне еще столькое предстоит познать. — Кстати говоря о познании, — вклинился Кроули, красноречиво положив руку на плечо Азирафеля, — Почему бы тебе не прогуляться дальше по улице, ангел? Он не повернул головы, однако знал: прямо сейчас Азирафель уставился на него со странной смесью смущения и любопытства на лице. Но Кроули продолжал в упор смотреть на мужчину в костюме, который в свою очередь спокойно его изучал, щуря глаза на манер рептилии. — Кажется, в окне местного антикварного магазинчика я видел блинницу, века этак шестнадцатого. Иди и взгляни сам, может, сегодня мы попробуем настоящие домашние блинчики. — О! Хорошо, одну минутку. Сэр, было приятно познакомиться. Желаю вам хорошо провести отпуск во Флоренции. — Разумеется, — кивнув, ответил мужчина, — Благодарю. Они оба проводили Азирафеля взглядом. Белиал повернулся к Кроули. — Грубо, Краули. Мы просто коротали время вместе. — Теперь я Кроули, и нет, с ним ты не можешь так просто «коротать время». Его трогать я тебе не позволю. Лицо Белиала выражало только легкое презрение — очевидно, ничего кроме пренебрежения ни к самому Кроули, ни к его словам он не испытывал. И вполне мог его выразить, попросту Кроули слопав. — Ты никогда не был особенно силен, Змей-Искуситель. Вступая со мной в бой, ты не можешь даже надеяться на победу. — Да, победы мне не видать, но я заставлю тебя пожалеть, — ответил Кроули, хотя знал, что даже на это скорее всего не способен. Белиал был демоном совершенно иного порядка, и, о Сатана, сколько же лет никто в аду не видел этого ублюдка? И почему они с Азирафелем должны были встретить именно его, стоило всего лишь ненадолго выбраться за местным джелато? Белиал улыбнулся, но глаза его оставались холодными. — Но ты попытаешься, правда? И все ради этого ангела. — Времена меняются, — парировал Кроули, стараясь ненароком не выпустить крылья. Вряд ли Белиал желал устроить схватку прямо здесь, но лучше было его не провоцировать. — Да, я слышал, — он помолчал, на удивление задумчиво, — Кажется, я задолжал тебе благодарность. На Земле еще оставались люди, у которых имя Белиала было накрепко связано со злом и разрушениями. И от него точно никто не мог ожидать благодарности, никто не ждал добра от этой тонкой ухмылки, скрывающей пасть сплошь из острых клыков. Кроули нахмурился, отстраняясь. — Еще раз? — До меня долетали звуки ангельского горна, Змей-Искуситель… — Кроули. — … я пробудился и услышал, как падшие зовут меня на восток. Иди и смотри, говорили они, и я думал, что все кончено. — Ты не показывался. Я бы узнал. — Я уснул вновь. Кроули уставился на него, настолько пораженный феноменальным уровнем его лени, что даже забыл, в каком ужасе пребывал всего минуту назад. — Ты… проспал последнюю битву? — Если этому дню суждено было быть последним, я не собирался тратить его на поедание ангелов. — Ты хотел чего-то другого, — с плохо скрываемым любопытством заметил Кроули. — И правда. Этот мир… уверен, ты понимаешь, о чем я. Нет, Кроули определенно не понимал. Его никогда не привлекали огромные кровавые скульптуры из костей, на которых кое-где еще виднелись куски плоти, до него не доходило, зачем снимать чью-то кожу и мастерить из нее книжный переплет, и он определенно не понимал, как можно все это делать с легкой непринужденной улыбкой на лице. Он отвлекся, издали наблюдая за Азирафелем. И кажется кое-что понять он смог. Кроули удивленно оглянулся на Белиала: — Нет… не может быть… Рука Белиала вздернула его за шиворот, притягивая близко, слишком близко к этим легендарным клыкам. — Подумай хорошенько… — Хочешь пригласить старого друга на ужин? Послышался голос — тихий, уставший, немного язвительный — и совершенно прекрасный. Кроули почувствовал, будто его окунули в бассейн с феромонами. Но стоило Белиалу разжать хватку, он понял, что его попросту обдало сильнейшими эмоциями другого демона. Насколько Кроули мог судить, подошедший мужчина был человеком, очень привлекательным человеком с темными кудрями и голубыми глазами. Он выглядел так, словно готов был проспать целый век, а на лице виднелся свежий шрам. Должно быть его щеку раскроили насквозь, подумал Кроули. От него как будто бы разило адом — благодаря воздействию Белиала, не иначе. А следом слабо, едва уловимо ощущался аромат рая. Как будто бы. — Конечно нет, Уилл, — ответил Белиал, делая шаг ему навстречу, — Ты же знаешь, я обещал, что этот вечер мы проведем только вдвоем. — Ага, ты сказал — никакой оперы, никаких поэтических вечеров, никаких галерей. Ловлю на слове, — Уилл слабо усмехнулся, — Кстати, не собираешься нас представить? — Нет, не стоит, — отрезал Белиал. Уилл с напускным равнодушием пожал плечами, однако по прежнему не сводил с него пристального взгляда. — Но я не… — Нет, — терпеливо оборвал его демон. — Замечательно. Так и быть, не стану отвлекать, побуду для тебя хорошим мальчиком, пока ты занимаешься… чем бы ты там ни занимался. Вежливо кивнув Кроули, он побрел обратно вдоль реки, и Белиал… Белиал напоминал кошку, которая, свалившись с высокой полки, старательно делает вид, будто бы ей это совершенно безразлично, краем глаза выискивая свидетелей своего позора. И терпит абсолютное фиаско — Кроули видит это особенно четко, в конце концов, змею помогло подняться по адской карьерной лестнице именно умение распознавать людское небезразличие, каким бы постыдным оно ни было — уж он-то на этом собаку съел. — Значит… — Ни слова, Кроули, — зашипел Белиал, едва заметно алея щеками. Не будь он самим собой — уже вовсю полыхал бы румянцем. — Не мне судить, — отозвался Кроули. Он выжидал. — Ужасно, не правда ли, — наконец спросил Белиал, — когда твое собственное сердце вырывают из груди — и вот оно ходит отдельно от тебя, на выросших ножках, которых ты ему никогда не давал, и с собственными, совершенно чуждыми тебе желаниями? — Может и нет, если у сердца такие хорошенькие ножки, — предположил Кроули, что вызвало неожиданный смешок у другого демона. — Очень грубо, Кроули. Я вырывал глаза тем, кто посмел на него заглядеться. — Но теперь не можешь, правда? Белиал смерил его пристальным взглядом: — Если ты собираешься насмехаться… — Только не я. Только не когда ты — единственный во всем мире, кто способен понять мои чувства. Белиал с подозрением прищурился. Азирафель как раз направлялся к ним с бумажным пакетов в руках — судя по внушительному виду свертка, в нем лежала не только блинница. — Послушай, — быстро сказал Кроули, — У нас обоих есть то, что никогда не должно было быть нашим. Ты и я, мы не владели, не желали, да и что уж там, давай начистоту — не заслуживали. А оно есть. Глаза Белиала слегка округлились. В его случае — все равно что шок у обычных людей. — И что нам делать? Времена менялись. Никто не поверил бы, что Белиал может говорить таким вкрадчивым, таким робким голосом. — Наслаждаться. Сохранять, защищать. Уничтожить мир, если тот станет для них угрозой, или же создать новый на его руинах — только чтобы видеть их счастливыми. Неизвестно откуда на лице Белиала появилась кроткая улыбка — возможно, он украл ее у какого-нибудь монаха еще много веков назад. — Ты весьма поэтичен. Не знал. — И логичен, к тому же. — Хм. Прежде чем Кроули смог ответить, Белиал исчез. Ну и славно. Кроули мог позволить последнему слову остаться за другим демоном, если это означало, что сегодня его не съедят. Блятьблятьблять это же был сам Белиал. Ты выебывался перед сраным Князем Шести Тысяч Глаз, пожирателем миров, ох блять… Чужая рука осторожно легла ему на спину, и он вздрогнул. Обернулся и едва не застонал от облегчения, увидев позади себя Азирафеля. — Ох, ангел, слава, блять, Сатане, — выдохнул он, сгребая Азирафеля в крепкие объятия. Азирафель позволил стиснуть себя на мгновение, но после начал вежливо выпутываться из кольца его рук. — Все хорошо, мой дорогой? Этот демон тебя чем-то расстроил? — Ну, он… подожди, так ты знал что он демон? Азирафель одарил его снисходительным взглядом: — Разумеется, знал. Я же все-таки ангел. Кроули уставился на него, подавляя желание рвать и метать. — Ты издеваешься? Ты хоть представляешь, на что он способен? Он, и глазом не моргнув, мог развоплотить тебя, он мог попросту открыть свою пасть и поглотить тебя… — О нет, — улыбнулся ему Азирафель, — Только не он. Кроули поровнялся с ним и ненароком заглянул в пакет — там он увидел не только винтажную блинницу, но и что-то вроде маленького домашнего пресса для леденцов с цветочной гравировкой. — Поясни, — бросил Кроули, и встретился с недоуменным взглядом ангела. — Любовь, Кроули. Чувствуешь? Тот стиснул зубы. — Нет, ангел. Не могу. Ты можешь чувствовать любовь. Я — нет. Вот почему ты должен продолжать говорить мне о ней. Лицо Азирафеля тут же смягчилось. Теплая ладонь легла на щеку Кроули. — О, я люблю тебя, дорогой. Так сильно люблю. На мгновение Кроули почувствовал, как ноги подкосились от слабости — это происходило каждый раз, когда Азирафель говорил ему… такие вещи. Но, опомнившись, тут же собрался. — Значит, все же любовь. Так вот что действительно руководит Белиалом? — Любовь столь же обширна и необъятна, как расстояния между далекими созвездиями. Он был ранен ею, или, сказать точнее, отравлен. Он уже никогда не станет прежним, даже если будет оплакивать почившее прошлое до самого скончания времен. Азирафель хотел было продолжить путь, но Кроули схватил его за руку, заставляя смотреть себе прямо в глаза. — Что это значит? Что значит — отравлен любовью? Азирафель вновь улыбнулся, и что-то внутри Кроули похолодело — только чтобы через мгновение запылать жаром. Азирафель вглядывался в него, словно хотел запечатлеть в памяти каждую его черточку, каждую прядку волос, словно каждая его часть была для ангела драгоценностью. — Милый, любовь никогда не была проста. Она может стать величием, стыдом, наградой или стимулом. Мужчина Белиала… что ж. Он научился обращать любовь в оружие. Разум Кроули внезапно поразила яркая картина — огромный рогатый олень, на шее которого рубинами блестит россыпь алых глаз, встает на дыбы и ревет от боли и бессилия, пока голубоглазый ангел пронзает его грудь острым копьем. Он отмахнулся. На дворе уже двадцать первый век, черт возьми, не хватало ему еще всяких религиозных видений посреди улицы. Они шли по флорентийской улочке. Дождь кончился, и люди снова высыпали на улицу, улыбаясь солнцу и друг другу. — А для нас? — наконец, спросил Кроули. — Хмм? — Что любовь для нас? Кроули удивился, почувствовав, как пальцы Азирафеля скользнули и осторожно сжали его ладонь. Ангелу никогда не нравилось публичное проявление чувств, но, кажется, со временем что-то может и поменяться. — Для нас? Для нас, Кроули, любовь — это дом.