Злой человек

Нервно. Хотелось зарыться в одеяло и провалиться в Царство Морфея, проспать этот день, но, к сожалению, время вспять не обернуть. Почти десять минут юноша вслушивался в громкие, заливистые перекрикивания класса. Десять минут Антон собирался с духом. Заламывал пальцы в раздумьях, едва не порываясь спешно ретироваться домой, поступая сродни испуганному ребёнку. В груди туго завязывался узел волнения, садняще отдаваясь под рёбрами. Ему категорически не хотелось переводиться. Не хотелось покидать родной город, меняя его на это… Гиблое место, в котором ещё, к удивлению парня, кто-то живёт. Антон хотел вернуться туда, где ощущал себя Дома, не расцепляя потяжелевшие веки под предлогом, что это надо, без особого желания вылезая из постели. Антон Петров — благовоспитанный юноша, искренне разочарованный вынужденным переездом в безымянный посёлок, проявляя это всем своим естеством. Только перешедший сюда, настроенный заранее на то, что знакомство с вынужденными одноклассниками оставит то ещё терпкое послевкусие, сравнимое с горечью после сигарет. Парень нехотя потягивался с утра и, петляя лесными тропинками, брёл в поселковую школу, что на фоне его предыдущей, в городе, казалась блеклой, скудной и ничем непримечательной, с обшарпанной зелёной штукатуркой на стенах и истоптанными коридорами. Будь его воля, Антон бы остался в городе, в уже родном коллективе, где чувствовал себя своим, неотъемлемой частью этой группы людей, зная каждого от и до, поддерживая благоприятные отношения с каждым, оправдывая статус надёжного товарища среди ребят, а у учителей сохраняя положение почетного хорошиста, уверенно держащим заложенную с начальных классов планку. И его всё устраивало. Жизнь текла мирным чередом, класс был хороший, контингент уровня Антона, отзывчивый и состоящий из людей воспитанных, что в будущем достойно будут носить звание культурного общества. Образованные и интеллигентные личности, каждый краше другого, отличаясь в науках или иных направлениях. Но не всё, что так прекрасно и привычно, будет постоянно. Невозможно предугадать в какой момент жизни произойдёт колоссальный переворот, обрубающий все зачатки планов на будущее. И кто ж знал, что этот переворот разрушит спокойную жизнь, идущую размеренно, не шокируя резкими выпадами. Разрушит с оглушительным грохотом, резанув по ушам. Антон не из тех людей, кто судит других по их национальности, месту жительству и прочего, но именно в это утро он казался обозлённым на еще незнакомый коллектив, будто тот виноват в его вынужденном переезде. Будто все присутствующие за одной единственной преградой в виде порога виноваты во всех бедах, что случились у него в семье. Губы непроизвольно стягивались в строгую прямую черту, а отблескивающий изморозью взгляд с неприкрытым скепсисом издалека осматривал доступную обзору картинку, акцентируя внимание на шуршащей мишуре, украшающей учительский стол и скромный букет из еловых лап, густо, ляписто увешанных стеклянными игрушками в виде зверушек, конфет, шариков и прочего, почти не сочетаемых между собой. Тот, кто был ответственным за этот хаос, наверняка считал это пиком своего представления красоты, либо же с четким намерением поиздеваться так безвкусно увешал несчастную замену полноразмерной новогодней красавицы. Новогодние каникулы только совсем недавно прошли, взбудораженные и оживлённые ребята заполоняли класс, похолодевший и посеревший за две недели их отсутствия. Всего ничего, а Антон, даже будучи новеньким здесь, наблюдая за происходящим как сторонний зритель, готов был поклясться, что за счёт галдящей толпы кабинет обретал яркие тона, оживая вместе с дружной, сплочённой годами школьной семьи. И также готов был заверить любого в том, что переступи он порог незнакомого для себя ныне помещения — спугнёт всю ту пёстрость, которой заискрился коллектив, напоминая собой единый организм, удовлетворённо мурлычащий, не позволяя и крупице неловкого молчания разорвать эту безмятежность, весёлость, искрившуюся подобно бенгальскому огню. Спугнёт точно бродяжного кота на улице, невзначай громче прежнего шаркнув подошвой ботинок. Стоило только задуматься об этом, как он спугнул, случайно задев локтем дверь, что с жалобным скрипом несмазанных петель нарочито протяжно, громко объявила о приходе незнакомого лица, медленно раскрывая его лик перед разом затихшей толпой. Антон шумно сглотнул подступивший комок тревоги к горлу, застыв на пороге, немигающе осматривая ощетинившийся тотчас «организм». Десятки глаз взыскивающе впились в незнакомца, изумлённо, словно видя перед собой не ровесника, а редкую зверушку, которую до этого украдкой увидели по телевизору, диву даваясь при встрече с ней вживую. Антон молчал, как будто перед судьей в зале суда, ожидая разрешения на голос. Но судьи среди присутствующих не было, в связи с чем Антон был также тих, широкими шагами пройдя внутрь. Смысла прятаться больше нет, когда твоё присутствие заметили. Антон ощущал себя белой вороной на фоне голубиной стаи, изошедшейся оглушительным гулом перешептываний. Снисходительные взгляды, не скрывающие открытой неприязни к новенькому, иглами вонзались в тело, цепляясь за малейший жест, преждевременно осуждая парня за его появление. За его отутюженность и прилизанный внешний вид. За цвет волос, что морозил белоснежным отблеском, ослепляя. За толстые окуляры, грузно сидящие на переносице. За то, что он д р у г о й. Чужой среди них всех, крича об этом только одним своим видом. Правда выделяющимся был здесь не только новопришедший Антон. В дружной стае скрывался хорошо прижившийся чужак, такой, как и он, просто прекрасно адаптировавшийся здесь. Среди гущи взглядов особо остро врезался один конкретный. Нечитаемый, неприятной фантомной липкостью ощущаясь на коже. То было тëмное, густое болото, стремительно поглощающее не подготовленного к этому новичка. Антон врос в пол, застыв на месте подобно статуе, чувствуя себя как никогда раньше сконфуженно, не в своей тарелке. И это прицельное внимание, неотрывно контролирующее его ходы, изводило ещё больше. Он чувствовал себя жалкой добычей, которая хоть и чувствовала присутствие хищника, но не могла найти его сквозь плотные ряды крепких, растущих в самое небо, образуя непроглядную крышу из крон, деревьев. Они всё отвлекающе трещали, шелестели и шуршали под лапами невинной жертвы, пряча в себе опасность. И ощущение этой самой опасности накрывало волной, заставляя парня едва сдержаться от позывов сглотнуть по новой накативший ком тревоги. Руки задеревенели и в целом, на короткий миг Антон почувствовал себя шарнирной куклой, ощущая, как от подскочившего напряжения в воздухе конечности неслышно заскрипели, нехотя меняя своё положение. В голове громко затрезвонил жёсткий устой — не показывать страх. Эхом отразился в голове. И это, пожалуй, в самом деле помогло Антону спустить крупицу волнения, взращивая в себе слабенькие, но подающие надежды, корни спокойствия. В голове зазвучала одна четкая и самая громкая мысль — найти обладателя давящей ауры. Настолько сильной, удушающей, что все остальные двадцать ребят просто терялись в ней, становясь максимально невзрачными, почти что приведения, пугающие звоном посуды и скрипом половиц. — Долго втыкать будешь? Отсвечиваешь, — мысли Антона будто считали и соизволили облачиться в физическую оболочку в лице ровесника, что и был тем самым притаившимся хищником. Показаться, представиться во всей красе. Одна только интонация говорила о хамоватости и неприкрытой авторитетности хозяина голоса, потягивающего слова с ленцой, приправляя в конце язвительным смешком. Одновременно с тем послышалось поддерживающие мычание, протянутое на одной шепелявой ноте. Остальное окружение тотчас стихло так, будто и дышать вовсе перестало. Заинтересованность в последующих действиях? Реакции? Или страх перед тем, кто это сказал? Тревога заметно ослабила хватку. Антон хотя бы теперь примерно понимал откуда стоит ожидать удар и вырисовывал в голове пятнами возможный портрет человека, который успел здесь поставить себя как далеко не последнего. И этот самый человек будто чувствовал, когда Антон думал о нем, продолжая дальше гнуть свою палку, кидаясь подтрунивающими к конфликту колкостями: — Ты чё, немой что ли? Или на русском не понимаешь, а? Ду ю спик инглиш? — противно прогнусавил басистый голос последний вопрос, перековеркав все правила в английском языке, точно оскорбив бы таким пренебрежением коренного носителя. Вот так радушное приветствие! Антон с трудом удержался от желания закатить глаза. На смену тревоги начало зарождаться жалящее раздражение. Ну что за цирк? К чему это всё представление? Так ладно бы если он один валял здесь дурака, но нет же, от выходок неизвестного ему юмориста по классу начали гулять смешки в сторону Антона. Все будто только ждали этого момента, нового клоуна, которого выставят на осмеяние перед публикой, выставляя полным, бесповоротным дураком, с самого начала ставя в неловкое положение. Но Антон не дурак. И он тоже умеет дерзить. — Давно шутом подрабатываешь? — наконец отозвался на низкой ноте Антон, смотря туда, откуда вдруг послышалось резкое ёрзанье, будто тот, к кому обратились, заинтересованно изменил положение, как будто готовясь к началу фильма. Смешки прекратились. Все замерли в ожидании следующих действий вновь. — Гляди-ка, говорить умеет, — зазывающе отозвался оппонент. В голосе слышалась явно недобрая улыбка. — А что, обидно что место заняли? Так ты не переживай, я не жадный, уступлю, — умело нашёлся с ответом тот, вбирая ленивого ехидства в свой голос, ничуть не тронутый подобным заявлением, наоборот, скорее раззадоренный ответом Антона, в предвкушении выжидая то, чем же ему попробуют противостоять. — Воздержусь, — отбрил Антон, сузив глаза и найдя того, кто сейчас конкретно пытался его утопить. Сквозь ряды и маячащие очертания людей прорезался мрачнеющий силуэт, вальяжно развалившийся за партой, всем своим расслабленным естеством демонстрируя чувство превосходства. Показывая сразу, кого здесь стоит опасаться больше всего, в зло-насмехающемся оскале оголяя крепкие клыки. Он изучал, деловито покручивая зубочистку меж зубов, продолжая опасно ухмыляться. " — Самодовольный идиот, " — фыркнул сам себе Антон, но вслух не сказал, ответно мазнув по донельзя довольной физиономии, обладатель которой уже будто представлял, как приструнит под себя ещё одного слабохарактерного нюню, уже начиная играться с ним, издеваться, высасывая силы, чтобы в один момент накинуться и перегрызть тому глотку. — И это всё? Нечего сказать больше? — если же Антон хотел коротким ответом прирубить зарождающийся конфликт, то юноша поодаль точно не собирался так быстро заканчивать публичную экзекуцию. — Вы так всех новичков встречаете? — уклончиво произнёс Антон, в недоумевающей дуге изогнув бровь. — Или только мне перепала такая честь? — саркастически добавил, сложив руки крестом на груди. — О, — едко протянул собеседник. — Ты первый городской, которого сразу окружили таким вниманием, — на лад Антона, но впитывая больше яда в фразу иронизировал юноша. — Не загордись только, — напускно вежливо съязвили под конец. Даже чуточка деланого волнения не прошла мимо ушей потемневшего Антона, вперевшего свой взгляд четко в скалящегося ровесника. Как можно быть настолько мерзким? Антон только пришел, а этот уже впился в него, намереваясь вывести на эмоции. Поиграться, а потом задавить. Или это традиция такая? Что вообще с людьми здесь не так? Какого черта его поддерживают, смеясь над тупыми фразами, а в сторону Антона никто и взгляда доброго не бросил? Почему? Неужто этот хмырь тут такая важная шишка, которой боятся перечить, либо же тут людям просто нет дела до других? Катастрофически неясно, непонятно, но спускать такого отношения Антон к себе не станет. Будь он помладше, то наверняка бы испугался такого сконцентрированного внимания к себе, замявшись растерянно, не способный и слова выудить вразумительного из потока мыслей, но сейчас ему было абсолютно плевать на голдящую в насмехании толпу. Он больше не маленький запуганный мальчик, который и пары фраз связать без должного тычка не может. Став старше, решительнее, смелости в нём прибавилось троекратно. Сторонние личности его мало волнуют. Защита собственной чести всплыла на первый план. — Весело самоутверждаться за чужой счёт? — твердо, резанув сталью, спросил Антон, нахмурившись. — Ты не представляешь насколько, — иронизировали в ответ. Антон заметил кое-что примечательное, а именно то, что фразу процедили точно сквозь зубы, оскорбленно, пытаясь на манер Антона ответить. Враждебность с обеих сторон начинала стремительно набирать обороты. — Отвёл душу? Теперь можешь, пожалуйста, заткнуться? — тоном притворно утомившимся цыкнул Антон, смотря презрительно, с отвращением. И его собеседнику это явно не понравилось, судя по тому, как жалобно заскрипел стул и затрещала под весом вжимающихся кулаков парта. Удивительно как быстро может вскипеть самолюбивый человек, не желающий признавать свой проигрыш, стоит только начать отвечать на его лад и не сдавать позиций. Стоит только пойти против привычных установок, не поддаваясь уловкам. Класс подозрительно стих. Казалось, что каждый вдох и выдох слышался до невозможного громко. Каждый шорох, скрип половиц за дверью, галдёж младшего звена под окном — всё смешалось в один сплошной белый шум, сквозь который отчетливо слышалось одно долгое, ощутимое почти физически, дыхание, сменившееся раздражённым цоканьем языка. Окружающая картинка класса размылась мушками перед глазами, теряясь на фоне силуэта «юмориста». Напряжение в воздухе стремительно быстро накалялось, бегало морозящими мурашками по спине, выходя слабым тремором рук. Во внимании, в чётком фокусе оставался только один. Чернильно-тёмный силуэт, с которого словно каплями скатывалась краска неизвестности, оголяя Антону лицо того самого «притаившегося хищника». То был высокий юноша, ненамного выше самого Антона, понурый, с тяжёлым, неоднозначным взглядом. Взглядом, что для подростка был слишком уставшим и нерадивым, а как для человека — по-звериному чуткий, прожирающим насквозь вопиющей неприязнью и желанием задушить на месте, как у крайне агрессивной собаки, недоверчивой в отношении к людям, действующей осторожно и метко. В дополнение картины добавлялись словно отточенные, барские шаги вразвалку, широкие и медлительные, чуть наклонившись корпусом вперед. Читалось в этой походке что-то звериное, вымеряющие. Словно собеседник и не торопился поскорее наброситься на Антона, сдерживался. Словно он примерялся с какой стороны лучше напасть, вцепиться. Он будто испытывал терпение Антона. Проверял, насколько его хватит. Изучал реакции, характер. Издевался, ожиданием и непредсказуемостью стараясь напугать. И Антона в самом деле начал охватывать необъяснимый ему страх, граничащий с обжигающей горло неприязнью. На языке остротой и жжением ощущались гадкие слова, которые Антон так и хотел сказать. Выплюнуть поддевающе прямо в лицо подходящему однокласснику, распаляя больший пожар между ними, но не стал, лишь осуждающей дугой вскинул брови, не отводя взора с подступающего. С трудом Антон старался не поддаваться эмоциям. Не впадать в приступ гневных причитаний, понимая, что переборщит с перчинкой, а также стараясь держаться по-прежнему ровно, когда тело в свою очередь едва ли не задеревенело от морозящего изнутри замешательства. Зерно тревоги, посеянное ещё по пробуждению не самыми приятными мыслями, начинало зреть. Разветвляться и оплетать лозой внутренности, сжимая до боли в тисках. Так и стоял Антон, внешне гордый, невозмутимый и нахмуренный, готовый к любой атаке, а внутри всё дребезжало подобно хрустальному бабушкиному сервизу в серванте, что дрожал от любого колыхания ветерка. Былая уверенность и бойкость, секундно мелькнувшие при нахождении угрозы, облегчаясь мыслями о возможном знании откуда ждать удар, растворились тут же. Антон не знал ничего. Не мог ничего считать и усмотреть, только наблюдать, стараясь предугадать, а давящая аура напротив перекрывала кислород для раздумий. Полминуты. Тридцать несчастных секунд, а тянулись они как все тридцать минут. Мучительно долго, как обычно оно и происходит, когда ты чего-то ждёшь, молясь, чтоб поскорее прошло и закончилось, но в конечном итоге потеешь и маешься втрое больше, чем предполагалось. Иногда оно тянется сладкой ниточкой мёда, когда ты получаешь исключительно удовольствие и счастье с растянувшегося времяпровождения. Но в такие моменты, как этот, приятная сладость сменяется на пытку холодной водой, где с каждой каплей, разбившейся о лоб, время заметно замедляет свой ход, и ты почти что слышишь свист воды перед падением, потому что кроме неё теперь не интересует ничего. Мозг концентрируется на этом, метается в отчаянии сначала, сдаваясь после от принятия факта безвыходности ситуации, продолжая неподвижно лежать, забывая о времени и о чем-либо ещё. Антон тут же одернул себя на этой мысли, прикусив за внутреннюю сторону щеки. Нельзя сдавать позиции. Слишком рано. Трусливо и бесхарактерно. Словно заяц, сбежавший в нору, поджав хвост. — Тебя чё, в белизне искупали? — распрямился подошедший, заулыбавшись зло-глумиво, проходясь по Антону заискивающим взглядом. — Крайне остроумно, — сарказмировал Антон, стараясь звучать ровно, непоколебимо. Подтянувшись, Антон старался быть с одноклассником на одном уровне. И не только его изучали, он сам не отставал, поправляя оправу очков и оценивающе осматривая одноклассника. Вблизи было хорошо видно лицо юноши, особенно чётко стали заметны шрамы. Оба кривые, с виду болезненные и плохо зажившие. Один рассекал правую бровь кривой полосой, а второй, поменьше, расположился под носом, над самой губой, немного заходя на неё. — Уж пардоньте, если до вашего интеллигентного юмора не дотягиваю, — закривлялся вдруг показушно тот, процедив сдержанно да разводя руки в жесте а-ля: «не мы такие, жизнь такая». Сдержанная, — не сулящая ничего хорошего, — улыбка так и намекала, на то, что показательное выступление сейчас — мелочи. Стоит готовиться к чему-то разительно хуже. Стоя вот так, лоб в лоб, Антон начинал понимать, почему его могут бояться. Этот парень буквально всем своим естеством олицетворял воплощение животного ужаса. Его повадки, схожие со звериными. Исказившийся в ухмылке, напоминающей оскал оголодавшего и истощённого волка, жажду которого подчёркивал выразительный взгляд тёмных, всепоглощающих глаз, в которых успели потеряться в немой панике десятки ровесников. А шрамы лишь подчеркивали опасность в лице напротив, добавляя суровости и без того мрачному типу. Зациклившись на изучении, на размышлениях, Антон выпустил из головы одну главную цель на данный момент — наблюдать. И это только на руку сыграло стороне напротив. — Слышь, фраер, — белый шум начал искажаться. Послышалось многоголосое завывание на фоне, скрежетание, разрываемое истерическими перекликиваниями и смешками. Язык обвязало горечью, резкой и отчетливой, осушившей разом рот. Запах табака, разивший от одноклассника, умело сыграл свою роль. Антон хотел откашляться, отмахнуться и просто отойти подальше, с жадностью набирая кислород, но не мог. Ноги словно вросли в пол, пуская корни. — Советую на будущее пасть свою не разевать без надобности да за базаром следить, — цедил тот на низкой, угрожающей ноте. Одноклассник стоял на расстоянии вытянутой руки, спиной к классу, так, словно подчеркивая личный характер разговора. Звуки продолжали нарастать, подливая тревоге пищи для роста, подкармливая её. Дышать стало невыносимо тяжело. Что это за человек такой? Что с ним не так? Почему Антон, до этого без робости и заминок отвечавший за себя, вдруг стоит как вкопанный, способный только ответно прожигать взглядом. Нельзя сдаваться. Нельзя показывать слабости. Не молчи. Отвечай! ОТВЕЧАЙ ЖЕ! — Совет свой для начала сам примени, а потом другим раздавай, — собравшись как по щелчку, наконец-то, нашёлся с ответом Антон, отфутболив столь любезную рекомендацию её отправителю, одновременно с тем в отвращении сморщив нос. — И научись пользоваться пастой, воняет, — демонстративно прикрыв ладонью нос добавил Антон, окинув неизвестного взглядом сверху-вниз. На языке чувствовался легкий металлический привкус. Переборщил. Однако мысли пришли на круги своя, а разрываемая воплями истерии картинка на заднем плане вернула нормальный окрас. Неожиданно для всех послышался удовлетворенный, гортанный хохот. Губы шире растянулись в ядовитой ухмылке. Антона больше не рассматривали как добычу. Не старались подступиться осторожно, наоборот — действовали открыто, призывая к ответу за свои слова. Его рассматривали как соперника, которого любезно выпустили сейчас без боя. Надолго ли? Одному Богу известно. Почва под ногами после такой выходки сменилась илом на самом дне озера, оплетающим ступни и утягивающим вниз, утапливая попавшуюся в ловушку жертву. Ожидалось что угодно, но не смех. Крики, огрызания, угрозы — да что угодно, мать вашу! Антон совсем перестал что-либо понимать. Весь мир словно потерял логическую составляющую после настолько не поддающегося объяснению поступка. Что смешного он сказал? Может, интонация ему показалась уморительной? Притворную уверенность раскусили? Что в такой крошечный промежуток времени успело произойти, вызвав в этом парне такую реакцию? Слишком много вопросов, но ни на один, черт возьми, нет ответа! — А ты борзый как погляжу, — послышался хруст костей. Внимание тотчас переключилось сначала на собственные, непроизвольно сжатые до побелевших костяшек кулаки, а потом на чужие, которые старательно разминали. — Думаешь так просто с рук сойдёт? — от весёлости не осталось и следа. В недобром, широком оскале показывал клыки. Парень, в упоении, облизнул пересохшие губы да сверкнул огоньком шальным в глазах, назидательно хмыкнув. — Не думаю, но молчать не стану, — Антон старался ответить нейтрально настолько, насколько мог, удерживая шторм бушующих эмоций внутри. — Ром, ну и долго ты с ним церемониться собираешься, а? Затянулось уже, или что, позиции сдаёшь? — подшучивали с задних парт, потягивали хитро, словно намеренно подливая масло в огонь. Новоиспечённый Рома в приказном жесте завёл руку за спину, без слов намекая на то, чтоб писклявый голосок притих. В одном движении читалась одна ключевая фраза: «Тебя не спрашивали». И судя по всему его прекрасно поняли. — В самом деле, пора бы заканчивать, ты так не считаешь? — внезапно зацепился Антон за эту фразу как утопающий за тростинку, постепенно взращивая в себе крепость, уверенность не понарошку. — Сдрыснуть надумал? — насмехался Рома. — Закончить неудавшееся знакомство, — натянуто, не скрывая этого, улыбнулся Антон, на секунду закатывая глаза, стараясь в этот жест вложить как можно больше отторжения, неприязни. После, невзначай Антон пересекнулся с хаотично мерцающими глазами и застыл, ощущая по телу табун мурашек. Чернеющий на фоне других юноша не особо был доволен сие действием, заметно нахмурившись, начиная давить пытливым взглядом, прожигая Петрова, на что тот в свою очередь неотрывно смотрел в ответ, непонимающе склонив голову на бок. Напор Ромы поражал своей бессмысленностью и абсурдом зародившегося конфликта. Какое тому обоснование? Что толку от нападения на того, кто изначально никак не собирался контактировать вообще? Удовольствие получить? Судя по всему, за место желанной подпитки он получил только прилив неприязни и плохого настроения. Над ними словно возрос стеклянный купол, время в котором с затяжным щелчком на прощанье застыло. Всего пара секунд, но каких. Воздух стал густым, спертым, остервенело пробираясь в лёгкие, врезаясь в них, обдирая до саднящей боли. Напряжение росло, тяжестью оседая на плечи, прижимая мёртвым грузом к полу. Возникло не поддающееся объяснениям ощущение дежавю. Перед глазами заиграли пятнами чёрно-белые картинки, вспышками меняясь с одной на другую, перескакивая и не позволяя даже частицу рассмотреть детальнее. Урывками удалось разобрать мельтешащие картинки. Там кто-то радостный с удовольствием рисовал чужой портрет, а другой своеобразно шутил. Всё лентой кинопленки пронеслось перед глазами, сопровождаясь непонятными воскликами, смешками, похожими на счастливые и по-детски безмятежные. Там слышалось как минимум два голоса. Двух радостных людей. Осталось после непонятное, неясное чувство чего-то позабытого, давно утерянного, что оставило после себя кровоточащую дыру в груди. Пустоту, что грубыми лапами разрывает плоть, изъедая. В груди тяжелело непонятное чувство потерянности, утраты. Словно он потерял нечто важное. Нечто большее, чем просто время с кем-то. Будто он потерял кого-то до безумия дорогого, оставаясь брошенным на произвол судьбы в клюющем воронами одиночестве. Из груди будто прицельным ударом под дых выбили весь воздух. Ощущения недостаточности, потерянности незримым инеем хладело на руках. Всё тело в целом налилось арктической стужей, леденящей конечности, превращая некогда дерзкого и бойкого в максимально растерянного, ошарашенного. Глаза застеклянели, смотря сквозь призму отрешения на Рому. Подозрительно тихого и… отстранённого? Определённо точно да. Его взгляд был такой же, но с более выраженным отторжением, кипящей злобой и неприязнью. Зрачки терялись на фоне тёмной радужки, нижняя губа прикушена, а брови, то ли сердито, то ли недоуменно сведены к переносице. Рома, как и Антон, продолжал смотреть прямо в глаза, насупившись, выискивая ответы на свои вопросы, да хоть что-то, лишь бы заполнить образовавшуюся брешь внутри. Рома пришёл в себя заметно быстрее, стараясь не подавать виду и вести себя обыденно, буднично, как будто и не произошло ничего. Испепеляюще напоследок прочертив прямую по Антону ещё раз, сквозь стиснутые почти до скрипа зубы, Рома процедил последнее, предупреждающее: — Потом побазарим. С глазу на глаз, Петров, — это одолжение остудило разгорячённый рассудок Антона, приводя в чувства не хуже контрастного душа. Рома, в той же манере, как и подходил, вернулся на своё место. Антона будто кипятком ошпарило. Он даже не представлялся, а тут — на тебе! Значит, о нём знали. Его ждали и даже больше — готовились к его приходу. Но зачем? Ради этого выступления? Ну и представление! Возмущение магмой бурлило внутри. Растекалось по венам, артериям, болезненно обжигая изнутри изнурённое незнакомым ранее морозящим оцепенением. Зиявшая пустотой дыра заливалась жгучей враждой, отогревая заиндевевшее тело. Кабинет вновь заполнился гулом перешёптываний. Каждый, просто абсолютно каждый точно обязан был пройтись по Антону взглядом удивлённым, прощупать, потрогать, запечатлеть и добраться до души. И каждый смотрел по-своему. Кто-то заинтересованно, с уважением хмыкая. Кто-то — как на безумца, мотая головой в стороны да приговаривая «ой зря». В большинстве своём все смотрели с непониманием и беспокойством, преждевременно подготавливая тому могилу. От такого внимания у Антона закружилась голова. Моральное равновесие сильно пошатнулось после тех ослепляющих вспышек, а происходящее сейчас доламывало настрой на сегодняшний день до конца. Ноги точно отмерли, будто под воздействием непреодолимого желания скрыться, на время затаиться и восстановить силы. Эта перепалка ощутимо потрепала нутро. С самого начала заложила понимание, что жизнь здесь будет несладкой. Пугало ли это? Не на шутку. Не показывать страх. Не говорить слишком много. Не доверять. Антон, почувствовав силу и упругость в ногах, безмолвно, выпадая в прострацию, сшитую тесно из бесконечных доводов и рассуждений, прошёл к своему месту, стараясь не набирать излишней скорости во избежание излишнего внимания, которого сейчас хватает сполна. Хотя хотелось. Пробежать, скрыться на последней парте и прислониться устало лицом к холодной деревянной поверхности, спуская пар. Отдышаться, перестав стоять на обозрении толпы. Не замечая больше ничего. Всё плыло, растягивалось мазками, смешивалось в одно. Пройти ровно получилось, но вот уткнуться лицом в парту и облегчённо выдохнуть не вышло. Антон от неожиданности аж икнул, вздрогнув в сторону. Прокуренный, с хрипотцой голос со стороны заставил попридержать возникшие желания на потом. — Тебя недооценили, — любезно заметил сосед по парте, смешливо хмыкнув. Красочная реакция Антона ему явно понравилась. — Что, прости? — не понял Антон, переспросив. — Все ждали городскую размазню, а в итоге приехал ты, — выделение Антона прозвучало достаточно грубо, даже некрасиво, обидно. Антон принялся выкладывать на парту тетради, стараясь отвлечься от такого весьма интересного обособления. Вычленения Антона из общей массы «городских». — Не бери близко к сердцу. Мне и дела до тебя нет, — честно признался сосед по парте, пожав плечами. — Но будем знакомы. Меня зовут Валера, — вкладывая чуточку дружелюбия и приветливости представился парень, протягивая руку для рукопожатия. — Вы все здесь до невозможности странные, — устало выдохнул он, пожимая протянутую руку и представляясь в ответ. Несмотря на собственное нежелание это делать, здравый рассудок усердно твердил о том, что хотя бы один знакомый в этом месте не помешает. — Антон, — с опозданием, стараясь быть радушнее, произнёс он. — Какие есть, — посмеявшись беззлобно над комментарием Антона ответил Валера, откинувшись на спинку стула и сонно прикрыв глаза. И на этом единственный адекватный диалог закончился. В голове повисла гнетущая тишина. Ни одной мысли. Ничего. Одно единое недоумение и шок, что не сошёл до конца, дрожью пробирая всецело.