Секретный язык тепла

Пасмурные дни осени, холодным дыханием сгоняющие заскорузлые бурые листья в канавы и щели дорожек в саду — просто ветер играет, — рано или поздно должны были закончиться. Хомаре не ждала этой перемены ни разу, ни в одном году, кроме этого. Пасмурные дни должны были закончиться там, где начинались другие, укрытые фиолетовыми крыльями удивительных снежных облаков, строго отороченных солнечной каймой. Первый снег, которого она без особенной причины ждала, снег, который должен был оправдать холод и сквозняки на лестницах в поместье семьи Тодо, в коридорах и комнатах, всегда тёмных, неважно, сколько света прольётся в их зевы через выстуженные окна. Касаясь стекла тонкими пальцами, Хомаре ни о чём не думала. Просто мёрзла и ждала чего-то целыми днями, послушно училась, замирала где-нибудь с книжкой и шепталась неразборчиво с тенями под кроватью, не боясь, что они могут обидеть. Ребёнка из дома Тодо такие всё равно не стали бы трогать. А сквознякам было всё равно, и Хомаре кружила по озябшему поместью, ощущая на коже прикосновение тонкой холодной ткани белой блузки, и ей нравилось быть одной там, где тихо и где голоса домочадцев уже заглушают стены и скрип половиц. В этот раз снежные тучи застали её пробирающейся по дальнему коридору к кабинету отца. Хомаре закончила домашнее задание учителей по географии и музыке, и сначала хотела дождаться маму, чтобы показать ей результаты своих стараний, но спустя полчаса заскучала, — видимо, мама была чем-то занята. Позже вечером она всё равно обязательно спросит, подумала девочка, и оставила тетради и листы на столе в аккуратной стопке, на виду, чтобы было понятно: работа выполнена и ожидает проверки. А пока никто не пришёл и не сказал, что ей делать дальше, можно было выбрать себе другое занятие самой. Тогда один из разлинованных нотных листов — пустой, выбившийся из стопки уголком — привлёк её внимание. Он словно требовал оформления, однако все задания уже были выполнены. Подержав его секундочку в руках, Хомаре неожиданно поняла, что с ним делать. Теперь она несла отцу бумажного журавлика. Это он и научил её складывать таких, только Хомаре до сих пор почти ни разу не складывала. Журавлик чуть подрагивал в её руках, лёгкий и полосатый на кончиках крыльев, и она держала его бережно, словно тот был живой и хрупкий, как настоящая маленькая птичка. Почему она не взяла домашнее задание, а вместо того решила показать отцу оригами? Хомаре не знала. Кабинет был открыт, но пуст. Хомаре зашла, толкнув дверь каблучком, чтобы закрылась, немного разочарованная отсутствием Сабуроты на месте и собственным ожиданием, что обязательно найдёт его сейчас там. Впрочем, его рабочие часы уже подошли к отметке, обозначающей, что он должен теперь прийти сюда и — что ж, перебирать бумаги, сверяться с отчётами и составлять задания, но Хомаре знала, что иногда добрый час отец проводит, просто сонно сидя за столом и наблюдая, как кружится пыль над чашкой с чаем, и тогда его глаза пустеют, будто он совсем не здесь, а где-то ещё, — где, судя по опустившимся уголкам губ и теням под глазами, нет ничего хорошего. В такие моменты она старалась его не трогать. Возможно, несмотря на тоскливую пустоту в его взгляде, это были редкие по-настоящему спокойные минуты, раз он позволял себе отставить в сторону все свои дела. Тогда Хомаре просто сидела в кресле между окнами, поджав коленки, и тоже молча размышляла о своём, или брала с полки одну из сложных книг с мудрёными печатями и закорючками тайных знаков, пытаясь постичь запутанный мир демонологии, в который ей совсем скоро предстояло шагнуть. Бросив взгляд на корешки старых книжных томов и чистенькие полки, недавно протёртые прислугой (а ещё вероятнее — самим Сабуротой), Хомаре подошла к столу и аккуратно положила журавлика на стол на крылышко, и села в отцовское кресло ждать. Кресло скрипнуло и развернулось, потому что ей пришлось вытянуться и схватиться за подлокотники, чтобы нормально усесться, и вместо того, чтобы по-хозяйски озирать кабинет, как свой собственный, девочка уставилась прямо в одно из больших окон, в которое тоже заглядывала сизая тяжёлая туча, нависшая над поблёкшим садом. «Скоро пойдёт снег», — подумала Хомаре, и впервые заметила, как холодно было в этой части комнаты. Окна в кабинете отца казались совсем тонкими, будто задрожат и хрустнут от сильного дуновения ветра, и если не закрыть их шторами, которые Сабурота подвязывал красными шнурами, повсюду по полу разлетятся большие осколки. И пошёл снег. Как это всегда бывает — сначала несколько особенно крупных хлопьев, потом ещё, и дальше: слепленные вместе, разрозненные, мельче и быстрее, и так начался пушистый лёгкий снегопад над их шумным домом. Хомаре засмотрелась, представляя, что в этот момент происходит дома. Может быть, где-то дядя Варо открывал целебную настойку, чтобы обсудить с дедушкой её антидемонические свойства. А может быть, они уже устроились с дядей Тсугуро за столом пробовать её свойства веселящие, или ушли в гостиную разжечь камин, жалуясь на холод, и говорить о новых заданиях в Ордене Истинного Креста. Хомаре слезла с кресла и подошла к окну, опёрлась на подоконник и выглянула, ловя взглядом кружевной полёт снежинок. Может быть, где-то мама сидела с тётями и кузенами Хомаре, расчёсывая свои красивые чёрные волосы и громко возмущаясь, откуда у слуг появилась манера перечить указаниям, когда дело касается их с тётями собственных детей. Или шикала на домовых, зыркающих из углов в столовой, чтобы убирались обратно на чердак. Хомаре хотелось думать, что отец не участвует ни в чём, что они делают. Но, возможно, он был сейчас где-нибудь там, с ними. Хотел поправить деда насчёт свойств настойки, но не мог найти подходящего места, чтобы вставить словечко, или разжигал камин, слушая, как дядя Варо справляется с работой хранителя (Хомаре точно не помнила, чего именно, но знала, что это очень важный пост). Или с улыбкой объяснял её матери, что домовые всегда лезут в дом к зиме, и охотнее уйдут обратно на свой чердак, если им оставить там какое-нибудь угощение (такое он рассказывал Хомаре). Или… Она вздрогнула, вдруг почувствовав присутствие, но тут же расслабилась, когда оглянулась и увидела Сабуроту, вроде бы тоже любовавшегося снегопадом. Отец передвигался по дому едва ли не бесшумнее, чем сама Хомаре — она выигрывала разве что за счёт веса, но в способности подобраться к человеку беззвучно, будто летящая неясыть, они были равны. Расценив незакрытую дверь как признак очевидной шутки, Хомаре обиженно нахмурилась. — Папа, — строго сказала она. — Что такое? Испугалась? — отец улыбнулся ей одной из своих усталых лучезарных улыбок. — Отойди от окна, Хомаре, дует ведь. Она перестала хмуриться, сделала шаг в сторону, сжав в ладонях ткань чёрной юбки, и заглянула Сабуроте в глаза. Отец прищурился вопросительно. Хомаре могла так общаться только с ним. Мама почему-то не очень понимала, когда она просто смотрела, пытаясь что-нибудь объяснить так же, без слов, разве что только тревожилась и причитала, если ей казалось, что дочь какая-то бледная и совсем опечаленная. Она так не умела, а дяди… Они, кажется, понимали лучше, но Хомаре не нравилось читать в их взглядах тот же холод, какой сковывал коридоры и дальние углы поместья поздней осенью, взращенный из непонятного презрения и пронзительный до тошноты. Отец всё понимал. Иногда ему требовалось время, но так или иначе — у них был свой секретный язык, который порой был удобнее и даже безопаснее, чем любые слова. Хомаре беспокойно посмотрела за окно. Зрительный контакт больше не требовался. Она могла надеяться, что её поймут. Снегопад усиливался. Ветви вишен и яблонь, чёрные и потрёпанные, облетевшие лишь наполовину, уже закутались в белый снег, как в новый цвет, и земля тоже резко чернела под его покровом, будто очищенная от других оттенков. Белое на чёрном — словно только для Тодо. Правда, у Хомаре пока не было белых прядей. Сабурота подошёл и приобнял дочь за плечи, — холодные пальцы, но тёплые ладони, — и вздохнул. — Красиво. Мама не разрешила выходить в сад? Хомаре тихо кивнула. Во избежание простуды ей было наказано сидеть дома и не выходить, пока слуги не упакуют её бережно и плотно в солидный кокон из тёплой одежды. Но и это должно было произойти только по указанию матери. — Жалко пропускать такую красоту, а? — произнёс Сабурота. Хомаре не видела, но ей показалось, что он снова улыбается. — Пойдём-ка. Она подняла голову, быстро поправив сползшие на нос большие очки и с надеждой уставившись на отца, который, кажется, и на этот раз решил засидеться за работой позже. С надеждой, но всё-таки немного нервно. — Это ничего? — спросила она. «Тебе ничего не будет?» «Они не будут кричать?» «Ты правда хочешь пойти?» Она столько вопросов никогда не задавала напрямую. Но и этого им не требовалось произносить вслух и слышать. Сабурота тихонько засмеялся. — Ничего. «Если мы тебя тепло оденем!» «Ненадолго — ничего страшного». «Ты так редко просишься поиграть». Всё это он ей скажет по пути в прихожую и помогая ей одеться, заматывая ей на шею свой шарф вдобавок, — а может, скажет не совсем ей. Хомаре не раз замечала, как много папа разговаривает сам с собой. Они выходят в сад, и Хомаре идёт к занесённой снегом вишне — любоваться изящными ветками, как на них блестят выточенные в небе снежинки. Там, на ветвях, друг к другу жмутся две круглые птички, распушившие серые перья. А в кабинете ведь остался журавлик, вспоминает Хомаре. Ну ничего, он никуда не улетит сам, и отец обязательно его увидит. Она кутается в длинный полосатый шарф, натянув его на нос. Так теплее, чем оставаться дома среди сквозняков. Сабурота, будто совсем не замечая ни снега, ни стылого ветра, несущего этот снег вперёд и вперёд из бесконечности в бесконечность, смотрит куда-то вверх. …вечером, когда мама уже уходит, проверив её домашнее задание и поцеловав на ночь, Хомаре думает, понравился ли журавлик отцу, и куда он его положил, и не уснёт ли он снова за рабочим столом.

***

Вертолёт набирает высоту, прорезая белое пространство слепого неба сквозь густой снегопад. Сложив руки на груди, замёрзшая Хомаре сидит нога на ногу и задумчиво рассчитывает время. Двадцать минут — полёт к Доминус Лиминис. Ещё пятнадцать-двадцать на то, чтобы привести себя в порядок перед отчётом Люциферу. Если Командор чувствует себя хорошо, около часа на отчёт и обсуждение, меньше, если ему станет плохо, больше, если станет любопытно. Было бы неплохо после этого пообедать с Лундстрёмами, парни точно не завтракали. Но это если она будет укладываться по времени. Скоро с миссии возвращается Избранный, и по какой-то причине сегодня Хомаре хочется встретить его. Расчерченный ровными линиями инструктажа план на стенке впереди навлекает смутные мысли об острых углах птичек-оригами. Когда-то она умела таких складывать. Какое же, всё-таки, суетное выдалось утро... Хомаре шумно вздыхает. Глаза хочется закрыть ради удачных двадцати минут сна, но она себе не позволяет такого баловства. Они приземляются в ангаре воздушной крепости минута в минуту, как должно быть. Отдав пару распоряжений, Хомаре направляется в каюту, чтобы переодеться — к сожалению, униформа оказалась испачкана и порвана во время выполнения задания, но хотя бы плащ остался цел. Ей бы не хотелось его менять. Собравшись, она выходит и запирает каюту — вернуться сюда ей предстоит теперь ещё нескоро, — после чего идёт сразу докладывать о состоянии дел Люциферу. На полпути к ней присоединяются Гуннар и Гуннан, и в молчании они добираются до покоев Командора, наполненных тёплым светом и баюкающим журчанием искусственных водопадов. Дежурный врач сообщает ей, что Главнокомандующий готов выслушать отчёт, но он утомлён и скоро должен отправиться отдыхать. Понятное дело, это значит, что придётся выбирать слова тщательнее. На доклад уходит минут сорок — Люциферу, несмотря на утомление, всё-таки всё любопытно. Хомаре терпелива и разъясняет все вопросы, пока не видит, как глаза Командора подозрительно краснеют, а губы белеют. Этого она допускать не намерена, так что объявляет доклад исчерпывающим и потому завершённым, зовёт докторов, которые бережно и трепетно укладывают Короля Света обратно и готовят к необходимым процедурам, и, — затем ей подобало бы отправиться на обход… Но сегодня особенный день. Она уже решила. Хомаре складывает руки за спиной, а ладони сжимает в кулаки. — Командор, сегодня прибывают Избранные, — негромко сообщает она. Люцифер поворачивается к ней, укалывая взглядом запавших глаз. — Я помню, — отвечает он. — Что-то не так? Эхом повторив этот вопрос мысленно, Хомаре прозрачно смотрит перед собой. Не на него. — Никак нет. Прошу, позвольте мне организовать встречу. Она капитан стражи, так что это тоже в её компетенции. В конце концов, Избранные — важные люди, и несмотря на то, что встречать их уже назначили кому-то ещё… Может, он допустит ей небольшую проволочку, прикрытую флёром должностных обязанностей. Лишней она там уж точно не будет. Она никогда ни о чём не просила и не знает, как ещё это сделать. Как, впрочем, не знает, откуда это беспокойное ожидание. На секунду Люцифер словно погружается неоправданно глубоко в свои мысли, но тень быстро сбегает с его лица, кажется, вместе с каким-то вызванным из тумана прошлого воспоминанием. Он закашливается, — это заставляет Хомаре нервно приблизиться, но Люцифер остаётся спокоен и сдержан. — Организуй, — просто соглашается он. В его тоне есть что-то отчуждающе светлое, специально для неё. Только для неё. Хомаре смотрит, как Командор вяло опускается на подушки, подобрав хвост под покрывало. Всего на мгновение, но ей хочется поскорее уйти или остаться здесь до самого пробуждения Люцифера. Что-то одно, но немедленно. — Пожалуйста, передай Тодо-куну и остальным мои приветствия, — просит командующий. Значит, она всё-таки уйдёт. Как и решила ранее. — Е… Есть. Разрешите идти? — Конечно, Хомаре. Возвращайся утром с одним из них, готовым докладывать о результатах миссии. — Поняла. Будет сделано. Двери пропускают Хомаре обратно в коридор, прощаясь мягким механическим шелестом. Она покидает покои Люцифера в непонятном, подавленном состоянии, хотя получила то, что ей было нужно. Странное выражение, мелькнувшее на лице Короля Света, сродни тончайшему пониманию — по какой-то неопределимой причине совершенно выбивает её из колеи на следующие полчаса. А спустя эти полчаса, после того, как она решительно потащит Лундстрёмов на обед, во время которого велит есть больше овощей, а сама почему-то съест всего половину своей порции, — после этого ей действительно предстоит присоединиться к группе, организующей встречу с Избранными, среди которых и Тодо Сабурота. Их вертолёты-разведчики легко и осторожно разворачиваются в воздухе в ангаре и опускаются на площадках. Со временем Хомаре действительно везёт, но, несмотря на это, каждая минута прибавляет ей непрофессионального волнения, никак не объясняемого интригой цели миссии, которую преследовали вернувшиеся, или тем гордым восторгом, который испытывают перед Избранными героями остальные иллюминаты. Раньше она ждала результатов. Чего она ждёт теперь? Пытаясь понять, в чём дело, она прокручивает в голове диалог с Командором, но первым вспоминается пронзительный взгляд Короля Ада, зорко читающий само сердце, и Хомаре постепенно нехотя признаёт три вещи, будто распутывает клубок — одно за другим, и все не вовремя. Первое. В этом огромном ангаре воздушной крепости ей очень холодно. Воющий ветер треплет короткий плащ и пробирается под китель, легко прогрызая безрукавку и тоскливо впиваясь в солнечное сплетение. «Я скучала по тебе, отец». Второе. Она не сможет заставить себя заглянуть ему в глаза. Орехово-золотистая радужка теперь прорезана узким вертикальным зрачком, на Хомаре смотрит демон, и, хотя он тоже видит её сердце насквозь — правильно прочесть его больше не в силах. «Хоть я тебя теперь совсем не понимаю». И третье — может ли такое быть? Но бумажный журавлик, наверное, сгорел в пожаре. Сабурота весело спрыгивает с вертолёта, и, заметив Хомаре, приветливо машет ей рукой. Она подпирает рукой бок. Слишком далеко для приветствий. Слишком далеко. Каким бы тысячу раз посвященным адептом ты ни являлся, невозможно уместить в голове, насколько он теперь юный — как остророгий переродившийся месяц, только проглотивший страшную тень, и такой же опасный. Она всё никак не привыкнет... Избранный приближается, нацепляя фуражку и клыкасто улыбаясь. Да. Она дочь демона. Непривычно, но всё же это он. Хомаре замирает, ругая себя за неуместный приступ сентиментальности, и, вопреки своему желанию, смотрит на Сабуроту, в его глаза, блещущие хитрыми искорками, а если бы видела свои, удивилась бы — отчего такой печальный взгляд? — Командор и все присутствующие приветствуют вас, Избранные! — громко провозглашает она. — Поздравляем вас с успешным выполнением миссии. Собственный голос кажется ей чужим и далёким. А Сабурота смотрит внимательно и остро. Он что-то отвечает на приветствие, и его мягкий голос тоже холоден и бесцветен. Слова звучат глухо. Хомаре замечает их на совершенно другом уровне. Неожиданно, она вместо них слышит совсем другое, не то, что он говорит, — то, что сказано на секретном языке, то, что должно было быть сказано и услышано, раз она здесь, раз пришла, сама не зная, что ей было нужно. Так просто. Будто усмехнулся и ответил, когда наконец есть, на что отвечать. «Я тоже скучал». Сердце Хомаре быстро бьётся, хоть она не подаёт виду и громко командует закрывать ангар — стало слишком холодно. Значит, он видит? Ещё способен прочесть то, что никогда не будет сказано, потому что они с ним так скроены, так сложены, потому что таковы сгибы на бумаге? Это она утратила подход? Её впервые напугал демон, словно маленькую девочку — только маленькой девочкой она их не боялась? Ей кажется, будто отец над ней тихо смеётся. Это возмутительно, но он пытался шутить над ней и раньше. Всё же, это не так уж плохо, если… Кажется, они всё ещё друг друга понимают. Должно быть, она допустила ошибку. …вечером Хомаре отмечала на карте местности зоны, указанные разведчиками как важные, когда чутьё подсказало ей насторожиться. Даже сущность отца-оборотня теперь не позволяла ему подкрадываться достаточно близко, а может быть наоборот выдавала его с головой, когда он пытался бесшумно подобраться к дочери и произвести какой-нибудь эффект. Хомаре не признавалась в этом себе, но ей по-своему нравилось разбивать его ожидания, заявляя о том, что его присутствие замечено. — Не крадись, — бессердечно посоветовала она и обернулась. — Это бесполезно. Тебя заметит даже новичок. — Но новичок не успеет отреагировать, — подмигнул Сабурота, усаживаясь на край стола поодаль. — Тут-то ему и… Ага, а как же «Избранный»? Хомаре помолчала. Субординация в свете сегодняшней встречи приобретала совсем другой оттенок, пока они оставались с отцом один на один. К тому же, ему точно не требовался ответ на этот вопрос, он просто её дразнил. В какой момент он стал таким несносным? Молчание, пожалуй, затянулось. Она заметила это, когда почувствовала на себе слегка обеспокоенный взгляд. — Что такое? — спросил Сабурота. Хомаре вернулась к карте, и ей захотелось, чтобы больше в поле зрения ничего не осталось, кроме этих равнин и обозначений. — Ничего, — наконец отозвалась она. И добавила (или вырвалось само?): — Думаю про оригами. — Оригами?.. — Да. Про журавлей. Когда-то ты учил меня такому, и я однажды попыталась сложить... Давно. Не знаю, почему вспомнила. Это не важно. — А-а, да-да. Этот. Я тоже помню. Хомаре покосилась на отца. Тот сидел, сложив ладони на коленях и глядя в окно, на расплескавшуюся снаружи ледяную небесную ночь. Ей показалось, что всё, что будет сказано дальше, окажется абсолютно ненужным в рабочий вечер. — Он где-то у меня в книге лежит… — задумчиво поделился Сабурота. — Не помню только, в какой. Хомаре сжала губы и сделала вдох. Сохранил. Спрятал. Почему? Изображённая местность у неё под рукой немного расплылась, утрачивая очертания символов и медленно искажаясь во всех своих тонких линиях и обозначениях. Нет, подумала Хомаре. Помолчи. На некоторые вопросы вообще не надо отвечать. Но милосердие Сабуроты закончилось уже слишком давно. — А, должно быть, в приложении к «Источникам Иллюзий». Я её не перечитываю, забрал из Академии, но он там так и лежит, музыкальный твой журавлик. Тонкие окна в кабинете, почти звенящие под натиском ветра, и высокий белый подоконник. — Я его, честно говоря, немного смял, постоянно перекладывая. Чтобы точно не забыть, где он, — но всё равно потом забываешь ведь. Если хочешь, поищу. "Только зачем бы тебе это вдруг?" Безжалостный. Хитрый и безжалостный. Спрятал под снегом, под бумагами, под золой. Трудно будет работать над картой, если её не видно, решила Хомаре. Собравшись с духом, она спокойно и пустоголосо вымолвила: — Не надо. Он тихо хмыкнул. Доминус Лиминис поднимался над облаками крайнего севера. На внутреннем борту не было сквозняков, и всё равно — холодные пальцы, тёплые ладони, — руки Хомаре дрожали, пока она упрямо расчерчивала карту, чувствуя себя неспособной выразить нелогичное обжигающее тепло ни словами, ни взглядом. Она вздрогнула, когда отец, всё-таки подобравшись незамеченным, накинул ей на плечи свой китель.