1.
29 октября 2023 г. в 12:08
— Знаешь, что в тебе мне нравится больше всего?
Аластор Рушаль наклоняет голову в неопределенном жесте. Догадывается. Под командованием Севатара знать не то чтобы воспрещалось, скорее настоятельно не рекомендовалось — так или иначе, первый капитан знает лучше тебя — но догадываться было можно. И за неровным обрубком, в плачевном состоянии которого опознать язык несколько затруднительно, догадки Ворона хранятся славно, ничем не стесняемые; оттуда они не выпадут между делом, не просочатся в ненужные уши, а главное — не дойдут до тех, до кого не стоило бы. Догадки Севатар тоже не жаловал, но мало кому об этом было известно. Рушаль знал.
— Ты отличный собеседник.
Взвесить насмешку в словах Севатара если не невозможно вовсе, то по меньшей мере крайне тяжело; сам Конрад Кёрз имел привычку отмечать мрачную невозмутимость, с которой первый капитан нашинковывал речи колкостями (пускай, не так виртуозно, как раскуроченные трупы). Как-то раз примарх, разразившись дрянным дребезжащим смехом, сказал, что, не располагай Яго такими выдающимися боевыми талантами, устроил бы его своим личным шутом. Севатар скрипнул желтыми клыками в искаженной пародии на оскал, даже не стараясь придать ему очертания улыбки.
— Не брякнешь лишнего никогда, а глаза то какие внимательные, — Рушаль эмфазой поднимает их исподлобья, — Не знай наверняка, поверил бы, что ты и нострамский понимаешь.
Сводя губы с гадким причмокиванием, Яго произносит несколько слов, что с непривычки было бы нетрудно спутать с булькающим урчанием. Несмотря на великодушные надежды, их значения Ворон не понимает. Но позволяет себе догадаться. В капитанской каюте душно.
Севатар перекроил его рот по своему усмотрению. Изорвал губы и десна, расчертив кожу, натянутую на челюсти, чем-то отдаленно напоминающим метку Хаоса, разве что сохранив с должным усердием симметрию. Вырезал язык — не до конца, оставив корень длины достаточной, чтобы нелепый обрубок рефлекторно дёргался в насмешке над своим хозяином, стоит тому в привычке потянуться за словом. Рушаль все ждал своей бесславной смерти. Перспектива захлебнуться собственной кровью, из которой уже почти выветрился кисловатый — что челюсти сводит — привкус боевых наркотиков, виделась ему крайне заманчивой. Севатару, по всей видимости, не слишком. Бурлящая, вздувающаяся пузырями от хрипов масса, в неравной пропорции сочетающая багровую кровь и слюну, мешала ему любоваться двумя рядами белоснежных зубов: ровный сверкающий жемчуг. Такие только рвать — да на шею. Почему-то Яго не стал.
Истваан V обернулся для Рушаля так, что и у золотого трона не поверят.
— О чем задумался, птенчик? — мрачно рокочет Севатар, откладывая пузырек с полировальной пастой на прикроватную тумбочку (сервиторам прикасаться к оружию первого капитана категорически запрещалось; рутинным обслуживанием — нужно признать, с большим удовольствием — он занимался лично), — Разболелось крылышко?
Аластор едва ведёт плечом, прежде чем все его тело прошивает болью, взрывающейся зажигательной смесью в ушах. Утонченное — под стать отцовскому — пусть и изуродованное лицо искажается в гримасе страдания. В апотекарионе Ворон желанным гостем не был никогда; на черной склере главы медицинского блока отвращение было выцарапано стерильными иглами. Кроме того, сейчас он озабочен значительно более важной работой: стычки с сынами Льва, пусть даже короткие и малозначительные, никогда не проходят без следа.
— Иди сюда, — некоторое время назад Аластор подметил занимательную деталь: когда первый капитан скрывает свою омерзительную ухмылку, преследуя известные ему одному цели, и без того крупные крылья носа хищно раздуваются, — Пожалею.
Уголок рта Ворона криво подскакивает, с заметным трудом, но все же поднимается левая рука. «Угроза не определена» — тыльная сторона бледной ладони постукивает по запястью, имитируя тактический жест. Прежде чем Севатар успевает, усевшись поудобнее, вобрать в лёгкие достаточно воздуха, чтобы озвучить уже оформившийся в голове язвительный комментарий, Ворон оказывается рядом. Намеренно проезжаясь задницей в ребристом поддоспешнике по свежей кровящей ссадине на бедре первого капитана, наваливается на него значительным весом.
— С-с-сученыш, — одобрительно шипит Севатар, мертвой хваткой вцепляясь в крепкие бедра и подаваясь вперёд.
Ворон готов поклясться, что Яго ухватился прямиком за подвздошные кости: под его пальцами уже наливаются пурпурные синяки, заляпывая болезненной белизны кожу новыми красками, поверх тех, что успели выцвести с окончания последнего сражения. Черные глазные яблоки в сумеречном свете ламп загораются больным азартом, голодно впиваясь в жилистое тело.
Трупный запах вывести невозможно. Крови — артериальной и венозной, гниющих, разлагающихся на обширный букет ароматов мягких тканей, небрежно содранной кожи, вышибленных мозгов и терпкого, изливающегося вместе с потом, ужаса. Повелители Ночи несут его с гордостью. По сравнению с большинством нижестоящих астартес, однако, первый капитан весьма опрятен, если учтиво прикрывать глаза на выбившиеся, затвердевшие пряди угольно-черных волос, горящие от ненадлежащего ухода интерфейс-порты и многочисленные опрелости (порой, ему не доводится снимать доспех месяцами). От Севатара пахнет смертью: извращенной и мучительной.
Рушаль позволяет пинком перевернуть себя на живот, имея представление о том, как его будут «жалеть», достаточно четкое. Содрав с себя заляпанные кровью лоскуты, оставшиеся от прорезиненного поддоспешника, Яго с несвойственной для него аккуратностью расстёгивает чужой: целый, ещё послужит. Присвистывает и трется, как животное, бедрами о бедра, оставляя влажный след и окидывая внимательным взглядом вспухшую лопатку; она вызывает интерес значительно больший, чем обширные сети шрамов, которыми с ног до головы окутано тело Ворона — новых нет, Севатар бы заметил.
Среди тяжёлого — такого, что безошибочно представляется вздымающаяся широкая грудь — дыхания, звучит пара щедрых плевков. Слюна — думается Рушалю — определенно не худшее, чем первый капитал смазывал член, прежде чем запихнуть ему в задницу; в прошлый раз подвернувшаяся им под руку субстанция скорее напоминала абразив — впечатления ярчайшие.
Ворон, выдернутый из размышлений первым толчком — как и всегда, неоправданно уверенным — давится выдохом, скорее напоминающим сиплый скулеж. Вынужденные особенности артикуляции, созданные трудами Яго, делают все звуки, вырывающиеся из его горячего горла, занимательными. Сдавленными, высокими, особенно отчаянными. Первому капитану нравится, без зазрения совести пользуясь преимуществом в весовой категории, наблюдать за тем, как воронёнок брыкается и берет новую ломанную ноту, стоит надавить на горло чуть ниже кадыка.
— Вот так... — раскатистое рычание Севатара сопровождается тошнотворными шлепками кожи о кожу. На всю длину.
Рушаль, разомкнув губы, смотрит в стену помутневшими глазами, время от времени закатывающимися внутрь черепа, и крупно содрогается, когда Яго, перехватив его бедра чуть ближе к коленям, проезжается головкой по комку нервных окончаний.
Он не сразу понимает, что происходит. Севатар, в самом деле, трахался не так чудовищно, как можно было бы себе представить (обращаться за профессиональной медицинской помощью Ворону потребовалось всего два раза). Но порой светлую голову первого капитана посещали импульсы крайне неоднозначные. Лёгким движением мозолистой обожжённой руки трещина в левой лопатке увеличивается в два раза — хруст резонирует в самый затылок, и Аластор воет, из остекленевших глаз брызгают слезы.
Всплеск адреналина размывает границы регистрируемых мозгом ощущений, сливая вместе режущее с тянущим, пока перед глазами не вспыхивают цветные пятна: Севатар лениво надрачивает ему, развалившись рядом. Скалится, свободной рукой смахивает испарину со лба. Стоит Аластору испустить особенно протяжный выдох, обтирает руку о простынь и легко тыкает Ворона локтем в бок.
Позволив себе догадаться, Аластор тянется к регулятору освещенности каюты.