Солнце мертвых душ

Под ногами шуршал песок, стараясь забиться под одежду, а вокруг точно также шуршали голоса продавцов, отражаясь от своих прилавков. Со всех сторон предлагали свежие овощи, заграничные фрукты, тонкий шелк, расписную посуду, но шедший игнорировал возгласы, направив свой взгляд вперед. Он шел, придерживая рукой черную ткань платка у своего рта, чтобы не наглотаться песка, из-под него прядями выбивались серебристые волосы. Пальцы едва было видно, будто он боялся обжечься, выставив хоть кусочек кожи на палящее солнце. Конечная точка была четко намечена в его голове, и был путь короче, но он зачем-то свернул на самую громкую улицу. После долгого и тихого путешествия по пустыне этот рынок казался адом, состоящим из горячих тел, острых слов, глухих звуков. Курапика не знал, зачем свернул сюда, но он привык прислушиваться к своим ощущениям, а потому сейчас только морщился под плотной тканью, продолжая идти вперед. Он шел по дороге, незаметно перебирая пальцами свободной рукой, словно цепляясь за невидимую тонкую нитку, которая вела его дальше к искомому месту. Остановившись на мгновение, он все еще пытался нащупать ее, но нить заворачивала куда-то вправо, и он последовал за ней, заходя в прохладное помещение. Оно пахло уже не громкими торгами и сегодняшними продуктами, а старыми веками, желтыми страницами, чернилами других стран. Он не осматривался вокруг и все еще держал глаза полуприкрытыми словно боялся, что ветер даже здесь догонит его. Нащупав витрину, Курапика мягко прошел пальцами по обложкам книг, словно видел ими, затем по страницам. Продавец был здесь же, но он лишь внимательно следил за покупателем, не мешая. Рука продолжала перетекать по книгам, словно река, пересчитывающая свои камни. Пока наконец не остановилась на грубой кожаной обложке с выбитыми странными символами. В названии шумерские символы перетекали в китайские иероглифы, а грамматически все оформлялось языком навахо, что придавала названию схожесть с шифром. Курапика не стал открывать книгу, лишь спросил ее стоимость, но продавец ничего не ответил, хоть и стоял рядом. Кажется, он что-то показывал, но Курапика поднес руку к своим глазам и его поняли. Тогда ему принесли несколько палочек, словно ребенку, учившемуся считать. Свою покупку он положил в сумку, перекинутую через плечо, и отправился дальше. Он шел все таким же медленным, но уверенным шагом, касаясь кончиками пальцев воздуха, словно тот был тканью, солнце – острой иглой, ветер – нитями, а песок – бисером. Все вместе становилось картиной, которую люди не могли увидеть. В прохладной комнате, занавешенной от лучей солнца, стоял низкий стол в окружении подушек, а на нем – сухофрукты и холодное черное вино. И хотя солнце не могло заглянуть в комнату, в ней все же не было темно. Курапика сделал глоток вина, чувствуя, как сухое горло оживает, затем снял с головы платок, освобождая длинные серебряные волосы, верхняя одежда аккуратно легла на длинную плетеную лавку. Ноги, освобожденные от жесткой обуви, ощущали мягкий персидский ковер. На теле осталась лишь льняная туника и светло-голубой пояс. Теперь его кожа на фоне светлой одежды казалась еще белее и совсем не была похожа на кожу восточного человека, выдавая в нем путешественника. Его глаза все еще были закрыты, но это ему никак не мешало, словно он и без этого знал, что и где находится. Купленную книгу он еще раньше вытащил из сумки и положил рядом с расписными тарелками. Осушив бокал вина, отчего губы его окрасились в фиолетовый, словно было очень холодно, и съев пару инжиров, Курапика откинулся на мягкие подушки, позволяя сну окружить его. Окунувшись в мягкую патоку дремы, он слышал звук морского прибоя, игру тонких струн арфы, голос сестры, что, казалось, все еще жила в этом тонком мире, чувствовал запах лилий и цветущей вишни. Все это было давно, несколько сотен лет назад, и сейчас можно все почувствовать лишь во снах, лежа на своей древней родине и питаясь воспоминаниями песка и реки Тигр, которая пережила вместе с ним много войн, катаклизмов и увидела десятки поколений. Куда бы он ни шел, эти места звали его обратно, заставляя переживать заново моменты прошлого, отчего Курапика сжимал во сне серебристые пряди, созданные в дань старым друзьям и родным, которые жили лишь в памяти людей, в древних текстах, на фресках и в похороненных под песком храмах. Он остался один, вобрав в себя крупицы сил остальных. Во сне он сидел на берегу реки, рассматривая знакомые пейзажи, когда вдруг в толще воды показались незнакомые ему длинные белые рыбы, они рассекали гребнями воду, толкая плетеную корзину, внутри которой лежали финики, колосья зерна, благовония, дно было устлано овечьей шерстью, а на ручках весели золотые украшения, среди всего этого изобилия лежала та самая книга. Курапика достал ее, осматривая со всех сторон, а затем принялся читать. Обычному человеку такое не разобрать ни в жизнь, но Курапика пробегал глазами по строкам, как если бы они были написаны на одном понятном языке. Этот текст мог принадлежать только одному человеку, с которым он виделся очень давно, в те времена солнце было моложе, а боги спускались к людям и спокойно ходили по земле. Именно тогда Курапика, носящий совсем другое имя, встретился с молодым человеком, который совсем не был похож на обычных людей тех мест. Он не покрывал голову тканью от палящего солнца, отчего черные волосы переливались. Его проповедь на площади захватывала жизнь людей и богов, голос разносился далеко и был слышен даже в храмах, отчего Курапика тоже иногда приходил послушать его речь, хоть она и не очень ему нравилась. Тот человек говорил про других не шумерских, а новых богов, с которыми жизнь станет лучше. Курапика следил за ним, не понимая, чего он добивается, другие боги не реагировали и даже не снисходили до того, чтобы послушать, о чем там говорится. Иностранец ходил по городам и деревням и каждый раз проповедь его отличалась, возникали в его рассказах всё новые и новые боги, словно он подбирал ключ к сердцу каждого. Однажды Курапика все же подошел ближе и спросил, чего тот добивался. «Боги словно деревья, что питаются людской молвой, тщеславно принимают подарки людей и дорогие подношения, но кто дал им право быть богами?» Ошеломленный таким ответом, Курапика дал ему пощечину и на щеке, на белой коже, остался алый след. «Ты ведь один из них, да? Зачем вы существуете, кто дал вам право быть лучше других?» Незнакомец продолжал спокойно говорить, не обращая внимания на боль. «В мире слишком много богов и все они настолько горделивы, что хотят быть одними в этом мире…» Курапика прервал его речи, заставив его замолчать, а затем яростно и четко проговорил проклятье, накладывая свою цепь правосудия на его душу. «Да не направят твои речи больше никого по ложному пути, ибо никто не поймет тебя. И если ты так хочешь быть один, то никого ты больше не будешь понимать. Одиночество твое будет вечным». «Если такова воля бога-судьи, да будет так». Спокойно ответил путник, и это были последние слова, которые могли понять другие. Мысли в книге менялись, в ней были и дневниковые записи, и очерки, и стихи. Жанры сплетались с разными языками, создавая жизненное полотно. Чем дальше Курапика читал, тем больше замечал, как меж строк виднелось смирение, рожденное одиночеством. Бессмертие радовало только в самом начале, а затем все чаще скользила мысль о том, что смерть стала бы лучшим подарком, а не добившись ее, путник хотел лишь понимать речь, хотел говорить с другими, но единственное, что он мог – читать мысли людей в книгах. И он прочитал сотни книг только чтобы найти выход. «НайдименяШамашпоговорисомнойуслышьменя». Эти строки неосознанно звучали в первых словах, в каждой второй букве, в каждом новом абзаце. Последние же страницы были исписаны вдоль, поперек, по диагонали, фраза на фразе одной и той же молитвой, которую Курапика слышал очень давно. Шамаш, когда ты восходишь над Великой Горой, Когда ты восходишь над горою Смерти, над Великой Горой, Когда ты выходишь из Дуль‑куга, дома судьбы, Когда ты восходишь над фундаментом неба, Там, где небо с землею слиты в одно, — Великие боги спешат услышать твой суд… …Шамаш! Его жизнь лежит пред тобою, — Все народы ведешь ты, как единый язык… Молитва эта переплеталась, скользила по ветхим страницам, написанная разными чернилами, а в каких-то местах была окроплена кровью и водой, отчего знаки плыли. Сон уже давно успел уйти, но книга все еще была в его руках. Курапика вновь не видел строки, но помнил их все, а потому лишь пробегал пальцами по страницам, ожидая, когда бесшумный гость все же решится войти. Прошло еще некоторое время, но никто не заходил, тогда Курапика сам позвал его. В комнату зашел тот самый продавец книг, это чувствовалось по запаху старых страниц. Он стоял на ковре, сложив руки за спиной, ожидая. Исходившее от него спокойствие было точно таким же, как и при первой встрече, словно не было всех этих столетий. Он молчал, привыкнув за столько лет к всеобщему непониманию, тогда начал Курапика, но его слова звучали незнакомой мелодией для того человека. Вошедший чувствовал только интонацию, осознавая, что все сказанное было вопросами. Слепой бог протянул свою руку, ладонью вверх, в знак помощи, а в ответ ощутил легкий поцелуй на кончиках пальцев. Их язык – был языком одиночества и тела, освобожденного от тления. Курапика ощупал пальцами его легкую одежду, волосы, лицо, словно стараясь понять, изменился ли тот, кто стоял перед ним. Но ничего не поменялось, будто между их встречами не прошло и пары часов. Синие от вина губы, словно губы мертвеца, прикоснулись к теплым губам, отменяя сказанное проклятие, хотя нужно было понимать, что спустя столько лет оно уже было почти не разделимо с душой владельца. Словно лозы дикого винограда оплели цепи. «Слишком долго оно было в тебе…» Курапика говорил, не замечая, как из глаз Куроро тихо бежали две горячие дорожки слез, словно Евфрат и Тигр. Но их никто не стирал, он лишь наблюдал за тем, как из-под серебряного парика выбивались золотые пряди волос, и ему хотелось поднести их к губам и поцеловать, обжечь свои губы о лучи палящего солнца. Ненависти не было ни в первые дни проклятья, ни сейчас – все это Куроро принимал как свою судьбу, но сейчас он был благодарен за эту новую жизнь и, когда голос Курапики угас, изгнанник сел ближе, чтобы тихо прошептать: «Пожалуйста, продолжай…» Ведь в глубине души теплился страх, что все это очередной сон, в котором он снова мог понимать речь. И Курапика продолжил. В этот день солнце дольше обычного держалось на небе.