* * *
Если с самого детства твердить ребёнку, что он слаб и ни на что не годен, то можно запросто начать верить, что это чистая правда, ведь дети, как всепоглощающие любопытные губки, впитывают в себя всё то, что дают им их родители, а после проносят это через всю свою жизнь, приобретая свои ориентиры. Отец Тэхёна никогда не упускал возможность лишний раз упрекнуть сына в глухоте, считая, что отсутствие слуха — это серьёзный изъян. Зачастую, выпив несколько рюмок сакэ, он вслух размышлял о том, что женщине простительно иметь проблемы со здоровьем, но мужчине, истинному мужчине, — ни при каких обстоятельствах. А после он оборачивался к маленькому мальчику и без какого-либо сочувствия заявлял, что лучше бы у него родилась дочь, коль судьбе было угодно наградить ребёнка таким унизительным пороком. И, как и любая маленькая и любознательная губка, Тэхён с интересом поглощал в себя эти мысли и верил в то, что он — наказание, а вовсе не отрада, ведь в раннем детстве ребёнок хватается за каждое слово своих родителей, цепляется за них, как за единственную и неоспоримую истину. Но мать Тэхёна была категорически не согласна с мнением её супруга, поэтому, осознав ещё с рождения сына, что отец не готов и не желает участвовать в его воспитании, называя мальчика дефектом его рода, мужественно взяла всё в свои руки. Когда Тэхён родился, он был настолько слаб, что даже не смог закричать, как другие младенцы. Лекарь без всякой тени сомнений сообщил родителям печальную новость о том, что этот мальчик никогда не сможет стать ни доблестным самураем, ни сильным мужчиной, имея врождённые глухоту и проблемы с сердцем. До трёх лет Тэхён никак не реагировал на звуки окружающего его мира, но потом мать начала всё чаще и чаще замечать, что стоило ей только поднять голос или громче обычного крикнуть, и маленький мальчик вздрагивал, очевидно пугаясь, глаза его становились большими, а сам он тут же поворачивал голову к ней и словно старался прислушаться с растерянным видом на лице. Женщина сразу же поняла для себя, что не всё потеряно, и она готова бороться за сына и делать всё возможное, чтобы облегчить ему дальнейшую жизнь. Семья Тэхёна всегда жила в достатке, ведь его отец — чиновник, занимающий не последнюю должность при дворе императора, поэтому матери не составило труда найти опытных и достойных педагогов, которые взялись за обучение её сына, приучая маленького несмышлённого мальчика читать по губам и повторять сначала невнятные звуки за ними, а после и слова. К пяти годам Тэхён мог уже не только жестами доносить свои мысли, но и произносить вслух целые предложения, составляя из отдельных фраз цельный и, самое важное, грамотный текст. Мальчик был жаден до знаний и любопытен, поэтому на всех занятиях, будь то письмо или математика, с усердием впитывал в себя всё, что передавали ему учителя, желая знать как можно больше, а отсутствие слуха вынуждало быть ещё более внимательным и усидчивым. В возрасте тринадцати лет Тэхён окончательно смирился с тем, что никогда не будет слышать на ровне со сверстниками и взрослыми людьми, которые его окружали, но даже в этом он смог разглядеть свои плюсы, потому что этот изъян, как из раза в раз твердил его отец, раскрывал в нём другие способы общения с миром. Через чувства. Через эмоции. Через ощущения, которые Тэхён пропускал через себя, позволяя крепнуть в себе интуиции, инстинктам, умению понимать людей по одним лишь их взглядам или самым элементарным жестам и движениям. Он мог запросто уловить настроение любого, просто мельком посмотрев на человека. И это казалось юноше чем-то волшебным. Словно природа лишила его чего-то очень важного и значимого, но при этом наградила особенным даром, которого больше не было ни у кого. Тэхён выучился чувствовать мир иначе. Ощущать людей по-другому. Сливаться с тем, что его окружает, в одно целое, пропуская через себя все вибрации и любые колебания. Но любой дар, каким бы чудесным и волшебным он ни казался, всегда имеет и обратную сторону медали. А люди зачастую принимают доброту за слабость, хотя именно в ней и скрывается подлинная сила человека. Как и в борьбе и в желании отстоять себя и свою честь, даже если ради этого придётся погибнуть.* * *
Тэхён приоткрывает влажные пухлые губы, когда чувствует сбоку от себя на полу плавное и медленное движение по шёлковой ткани чёрного кимоно. Оно кажется таким невесомым и осторожным, но от этого становится ещё более жутко и неприятно. Будто что-то вот-вот поглотит его целиком и полностью, а он не успеет даже вдохнуть, окончательно погибая в этом омуте. — Не бойся, — хрипло произносит сёгун, неотрывно смотря на бледного перепуганного юношу перед собой, а его взгляд с каждой долей секунды становится всё более ненасытным и жадным, переливаясь желтоватыми искрами в полумраке спальни. — Тебе даже не нужно двигаться, чтобы она могла уловить всё, что чувствует твоё хрупкое тело, мотылёк. И чем больше ты страшишься, чем быстрее бьётся твоё сердце в груди, — прикрывает веки, будто прислушиваясь к сбивчивому ритму, точно ощущая его внутри себя самого. — Тем сильнее разгорается её аппетит. А ты ведь так не хочешь быть съеденным, — с губ слетает хитрая и удовлетворённая ухмылка. Белоснежная змея проползает по тыльной стороне ладони Тэхёна, скользя своим ледяным гибким телом сначала по длинным пальцам, а после касается запястья. Кончик её языка ощутимо дотрагивается до нежной кожи, будто изучая её, и она подползает ещё ближе, перебираясь с руки, упирающейся в пол, к виднеющейся из-под кимоно щиколотке. Тэхён, не моргая, смотрит в упор на Чонгука, который чуть откидывает голову назад, не открывая своих век, и принимается медленно разминать шею круговыми движениями с таким пугающим и голодным выражением на лице, будто вот-вот он распахнёт глаза, залитые кровью, обнажит огромные и острые зубы и кинется на юношу, вгрызаясь в него, как голодный зверь. Чон замирает в блаженном экстазе, слыша, как сердце Тэхёна пропускает всё новые и новые хаотичные удары, как кровь ускоряется, бурля в его венах. Улавливает его тяжёлое дыхание, перемешанное с глухим, тихим и убаюкивающим шипением змеи, проползающей между ними, которая пропускает через себя каждую эмоцию Тэхёна, так и поглощая их своей холодной белоснежной чешуйчатой кожей и нашёптывая сёгуну все тайны юноши, скрытые от чужих глаз и ушей в самых глубоких и недоступных недрах его нежной и ранимой души, соблазнительной и лакомой, которую так и хочется исчерпать до самого дна, изучить её, понять, подчинить и забрать себе, спрятав от всего мира навсегда. Чонгук осторожно дотрагивается пальцами до своей змеи, изящно проводит по чешуе кончиками, тягуче и мучительно неторопливо для Тэхёна, а после берёт её в руки, позволяя обвиться крепкими кольцами вокруг предплечья. Подносит её к своему лицу настолько близко, что в глазах юноши скапливается ещё больший страх и явственное отвращение, и губы сёгуна расползаются в пугающей и широкой улыбке, кажущейся в полумраке комнаты совсем обезумевшей. — Всё ищешь пути отступления? — холодно спрашивает он, продолжая сидеть с закрытыми глазами. — Оглядываешься вокруг себя в поисках хотя бы единой тоненькой ниточки, за которую сможешь ухватиться и спастись? Сомневаешься, — глухо тянет он, точно шипит, подобно этой змее в его руках, и Тэхён замечает, как верхние зубы Чонгука начинают удлиняться, становясь острее. — Анализируешь свои шансы, продумываешь, сколько тебе потребуется времени, успеешь ли, хватит ли сил, — низко хмыкает, смакуя вслух все спрятанные, но такие беспокойные мысли юноши, будто сумел пробраться в его голову. — Но что будет потом, если у тебя всё же получится? — внезапный вопрос вызывает ступор у Тэхёна, и он не решается даже моргнуть, смотря на медленно двигающиеся губы. — Сможешь ли ты упорхнуть из этой комнаты, маленький мотылёк, и пролететь мимо моих самураев, оставшись при этом живым и невредимым? Кажется, будто слуга, сам того не ведая, погружается в гипноз, и складывается ощущение, словно он слышит каждое слово, произносимое Чоном. Фразы звучат в его голове, отдаваясь призрачным и далёким шипением, но они различимы и понятны настолько, что вызывают бесконтрольный внутренний трепет, перекрывающий кислород. Тяжело даже вдохнуть, а по барабанным перепонкам в ушах пробегает лёгкая вибрация. — Давай же. Спаси себя, Тэхён. Рискни, — шипение, звучащее в его голове, нарастает и становится всё громче. — Докажи себе и своему отцу, что ты не слабак. Докажи, что ты мужчина. Сделай это. Ну же, маленький мотылёк, не будь таким робким. Ты можешь куда больше, чем ты думаешь. Тэхён вырывается из этого ледяного оцепенения и в панике хватается обеими руками за свою голову, дотрагиваясь дрожащими ладонями до ушей. Это безумие. Не покидает уничтожающая мысль, что он вот-вот окончательно спятит, охваченный этой необъяснимой мистикой. Пространство вокруг него искажается, а мир становится звучным, наполняясь этим глухим и пугающим шипением со всех сторон, будто прямо сейчас вся спальня кишит сотнями змей, которые пытаются что-то сказать ему, предупредить, сообщить… соблазнить и сбить столку. Разум перестаёт справляться с этой напастью извне. С этим неизведанным и обжигающим изнутри чувством. — Если не сейчас, то никогда уже, Тэхён. Решайся. Это единственный шанс, чтобы выбраться. Губы сёгуна не шевелятся, по-прежнему выдавая широкую и пугающую улыбку, но Тэхён чётко знает, что это говорит он. Именно он. Но как?.. Как человек может общаться, не произнося при этом ни единого звука? Юноша пятится назад, в панике замечая, как черты лица его сёгуна изменяются, как подбородок и скулы становятся острее, принимая всё более устрашающий вид в полумраке спальни. — Возьмись за меч. Нарушь все правила и прикоснись к оружию сёгуна, подписывая себе смертный приговор, — глухое и нарастающее шипение неустанно звучит в его голове, обостряя все чувства и инстинкты. — Только так ты сможешь избавиться от страданий. Через смерть. Вкуси же её. Впусти её в свою жизнь. Давай же! — ещё громче, вновь ударяя по ушным перепонкам с такой силой, что Тэхён вздрагивает и зажмуривается. — Всего несколько шагов, и ты будешь наконец-то свободен. Смерть так прекрасна, крошечное создание. Не бойся её. Ну же… — так заискивающе. — Меч всего в нескольких шагах от тебя, как и я. Один замах — и ты на свободе. Тэхён тонет, словно его поглощает непроглядная и беспробудная мгла. Он тянется рукой к небольшому деревянному столику, хватает маленькую пиалу с чаем и подносит к своему лицу, вдыхая травяной аромат, а после отшвыривает её в сторону, и чаша с грохотом разбивается на мелкие осколки, которые мгновенно разлетаются по полу. — Вы меня опоили! — выкрикивает юноша, а его глаза расширяются и мутнеют от страха. — В чае был яд!.. — растерянно и на тяжёлом выдохе. — Вы… Сёгун молчит, а змея ползёт по его телу, перебираясь с предплечья всё ближе к шее. — Разве? — голос снова проносится низким эхом в голове, но губы напротив остаются неподвижными. Чон касается своей пиалы, по-прежнему не глядя подносит её ко рту и делает осторожный глоток. — В чае нет ни капли яда. Весь яд только в твоих мыслях, маленький мотылёк, — кончик его языка скользит по верхней губе, с откровенным удовольствием собирая остатки напитка, и Тэхён, не в силах больше справляться с этим сумасшествием, панически вскакивает на ноги, когда замечает, что язык его сёгуна стал длиннее и тоньше, напоминая змеиный. — Довольно! — вырывается из него, и юноша со всех ног бросается в угол комнаты, без раздумий хватается за чёрную цуку катаны, обнажая лезвие, и наспех оборачивается, неумело держа и направляя оружие прямо в спину своего сёгуна. Чон распахивает взгляд только в тот момент, когда слышит лязгающий стальной звук позади себя. Зрачки его глаз на мгновение сужаются, становясь совсем тонкими и ровными линиями, а на угольно-чёрной радужке появляются ярко-жёлтые блики, вспыхивающие в ночной темноте. Удовлетворённая улыбка сползает с губ, а вместо неё возникает хищный и жадный оскал, предвещающий начало неистовой кровавой трапезы. — Такой крошечный мотылёк, но такой смелый, — хрипло тянет он, и вся спальня погружается в густой непроглядный мрак, а фонари и дрожащее пламя мигом гаснут. Тэхён замирает от неожиданности. Руки непослушно дрожат, а пальцы неуверенно перебирают рукоять катаны в попытке держать меч как можно крепче. Он внимательно оглядывается вокруг себя, стараясь заметить хоть что-то, и ощущает, как длинное стальное лезвие, направленное куда-то в недры темноты, дрожит вместе с ним. — Почувствуй силу в своих руках, — вновь это пронзительное шипение звенит в его голове. — Почувствуй смерть. Тэхён зажмуривается на мгновение, а после широко открывает глаза, двигаясь в темноте наощупь, как слепой и беспомощный котёнок, ищущий выход из западни. — Это не по-настоящему… — шепчет юноша, убеждая себя, что всё происходящее ему лишь кажется. — Это дурной сон… Это проделки ёкаев… — Ёкаев? — слух режет низкий басовитый смех, вызывающий ступор и шквал мурашек. — Любой ёкай — ничто по сравнению со мной, крошечный мотылёк. Разве ты ещё это не понял? Ледяной поток воздуха проносится за спиной Тэхёна, и он резко оборачивается, неумело взмахивая мечом в пустоте перед собой. — Попробуй ещё раз… — голос в голове становится слаще и куда более тягучим. — Я совсем рядом. Я здесь. Охваченный паникой и дурманом, юноша больше не может сопротивляться, и он подчиняется этим словам — вновь решительно взмахивает мечом, стараясь пронзить своего невидимого противника насквозь, но в одно мгновение катана в его руках застывает. Комната вновь наполняется тусклым светом, источаемым фонариками, и Тэхён замирает на месте, когда лицо сёгуна возникает прямо напротив него всего в нескольких сантиметрах. Тэхён утопает в жёлтых глазах, которые, кажется, стали больше и изменили свою форму, как и зрачки. Несколько секунд он неотрывно смотрит в них, а после скользит взглядом ниже, видя, как сёгун держится за длинное и наточенное лезвие обеими руками, крепко сжимает его, а из-под пальцев сочится тёмно-бордовая кровь, падая густыми каплями куда-то им под ноги. — Что Вы такое?.. — перепуганно выкрикивает слуга, замечая, как на висках Чонгука появляется мелкая ребристая чешуя серебристо-пепельного цвета, будто вырастая поверх человеческой кожи, и тут же отпускает рукоять катаны, отбегая в сторону. Катана с лязгающим грохотом падает на деревянный пол в натёкшую лужу крови, а Чонгук вновь оказывается возле Тэ, моментально настигает его, как призрак, нависает над ним, прижимая всем телом к сёдзи, возвышается над ним, приближаясь к вспотевшей шее. — Ты ведь не такой тупица, как полагает Масаши, — кончик влажного раздвоенного удлинившегося языка скользит по выпирающей пульсирующей тонкой шее, оставляя на коже след от слюны. — Ты ведь уже догадался, мой маленький мотылёк. Произнеси, — резко поднимает на него взгляд жёлтых и сверкающих в полумраке глаз, пугая ещё сильнее. — Скажи вслух. Не бойся. Произн… Тэхён с отвращением зажмуривается и пробует увернуться, с рывком разворачивается к сёгуну спиной, одной рукой хватается за ткань своего кимоно, чуть приподнимая его, а второй наспех раздвигает сёдзи и вываливается в коридор, падая на колени с перепуганным криком. Торопливо поднимается на ноги и, больше не оборачиваясь, устремляется вперёд, отбегая всё дальше и дальше от спальни Чонгука. — Лети, мой крошечный мотылёк, — хрипло хмыкает сёгун, пристально глядя ему вслед, и ведёт кончиком змеиного языка по своей верхней губе, хищно и с наслаждением облизывая её. — Я настигну тебя всюду. Тэхён мчится по тёмному коридору и позволяет себе хотя бы немного замедлиться и перевести дыхание только тогда, когда наконец-то теряется за стенами и поворотами. Добегает до комнаты своего друга, распахивает сёдзи, бесцеремонно вваливается в небольшую комнату и задвигает двери, старательно удерживая их с таким испуганным выражением на лице, словно вот-вот кто-то должен ворваться и напасть на них. — Ты чего?! — Мамору вздрагивает от неожиданности и приподнимает голову с подушки, сонно глядя на взъерошенного и тяжело дышащего Тэхёна. — Что случилось? Тэ не слышит его. Неподвижно стоит у дверей, по-прежнему сжимая пальцами тонкие деревянные перегородки, чтобы никакая опасность извне не могла проникнуть к ним. — Эй… — неохотно поднимается с футона, зевая, и подходит к нему со спины, пробуя заглянуть в бледное, переполненное очевидным и кричащим ужасом, лицо. — Тэ… Чего ты? Тэхён медленно поворачивается к нему, прижимаясь к сёдзи, смотрит в тёмные растерянные глаза напротив, а дыхание сбивается ещё сильнее, становясь совсем рваным. Хочет произнести хоть что-то, открывает дрожащие губы, но не получается. Тело перестаёт его слушаться, с каждой секундой напрягаясь всё больше, а в груди возникает непомерная тяжесть, давящая на рёбра. — Да что с тобой такое? Ты сам не свой, — взволнованно спрашивает Мамору и оглядывается по сторонам с тенью смущения на лице, будто им и впрямь угрожает опасность. — Что произошло?! — вновь впивается глазами в лицо юноши. — Наш сёгун… — кое-как выдавливает из себя Тэхён, глотая слова. — Сёгун? — переходит на шёпот, переспрашивая. — Что «наш сёгун»? Говори же. — Он чудовище… Мамору облегчённо выдыхает, закатывая глаза. — Это и так всем известно, — как о простых и самых обыденных вещах, не требующих никакого обсуждения и не заслуживающих никакого удивления. — Тэхён, уже так поздно, скоро вставать, иди спать и… — Нет! — на этот раз юноша произносит громче, крепко хватая длинными и тонкими пальцами запястье друга, и сжимает, делая короткий шаг к нему. — Он — чудовище!.. У него… — судорожный выдох. — Чешуя! — вновь поднимает перепуганный взгляд на друга, пристально смотря на него. — Чешуя на лице! И язык… Огромный и длинный язык, как… —запинается. — Как у змеи или ящерицы!.. — отпускает его руку и хватается за свою ледяную шею, будто пытается очиститься и стряхнуть с себя что-то, отчётливо помня, как сёгун дотрагивался им до его кожи, как плавно и с лёгкостью скользил по ней, обжигая горячим дыханием. — Я видел, Мамору! Он… Он в одну секунду стал чем-то другим! Это не человек… Он что-то другое… Он… — Тэ-э-э-э… — тихо тянет Мамору, успокаивая его. — Это просто дурной сон… — не верит в услышанное. — Тебе приснился страшный сон, — начинает нежно улыбаться, но вздрагивает, когда юноша внезапно бросается к нему на шею и крепко обнимает, прижимаясь дрожащим телом. — Это не сон! Это вовсе не сон, Мамору! — уверяет его Тэхён, не отпуская на себя и на миллиметр. — Это правда!.. Я видел своими глазами! И голос… Я слышал его голос в своей голове! — смотрит стеклянным взглядом в одну точку перед собой, боясь даже пошевелиться. — Его губы не шевелились, но он говорил со мной! Я слышал его голос в своей голове! Он… Я слышал его! Он говорил о смерти, говорил, чтобы я взял его меч, чтобы я… — замолкает, с ужасом осознавая, что позволил себе не просто дотронуться до катаны сёгуна, а напасть на него с ней, и напряжённо сглатывает от ещё больше окутывающего свирепого страха. — И я замахнулся на него… — сбивчиво шепчет, сознаваясь во всём. — Я… Мамору пытается сконцентрироваться на только что услышанном, пробует вникнуть в сказанное Тэхёном, но как же сложно это сделать сейчас, когда тот так близко к нему, так рядом, прижимается всем телом, вцепляется пальцами в его спину и не может сделать и шагу назад, отчаянно держась за него, как за последний шанс к спасению. Длинные взъерошенные волнистые волосы пахнут маслом розы, и Мамору, не в силах удержаться от соблазна, утыкается в них кончиком носа и глубоко вдыхает приятный цветочный аромат, прикрывая глаза. Он ждал этого… Ждал того момента, когда Тэхён сам окунётся в его объятия, когда сам придёт к нему, когда нарушит им же установленный между ними барьер и станет ближе. Сейчас близко… Слишком близко… Близко, как никогда. И надо бы что-то ответить, хоть что-нибудь, чтобы поддержать друга, дать ему опору, но он смертельно боится произнести и слово, чтобы нечаянно не нарушить, не спугнуть этот момент долгожданного и такого значимого для него единства. Мамору дотрагивается тёплой ладонью до затылка Тэхёна и осторожно ведёт ею вниз вдоль шелковистых и гладких волос, переходя сначала на шею, а после и на спину, прижимая юношу к себе ещё плотнее. — Я тебе верю… — шепчет в шею, без зазрения совести обманывая, и плевать, что Тэхён сейчас не слышит этот шёпот. — Я не дам тебя в обиду, — на этот раз громче и внятнее. — Всё будет хорошо… — поднимает на него трепетный взгляд и поправляет волосы Тэхёна, аккуратно беря прядь волос в свои пальцы, подносит её к своему лицу и нежно целует. — Ты можешь мне доверять, Тэхён, — улавливает ступор своего друга и снова целует густую чёрную прядь, окончательно признаваясь в своих чувствах. — Я буду тебя защищать от любых напастей. Обещаю.* * *
— Я Вас ждала этим утром, — Акира беспрепятственно входит в спальню Чонгука, держась за свой круглый живот, и останавливается в центре комнаты, бросая взгляд на медитирующего супруга, окружённого горящими и тлеющими благовониями, источающими аромат сандала и пряностей. — Слышала от слуг, что ночью было неспокойно. Как Вам спалось? — осознанно задаёт провокационный вопрос, успев наслушаться сплетен, донесённых до неё старухой. — Я переживаю за Вас, — мягко добавляет она в конце, включая женскую хитрость, и поглаживает свой живот. Но в ответ тишина. Ни единого взгляда в её сторону. Словно она разговаривает со стеной. — В последнее время Вы так много работаете и так старательно выполняете указания моего отца ради процветания нашей Великой Империи, что я уж и забыла, когда мы с Вами проводили время вдвоём, когда Вы проводили время с нашими дочерьми, — печально вздыхает она, бросает осторожный взгляд на сёгуна, подмечая, что он по-прежнему даже не смотрит на неё, и принимается осматривать комнату, внимательно оглядываясь по сторонам, чтобы заметить хоть что-то подозрительное, а после опровергнуть или подтвердить слова супруги. И вновь никакого внимания к ней. Это ранит. Задевает. Уязвляет женскую гордыню. Супруг слишком холоден с ней. Крайне безразличен. Так было. Так есть. И так будет?.. С этим можно было бы смириться. На это можно было бы закрыть глаза и продолжать делать вид, что всё в полном порядке, но только не в том случае, когда дом кишит грязными слухами у неё за спиной о том, что её муж, великий сёгун, проявляет знаки внимания к какому-то несчастному мальчишке, к жалкому слуге, который и мизинца на её ноге не стоит. — Знаю, что Вы предпочитаете не верить слухам, но… — она бросает взор на ровно заправленную постель, хмуря брови и поджимая тонкие губы. — Вдруг Вам будет всё же интересно, что происходит в Вашем поместье? — хмыкает она, складывая руки на груди. — Поговаривают, что среди слуг образовалась влюблённая пара… Между мужчинами, — тихо добавляет она, будто рассказывает страшную тайну. — А если быть точнее, то между молоденькими юношами. Это, конечно, не терпит одобрения, но что поделаешь, когда речь о любви, верно? Говорят, что наш глухой мальчишка, как его там, не помню имя, ночует у Мамору в комнате, а этой ночью их видели даже целующимися, — еле сдерживает злорадную ухмылку, наблюдая за реакцией Чонгука. — По-моему, так здорово, когда два любящих сердца находят друг друга. Что скажете, великий сёгун, м? Разделяете мою наивную женскую радость? Сёгун плавно поднимает свои веки, отвлекаясь от медитации, но по-прежнему не произносит ни слова, а сердце Акиры начинает биться сильнее, стуча в груди робкой дрожью. — Вы не взглянули на меня ни разу, пока я говорила с Вами о нас, о детях, но как только я упоминала этого чёртового мальчишку, Вы… — Ты меня разочаровываешь, — спокойным и абсолютно холодным тоном осаждает её Чонгук и замолкает. — Разочаровываю?! — делает решительный шаг к нему, но останавливается. — Я дочь императора! — цедит сквозь зубы, напоминая о своём высоком происхождении. — А Вы ставите меня в столь неловкое положение перед какими-то погаными слугами, которые шепчутся за моей спиной! И после этого Вы полагаете, что вправе упрекать меня и… — Сейчас ты больше напоминаешь базарную бабу на рынке у прилавка, нежели дочь императора. Слухи? — хрипло хмыкает, приподнимая уголок губ. — Императорский дворец тоже всегда был и будет полон сплетен. Отец не учил тебя быть выше грязных разговоров, Акира? — Выходит, это чистая правда! — охает она, хватаясь за свой живот. — Будь это ложью, Вы бы и бровью не повели! Вы бы не обратили никакого внимания! Но как только я сказала про этого жалкого гадёныша, Вы мгновенно встрепенулись и принялись обвинять меня вместо того, чтобы… — Меня не трогают твои глупые истерики. Избавь меня от них, Акира. Если ты хочешь питаться слухами, подбирая их, как объедки, то это твой выбор. Разубеждать тебя в чём-либо я не стану. У меня нет на это ни времени, ни… — У Вас нет времени даже на собственную жену и детей, но есть время на какого-то… — презрительно морщится и фыркает. — Глухого юнца! — злость и ревность окончательно завладевают ею. — Что, не смогли выбрать в качестве любовника кого-то более благочестивого и достойного?! Вы позорите меня и себ… — одного сурового и цепкого взгляда сёгуна хватает, чтобы она замолкла прямо сейчас, сдерживая нахлынувший на неё поток уничижительных фраз, вызванных горькой обидой. — Аккуратнее со словами, ведь они могут иметь печальные последствия для говорящего, — Чонгук медленно поднимается с пола и плавно подходит к ней, глядя в смущённое лицо перед собой. — Хочешь разводить сплетни и мусолить их — пожалуйста, но только не в моём присутствии и не со мной. Разговор окончен, Акира. Ступай, — равнодушно кивает на двери, не проявляя ни малейшего понимания или сочувствия к взволнованной беременной женщине. — Ты зря тратишь время. Как своё, так и моё. Бледное лицо начинает постепенно покрываться багряной краской от возмущения и жгучего непринятия суровой действительности, но что может предпринять женщина в противовес своему супругу, даже если она дочь самого императора? Ничего. Только лишь согласиться. Промолчать. Не вступать ни в какие споры. Проглотить. Остаётся лишь это. — Надеюсь, — Акира сменяет тон на куда более доброжелательный и умиротворённый, но голос содрогается от злобы. — Вы сможете выкрасть хотя бы немного времени для наших дочерей, великий сёгун, — пытается улыбнуться, но вместо этого получается лишь злорадно ухмыльнуться. — Как видите, каждый стремится проводить время со своими любимыми, — специально кивает на распахнутое окно, выходящее на ухоженный зимний сад, и бросает надменный и высокомерный взгляд на двух слуг, не спеша прогуливающихся среди деревьев. — И мне очень жаль, что Вам это чуждо.* * *
— Так и будешь молчать? — Мамору поворачивается к Тэхёну и тяжко вздыхает в надежде заметить на его лице хотя бы какую-то эмоцию, хотя бы самую еле уловимую и читаемую для человеческого глаза. — Мы уже почти полчаса просто молча бродим по снегу. — Я ведь тебя вовсе не заставляю бродить со мной, — тихо отзывается Тэхён, наблюдая за тем, как мелкие снежинки медленно падают на красные цветы камелии, ложась серебристыми узорами на её пышные лепестки. — Да, но… — сложно подобрать нужные слова и при этом не быть настырным. — Я же пообещал тебе, что буду рядом, буду защищать и… — начинает заметно нервничать и сбиваться. — В общем, я не хочу оставлять тебя в таком состоянии, — опускает свою руку вниз, нерешительно тянется ею к Тэхёну и аккуратно, так, будто прикасается к древней хрустальной вазе, которая может в любой момент расколоться, дотрагивается кончиками пальцев до холодной ладони Тэхёна, нервно сглатывая от волнения. — Просто… Тэхён в эту же секунду прячет свою кисть под шёлковую ткань алого кимоно, кутая её в длинном рукаве. — Всё в порядке… — выдыхает он. — Правда… — смущённо поглядывает на явно огорчённого и сбитого с толку Мамору. — Ты прости, что я вот так вот ворвался к тебе ночью, разбудил и принялся рассказывать всякие глупости. Ты прав. Должно быть, мне действительно померещилось… А теперь из-за меня ты так толком и не поспал… — Тэхён, — Мамору замедляет шаг, резко останавливаясь, и Тэхён тоже машинально повторяет за ним. — Тебе не за что извиняться. Я готов не спать хоть каждую ночь, если ты будешь рядом со мной… — прикусывает свою нижнюю губу, покусывая её зубами. — Я говорю, как полный идиот, знаю, — начинает нервно посмеиваться. — Но… Подожди-ка… — оглядывается вокруг себя, а идея сама приходит в голову. Мамору подходит к пышному кусту, засыпанному снегом, и срывает с него несколько цветов, с улыбкой протягивая их Тэхёну. — Банально, понимаю, но… — мнётся на месте, поправляя свои волосы. — Хочу, чтобы ты просто улыбнулся. Тэхён несколько секунд смотрит на алую камелию перед собой и прикрывает глаза, безнадёжно вздыхая. Побежать этой ночью к Мамору было сущей глупостью. Остаться в его комнате до самого утра — тем более. Но другого выхода не было. Он был слишком напуган. Ему было чертовски страшно. И больше пойти было не к кому. — Спасибо, — через силу улыбается, стараясь проявить чуткость, и аккуратно забирает цветы, принимаясь их нюхать. — Я тут хотел сказать глупость, знаю, но… всё же… — шумный и стремительный выдох, после которого Мамору проговаривает слова, как быструю и заранее заученную скороговорку. — Ты пойдёшь со мной на свидание? — и сразу же добавляет, не давая тому ответить. — Например, в город. Вместе. Вдвоём. Или к озеру. Я обязательно придумаю что-нибудь интересное, чтобы поднять тебе настроение… Я… Тэхён, я… — тёмные глаза начинают блестеть в лучах дневного зимнего солнца, и Мамору даже не шевелится, глядя лишь на друга. — Я… Я люблю тебя, — решительно признаётся, хоть и смущается своих же собственных слов. — И если ты дашь мне возможность просто быть рядом и оберегать тебя, то я буду самым счастливым и самым… — Какого чёрта вы тут устроили?! — за их спинами раздаётся недовольное шипение Масаши, который внезапно возвышается над ними, складывая руки в боки, и грозно смотрит то на одного слугу, то на второго. — Вам что, заняться нечем?! — опускает строгий взгляд на цветы в руках юноши и тут же фыркает, возмущённо приподнимая густую чёрную бровь. — Ах ты негодник! Будешь работать в саду до захода солнца, пока не упадёшь без сил! — Тогда уж я, — Мамору решительно выходит вперёд, заслоняя собой Тэхёна и решая проявить героизм там, где не следовало бы. — Это я сорвал, Масаши-сама. Это мой подарок. Ищете, как и всегда, кого бы наказать? Что ж, — разводит руками в прохладном воздухе. — Тогда начните с меня. Ещё секунда, и главный слуга окончательно взорвётся от ярости от такой внезапной дерзости в его сторону. — Ну я вам сейчас… — со злобой выкрикивает он, замахиваясь, а Мамору без тени всяких сомнения хватает Тэхёна за руку, тянет за собой и принимается бежать, утопая ногами в снегу и утаскивая вслед за собой. — Нам ведь влетит! — Тэхён срывается на звонкий смех, оглядываясь себе за спину в поисках Масаши, и останавливается только тогда, когда они огибают дом и прячутся с другой стороны сада. — Точно влетит, говорю тебе! Нужно было… — Пускай, — успокаивает его Мамору. — Пускай влетит! Я возьму весь удар на себя, — мужественно заявляет он. — Этот идиот Масаши способен только на угрозы, так что… — резко замолкает, а взгляд становится растерянным и каким-то стеклянным, словно он только что увидел ёкая перед собой. Широкая и лучезарная улыбка медленно сползает с пухлых губ Тэхёна, и он тут же, поддаваясь возникшему у Мамору смятению и испугу, оборачивается себе за спину и застывает в нелепой позе, когда сзади на пороге неожиданно появляется Чонгук, пристально глядя на них сверху вниз с невозмутимым выражением на лице. Наступает томимая пауза. Никто не решается произнести ни слова: ни Тэхён, ни Мамору, а от прежней напускной храбрости не остаётся и следа. Испарилась за считанные мгновения. Будто бы и не было. Мамору ловит на себе цепкий взор. Испепеляющий. Какой-то преисполненный злобой и животной дикостью. Тот, от которого так и хочется спрятаться, чтобы больше никогда не ощущать его на себе. Слова не нужны. В них нет никакой необходимости. Он низко кланяется, не решаясь даже взглянуть в сторону Тэхёна, разворачивается и поспешно уходит, теряясь в густых кустах и деревьях роскошного сада, ветви которых покрыты толстым слоем пушистого снега, и окончательно пропадает из вида. Тэхён молча провожает его боковым зрением и опускает вниз руку, держащую скудный букет из красных камелий, в попытке спрятать цветы за струящейся тканью своего кимоно. Как только он решает последовать примеру друга, поклониться и также торопливо удалиться, мужская рука резко хватает его за запястье, и Чонгук с рывком притягивает его к себе с такой силой, что юноше кое-как удаётся устоять на ногах и не рухнуть коленями прямо в снег. Пальцы грубее сжимаются, и сёгун затаскивает Тэхёна в дом, принимаясь вести за собой по узкому и длинному коридору, не обращая ни малейшего внимания ни на других слуг, ни на своих самураев. Тэхён предпринимает жалкую попытку освободиться, пробуя вытянуть руку из мёртвой хватки, и растерянно оглядывается по сторонам, ловя на себе пристальные и заинтересованные взгляды окружающих, которые хоть и стараются не отрываться от дел, но всё же пристально смотрят на него, разглядывая со всех сторон. Юноша даже не успевает прийти в себя, как оказывается в мрачном помещении, пропахшим едким запахом пота, предназначенном для тренировок самураев. Чонгук с лёгкостью заводит его в комнату и толкает вперёд, плотно задвигая сёдзи, а после всё также молчаливо поворачивается к нему и принимается медленно подходить всё ближе и ближе, вызывая жуткий страх. — Очаровательно… — глухо шипит он, надвигаясь, и тут же прижимает к стене, лишая всяких путей к отступлению, как только Тэхён рискует отбежать от него в сторону, чтобы спастись. — Это так очаровательно, мой маленький мотылёк… — ведёт пальцами по его предплечью, поднимаясь всё выше и выше, дотрагивается ими до цветков камелии, решительно вырывает букет из ладони Тэхёна и с яростью сминает в кулак, кроша алые нежные лепестки им под ноги. Очевидная ревность, которую он и не пытается скрыть, завладевает сёгуном, окутывает его, распаляет злость, лишая всякого терпения. — Где ты сегодня ночевал, м? — шипит ему прямо в подбородок, размыкает зубы, так и желая прикусить бархатную кожу. — Отвечай мне. Тэхён пробует увернуться и замирает, когда горячая ладонь пробирается к нему под кимоно и дотрагивается до обнажённого бедра. — Он тебя касался тут?! — пугающее шипение нарастает, вновь долетая до слуха юноши, словно голос опять проникает ему в голову. — Трогал? — пальцы скользят чуть выше, сжимают подрагивающее бедро, вызывая шквал мурашек. — Говори! — шипение превращается в рычание, ударяющее во влажные губы. — Клянусь своей жизнью, если ты не ответишь прямо сейчас… — грубее сжимает, сдавливая кожу. — Я снесу его голову без всяких раздумий и… — Нет! — на рваном выдохе отвечает Тэхён, страшась даже моргнуть. — Нет, великий сёгун… Мамору не… Прекратите же это… — отворачивается, стараясь избежать прикосновений кончиком носа к своему лицу. — Я ведь Вам говорил… Я не интересуюсь мужчинами… Мамору лишь мой друг и не более… — Друг? Друг, значит? — с недоверием и с ещё больше ощутимой злостью в голосе. — В таком случае, мой крошечный мотылёк, у тебя больше нет друзей. Если ты позволишь приблизиться Мамору хотя бы на несколько метров к себе, я казню его прямо на твоих глазах. А что касается тебя… — хмыкает, утыкаясь носом в пульсирующую от перенапряжения вену, и всё же прикусывает её. — С этого момента ты мой личный слуга. Ты будешь следовать за мной везде и всюду, как моя тень, а я, в свою очередь, буду теперь куда внимательнее наблюдать за тобой.