Примирение

Хуцзы толкает к стене. Прижимает и прижимается, дрожит, вцепляется в ворот, трепетно водит кончиками пальцев по лицу, и Сяосюань пытается не задохнуться от отчаянной острой нежности. Немо касается губами пальцев, ладоней, впитывает жар, дрожь и сам дрожит и плавится. Рядом. Боги и предки, снова рядом, и нет больше злого, скалящегося голодным волком одиночества, нет вины и страха — они будут, они скоро появятся, но сейчас, сейчас есть только Хуцзы, только они, только разделённое между ними: сокровенное ясное и неназываемое. — Ты дурак, — тихо бормочет Хуцзы и лбом ко лбу прижимается. Перед глазами плывёт, в ушах бьётся кровь, в меридианах поёт ци, и Сяосюань готов согласиться сейчас с чем угодно, лишь бы так, лишь бы вместе, кожа к коже, пульс к пульсу. — Да, — говорит он и дрожит, и целует, и вгрызается всей своей сутью. Уже сам дёргает ворот, рвётся губами и зубами к шее, к доверчивому горлу, к тонкой коже челюсти. К Хуцзы. Хуцзы стонет. Тихие сладкие звуки, сбитое дыхание, открытое, искреннее, несдержанное. Доверенное ему. — Не смей так больше делать, — требует Хуцзы, отталкивает от себя на расстояние взгляда, ладонями голову обхватывает. Смотрит. Радужка будто чёрная, вокруг зрачка пульсирует тонкое золото. — Слышишь? — Слышу, — кивает Сяосюань и целует снова, со смиренной покорностью принимая недовольный укус. Не отстраняется и не отпускает. Он не может этого обещать.