***
Как-то так вышло, что я начал искать ее глазами в толпе, уже не мог без этого. Иной раз замечал ее не сразу, а как видел, меня прямо током прошибало с головы до ног. Если случалось идти по улице вместе с ней, я старался замедлить шаг, ну, и шел тогда чуть поодаль, чтобы это в глаза не бросалось. Не ей, понятное дело, а прохожим, она-то ничего вокруг не замечала, шагала как во сне. Парни на улице так и глазели на нее, иной раз кричали ей всякое, уши вянут прямо, а она ничего, идет себе, будто это не к ней обращаются. Я так думаю, что они все, даром что без мозгов, тоже поняли, что она не отсюда. Не их полета птица. Потому никогда не заходили дальше окриков, а то бы мне совсем тяжело пришлось. Был только один случай… Ну, я на того выскочку не в обиде, наверное, потому что он уже получил по заслугам, но когда он шел с ней по улице эдак вальяжно, у меня аж дыхание перехватило. Остановились они у крыльца в салон красоты, и видно было, что она с ноги на ногу переминается, хочет убраться поскорее. Встал неподалеку, делаю вид, будто витрину разглядываю, а сам кошусь в их сторону. “Милая”, - это он так сказал, что стало ясно стало, чего ему от нее надо, - “ну подожди ты хотя бы минутку”, - и даже за рукав ее будто бы схватил, - “как насчет сегодня?”. Она глаза в землю уперла, только ресницы трепещут, и что-то сказала, только мне совсем не слышно было, как в немом кино. Он засмеялся неловко, видно было, что ему не по нраву пришлось то, что она сказала. “Ну, это просто смешно”, говорит. “Твоя сестра что, хорошо готовит?”. И снова ничего не разобрать было, хотя я напрягал уши что было сил. Тут он вроде как раздражаться начал. “Скажи хоть на прощание, как тебя зовут? Уж эту-то малость ты мне позволишь?”. Фу-ты ну-ты! И тут я впервые услышал ее голос: “Кэрол”, - тихонько так. “Меня зовут Кэрол”. И — шасть внутрь. Голос у нее был — да что я буду рассказывать? Как она сама. Тихий такой, очень грустный, будто она сейчас заплачет. Беспомощный. Нельзя было слышать его и не хотеть ее обнять (это я без всяких там, просто обнять, успокоить). Если так подумать, я ведь ни разу не видел, чтобы она смеялась или хотя бы улыбалась. Тот тип еще повертелся у крыльца и пошел восвояси. Мне сказали, что этого-то мужчину и нашли потом мертвым в ее квартире. Этого и еще одного.***
В ней не было ничего грязного, вот что. Невозможно было представить, как она делает что-то вульгарное или просто некрасивое, танцует там, как сейчас принято, или громко хохочет. Кэрол была не такая, нет. Не про нее это. Она была — как бабочка, которую вдруг видишь там, где она не водится. Другой мимо пройдет и не заметит, а знающий человек остановится и будет смотреть ей вслед, как чуду. Я теперь думаю, что видел ее на улице одним из последних (это за день до того, как ее сестра вернулась из Италии). Кэрол шла мне навстречу, медленно, как обычно, только смотрела не под ноги, а прямо перед собой, но бьюсь об заклад, что она меня не видела. Сделает шаг, другой, и вдруг лицо (прекрасное, теперь-то ясно, что она была даже не красива, а прекрасна) перекосится такой гримасой, которую однажды увидишь и не забудешь. Поднимет руку и потрет нос изо всех сил, как будто хочет эту гримасу стереть, и следующие два шага снова делает, а потом опять. Я остановился и долго смотрел ей вслед, как чуду, а потом пошел к ее дому (знал уж тогда, где это). Сразу понял, что дело неладно. Когда квартиру открыли, там на площадке собрался весь дом, и все всё хорошо видели, так что мне было кого расспросить. Муж сестры вынес Кэрол на руках бесчувственную, и они сперва подумали, что на нее кто-то напал, зашли внутрь — а там два трупа остывают. Один, точнее, уже давно остыл к тому времени.***
И все-таки я даже сейчас не думаю, что в ней была хоть капля грязи. Представишь, как эдакая хрупкая девушка берет в руку молоток или чем там она ему голову проломила, и так жалко ее делается, аж сердце колет, и все равно хочется ее обнять, успокоить, молоток из ее рук вынуть. Виноваты были все: её дура-сестра, её муж, те типы, которые к ней лезли, но только не Кэрол, только не она. Ей было просто страшно до смерти, только и всего, а никто ее не понял, никто не защитил. Кэрол никто так и не понял, кроме меня. И она исчезла так же внезапно, как и появилась. Будто ее тоже там убили, вместе с этими двумя. Она больше не шла по улице так медленно, словно плывет, не смотрела из-под своих длинных ресниц, волосы ее не светились серебром на солнце. Там, куда ее запрятали, Кэрол вообще наверняка остригли волосы. Первую неделю я прожил, как во сне. Ходил на работу, возвращался домой, ел что-то, с кем-то разговаривал, виду не подавал, а перед глазами только и было ее перекошенное жалобное лицо. Пару раз прошелся до ее дома, потом перестал. Зачем? Я знал, что видел ее тогда в последний раз, и, в общем-то, к концу недели начал думать, а не прекратить ли это все. Ну, знаете, петлю на перекладину и привет. Мне без Кэрол ничего не хотелось — это я теперь точно знал. До этого я целыми днями, бывало, мечтал, как она что-нибудь уронит, а я подниму, догоню ее и мы разговоримся. Или представлял, как на нее кто-нибудь нападет, а я ее спасу. Ничего мерзкого, только то, как мы за руки держимся или сидим, обнявшись. В моих мечтах она никогда не разговаривала, только молчала, но обязательно улыбалась. Я и тогда пробовал мечтать о Кэрол вот так, но тут же видел гримасу эту страшную. Это все, что мне от нее осталось. И, наверное, к концу недели я и в самом деле болтался бы в петле, если бы не тотализатор. Цифра была такая, что даже в своем раздрае я нашел силы позвонить им и переспросить, точно ли это или ошибка какая вышла. Но оказалось, что никакой ошибки нет, а есть семьдесят три тысячи фунтов, приезжайте-забирайте. Я трубку положил и смотрю в стену, а в голову будто разворачивается что-то, такой сверток, что ли, или узел, не могу иначе объяснить. Впервые за всю неделю было спокойно на душе и такое чувство, что наконец-то знаю, как поступить. Смотрел и смотрел в стену, а потом взял и да поехал к ним. Понимаете, никто, кроме меня, Кэрол не спасет. Я уж выяснил, в какою психушку они ее посадили — в Бродмур, можете себе представить? Это Кэрол-то, хрупкую, беззащитную, нежную?! Да она живой оттуда не выйдет! Я уже ездил туда раза три или четыре, чтобы осмотреться да прикинуть, как бы к ней подобраться, видел эти стены и так скажу; посадить туда девушку — это и есть настоящее убийство. Эта история тогда нашумела что надо, и одно время была на первой полосе в каждой газете. Там были фотографии Кэрол до болезни, и так у меня появились ее фото — не очень хорошие, правда, но хоть что-то. Я их очень аккуратно вырезал, подклеил картоном и ношу с собой в нагрудном кармане. В армии, бывало, носил там молитвенник, который тетушка Энни дала с собой, только я его ни разу не раскрыл, а вот на ее фото смотрю очень часто. Приеду в Кроуторн, заглушу машину, смотрю на эти кирпичные стены (издалека, конечно, чтобы не попасться на глаза кому не надо), а её фото положу рядом, и вот мы будто вместе сидим. Дождь хлещет по стеклам, Кэрол улыбается и молчит — ну, все как в моих мечтах. Знает, наверное, что я её выручать пришел.