.
«Пару мгновений и нет меня; закончатся мои страдания и муки. К чему браниться? Ведь рано или поздно — случится это. Предрешена моя судьба ещё с рождения. Освобожусь от человеческих оков. И может там, в суде где Бог судья, по правде буду я судима...».
— Где-же тебя носило, девка. - сказала Алёна Ивановна вставая со своего старого кресла, демонстративно показывая всем своим видом, как ей тяжело и трудно встать. - Смена твоя когда к концу подошла? Давненько, давненько... — Алёна, сестрица, ну так уж вышло... Не успела Лизавета и предложение закончить, как в неё с порога гостиной полетела кружка недавно запаренного чая с железной подставкой снизу, мгновение назад стоящая на столе; первое что попалось процентщице под руку. Кипяток вылился на тосенькое платьице девушки, обжигая через ткань нижнюю часть живота. Железная часть неприятно ударила в то же место, что и вода. Сама кружка упала и разбилась; осколки распались в разные стороны, болезненно впиваясь в босые и уже и без того израненные ноги. Алёна Ивановна обошла сестру стороной, направляясь в сторону единственной спальной комнаты в этой квартире. — Когда приберёшь за собой здесь, примешься за дела по дому: постираешь, поесть сваришь..Тьфу, всё как обычно, что это я тут перед тобой распинаюсь. Большище-с так не делай, не опаздывай. Ты и так грешница, хочешь ещё-с каких грехов прибавить себе? Мозгов то немного, что-с тебя взять. - пожилая женщина ушла в соседнюю комнату, её силуэт поглотила темнота. Лизавета осталась одна по среди комнаты. Словно как наказанный ребёнок за непослушание. Живя у сестры, терпя все эти унижения и избиения, отдавая все свои сбережения, Лизавета тем самым по словам сестры и мачехи «расплачивается за грехи». Грех — а в чём его суть? Виновны ли дети в поступках своих родителей, и обязаны ли они за них расплачиваться сполна? Елизавета — наглядный пример такого «ребёнка».
Бежит по переулку возле лавок с мясом и овощами женщина в попыхах; лет пятьдесяти на вид, бежит и за голову держится, словно драть волосы на ней хочет. Никого не видит. не слышит, на пути мешающих сбивает. — Гляди-ка, что-с за баба ненормальная скачет? Точно-с из ума выжила! - начал говор мужик стоящий за прилавком с зеленью не отрывая глаз от бегущей.-Сумасшедшая! Абось так и украдет-с чего, да не успеешь догнать! — А ну-с мирно будь! - продолжил разговор уже другой мужичок, мясом торгующий. - Это не "баба", а жена покойного Ивана Васильева, Маргарита! Уважение и совесть имей... Оглянулся первый мужик назад к женщине, и в правду она: как такую не узнать? Все нервы потрепала за то время что здесь живёт. То ей не так, то ей не этак, "да будь я тут главной..!" Да кем была? Не муж бы твой, с имуществом не малым и умом здравым, пропала бы давно; носила бы имя — "никто", кем и являешься по сути сущности. — Да не признал я ее с далека, так бы я никогда такого не сказанул! - стало он быть оправдываться, да и умолк; не к месту тему мусолить. А женщину ту уже и не видать, скрылась за зданиями. Куда бежала? Зачем? А кто же её знает, кроме неё самой. Люди дивятся, да ответы желанные не получают. Таких людей как это женщина, недалекого ума, не мало, не в первой. Мужик тот прав был. Женщиной этой оказалась Маргарита Васильева. Ох, и вредная ба..барышня! Какая сама воплощение ада, так и дочь её единственная нажитая - Алёна Ивановна; на тот момент без отчества на слуху была, юная была ещё для такого звания. К дочери то Маргарита и неслась, да так неслась, что давление повысилось. Алёна в то время молоко, купленное на рынке, из банки в другую банку через тряпочку переливала. А то к тому, что девушка с каких времён себя помнит, всегда в семье так делали. — Горе! Ох, горе на мою старую головешку! Господи помилуй: за что?!. - кричала с порога женщина усаживаясь на скамью стоящую в прихожей; хотя та и была предназначена для смены обувки, но деревянное изделие пришлось как раз кстати, ведь пожилая сейчас уже на ногах стоять не могла. Услышав возню и грохот в прихожей, Алёна оторвалась от перелива молока, аккуратно подделывая тряпочкой, и выбежала к источнику звука. Дева уж испугалась, что кто чужой залез, но заметив мать родную в таком состоянии - на душе лучше не стало. — Маменька, маменька! Что случилось? Что с вами?! Кто с вами такое наделал? Кто посмел?!- обеспокоенная дочь тут же спустилась на колени перед матерью, не заботясь даже о грязи на полу что замарает её платье. — Батька твой...Знаешь-с что учидил, знаешь-с?! - судорожным голосом выкрикнула Маргарита. — По чём мне знать то, матушка... Отца в живых уже свыше года и нет.. Что вы так припомнили, сполошились? Вид у вас, словно вы отца моего увидели.. Алёна потянула руку, дабы лоб матери на наличие жара проверить, как та её мгновенно перехватила. — Что несёшь? Думаешь - с ума я сошла?! Больная по твоему-с?! Лучше бы я его действительно встретила; в лицо бы мне признался, за такой то позор пояснил! Зачем он ЭТО натворил-с?! - всё не отпуская руку дочери молвила, а то и шипела Маргарита. Взгляд вдовы свиреп, ни капли сожаления. Отпустив кисть руки, женщина как на дрожжах поднялась и по прямой по коридору вышла в их с её умершим мужем. Осматривает всё, словно чужая, впервые здесь словно. Алёна в недоумении от поведение матери, и просто следует за ней. Маргарита походила вдоль кровати, возле шкафа, тумбы, картин что были сделаны на заказ, цветов больших в горшках. Как в музей словно зашла, что-то про себя болтала, тише даже мышиного писка, не разобрать ни слова. — Мама, что с вами-с? - окликнула Алёна вновь, надеясь что та ответит и заговорит с ней, но она всё также не подавала признаков на взаимность, лишь шла и шла... Маргарита Васильевна села на край кровати. Руками она, то ли от злости, то ли от чего ещё начала сжимать недавно постеленную простынь. — Нет, ну это-с надо же...Надо же! Столько-с лет вместе прожили! Столько-с нажили! А ему всё-с не так! Пошёл по другим...Ребёнка от меня своего скрывал сколько-с лет, о, Боги сколько лет! И сейчас бы скрывал-с, абы даме его не понадобились средства для выращивания девки своей. Сама ко мне приползла. На рынке остановила и давай расспрашивать: «А где тут Иван Васильев проживает? Дочурку ему привезла, а то средства не приходят уже сколько.» Алёна молча слушала мать, боясь вмешаться, боясь перебить и не понять, но что ей в целом и сейчас понятно особо не было. Речь Маргариты быстра, непонятна, а ещё и в таком грубом тоне. — Что-с глаза расширила? Небось стыдно-с за батька! А мне то как-с... - женщина грустью вздохнула восстанавливая дыхания для новой речи - ..Помнишь Марию? Лекаршу, студентка тогда ещё была, ровесница твоя-с. Так вот, она твоего-с А отца и принудила: родила и деньги давай просить. О, как легко! Ручай даром деньжат приобрести решила-с! А Иван глупый — давал. Нет его уже, кто этого ребёнка и эту-с позорницу кормить будет? На что надеются; мне рты лишние не нужны здесь! Здесь и к гадалке не ходи, всё на лице написано. Маргариту ни сколько измена мужа расстроило, чем-то что ей теперь делить деньги мужа нужно. Скупая женщина однако. — А вы уверены, мама? Как папа мог так поступить? - наконец подала голос Алёна после долгой тишины. — Матери родной не веришь, и отца оправдываешь?! Какая недоверчивая! Мне их что по твоему-с, звать сюда и пояснять?! Ага, разбежалась! На том женщины и закончили. Тут и без гадалки не сложно понять, что Маргариту вовсе и не задела горькая правда сплывшая не самым лучшим образом. Словно она при живом муже налево не ходила; не верна душа её была, точно также как и покойного Ивана. Деньги — вот что вдову заботит. Делится ими разве охота? А уж такой скупердяйке как Маргарита и речи быть не может; удавится лучше, но имущество, даже малую часть, ни с кем не поделит..
От поры той прошло уж года два. Маргарита Васильевна пустила к себе нищенок этаких, при условии: что те будут прислуживать во всём, мнение своё не иметь, от жизни своей по факту отказаться; посветить её остаток в муках и горе, но зато не на улице, не голодными. Лекарша Мария долго не продержалась. Ежедневные оскорбления и избиения, работа без перерывов и выходных: знай работай живи, лишь бы крыша над головой была, и в животе не пусто было чтоб. Так не только ведь себя кормить приходилось, причина её страданий, почему девушки учёбу то бросить пришлось — дочка её, Лизавета. Нежеланный и не запланированный ребёнок, счастья в жизни не познает, покоя ему не будет. Это каждому известно. Дети всегда расплату вносят. Грех на душе с рождения носят. А кто виной тому? Тот и те кто в мир их этот пустил. Создал их бог, а в жизнь пригласили именно родители. А коль грешные старшие и так погрязли с головой в грехах, то по не воли своей собственной на чадо своих перекладывают наказание это. А чадо, как хоти, не хоти, так и выкручивайся. Всю жизнь имени не носи, а лишь титул «грешный», «грязный» знай и привыкай. Всё это и пришло к одному, что было очевидно с самого начала. На третий год в «рабстве», Марии не стало. Сама врач она, хоть и недоученный, а вылечить себя не в силах. То может она и специально не стало вмешиваться в своё здоровье, дабы уйти, нет, даже..Сбежать в мир иной, только бы больше не видеть, не знать, не чувствовать всё это. Можно ли гибель лекарши самоубийством считать? Может и да, а может и нет, это с чьих глаз и мыслей судить: «Померла всё таки-с? Ну и земля ей пухом, на один голодный рот меньше. Гореть ей в аду с Иванушкой моим!» - и думала и говорила напрямую Маргарита Васильевна. Такая то женщина свою мысль скрывать не будет, честно всё скажет, расскажет, докажет и покажет. «Авось, сама руки наложила. Точно сама! Бледная ходила, задумчивая, точно что подобное в голове держала. Девку свою на кого оставила? Нам? Никто не будет снисходителен с ней!» - как и Васильевна старшая, Алёна внутри себя отнюдь ничего не скрывала. «Маменьки нет. Одна теперь я, совсем одна, как и всегда. Одна я буду расплачиваться отныне. Всё по дому делать, одна, меж двух огней. Одна.» - в меру своего развития, Лизавета всегда повторяла одни и те же слова, вела себя как потерянное словно, при ходьбе по комнате по стене руки водит. Одно да потому, как дитя малое, ей богу. За юбкой матери и не видать её было, и её недалёкий ум и подавно. — Ох, ну и мученье нагребёшь ты-с с ней, нагребёшь... - помешивая ложкой чай сказала Маргарита. - Слабоумная она, на работу может и сойдёт-с где-то, но на простенькой-с, на очень-очень-с простенькой. Шить, да полы мыть, сварить съестного чего; если ещё она различает еду от не еды правда. — Напомню, мама: ваша то стремление и желание оставлять их здесь было-с, вы хотели-с, вы сжалились над душами их грешными. - сделав пару глотков травяного чая и поставив кружку симметрично на то же место, промолвила Алёна. - И в каком то месте «тебе»? Лизавета мне-с кто? За сестру я её не держу, и не дочь она мне. Никто мы друг друг для друга. Вы захотели — вы ручайтесь за этого пятнадцатилетнего лба, мне даром даже она не нужна, благодарю. Маргарита Васильевна недовольно смочила губы собственной слюной, следом обильно выпив чаю, глотка четыре-пять, закусывая маленьким кусочкам козьего сыра. — Ты, дочка, не дерзи-с матери своей то! Это я к чему-с..Не долго мне-с, осталось жить то. Дай бог конечно ещё десяток другой, но кто судьбу то знает нашу? - Маргарита демонстративно взглянула вверх. - Останешься со сводной.. - хотела было продолжить пожилая женщина, но вместо того сморщилась; хлопнула по столу. - Язык не поворачивается назвать её иначе, чем «кулёма». Выучить должна была от матери что да как делается, с рук её не спускай главное. Учла? — Учла я, матушка, учла... - ответила Алёна покачивая головой в знак согласия, устремив взор свой в некуда. Останется, уже, Алёна Ивановна, в свои сорок лет сиротой, с попечением на себя с сестрой сводной. Не много времени спустя, следующей зимой, из жизни Алёны Ивановны ушла и её мать. Тем самым отдавая своей дочери титул «процентщица» и «карга старая»..
Воспитывалась все свои последующие двадцать лет Лизавета в аду. Работа — дом — работа дома — работа.... Всё шло по кругу в жизни грешницы, никакого разнообразия. Разве что из неприятного побои от сестрицы старшей, но и редкие встречи с «сестрой по Христу» - Сонечкой Мармеладовой, всегда радовали и словно лечили все душевные и физические раны Лизаветы за мгновение ока. Уйти из мира этого по собственной воли — у Лизаветы ни то что ума не хватало, а скорее цели. Она на столько была на всю жизнь наслышана тем, что грешна она и избиения заслуживает по воли своей матери, от которой ей главный грех и достался, что ни во что больше не верила; не внося в этот список бога конечно. Внушили ей, что виновата она, что не имеет права дерзить и думать по другому, что та бедолага действительно в это уверовала. «Грешна я, да, но кто в наше время не имеет хоть один грешок на душе своей? Сейчас разницы нет, но там, свыше, все мы предстанем перед судом. В котором я, правду не тая, буду первой в списке грешников получивших самое ожесточённое наказания за грешные проступки свои....» Когда спрашивали Лизавету: «За что-же ты грешна?», она давала честный ответ, внося в свою речь то, что готова расплачиваться за содеянное. Людям диво было. Знали все девушку эту, как трудолюбивую и нежную, добрую и скромную, а тут тебе на..
Лизавета возвращалась в квартиру после службы с Соней, и продажа товара не спеша, тихо. Словно специально растягивая момент; словно в сговоре она с убийцей была. Не спеша, женщина вошла в прихожую. Дверь, как ни странно, была отварена. Куда мол старуха процентщица ушла? А куда? Та так стара, что ни её бы постоянный счёт процентов, что на , ум бы осиротел под старость лет. Проходя чуть дальше, перед грешницей предстала такова картина: сестра её, а точнее, тело её сестры лежит в уже явно далеко не живом состоянии; окровавлено, точно в голову кто-то чем-то ударил. Всё в таком же темпе шага Лизавета подходила к месту происшествий. А в голове только и крутится: «Грех, грех, грех...Грех мне что я раньше не пришла.. Грех что так я медленно топала.. Грех мне.. Ох, грех мне!». Из соседней комнаты, успевший схватить уже окровавленный топор в руки, вышел Родион. Запрокинув топор обеими руками за голову, стал настигать младшую сестру старухи. В его движениях было видно что он напуган, явно не этого он ожидал. Лизавета же, имя возможность уйти задним ходом из квартиры и позвать на помощь, безмолвно прижалась в стену, ожидая своего конца. В качестве защиты, она не нашла ничего лучше как поднять руку в безмолвном крике. «Пару мгновений и нет меня; закончатся мои страдания и муки. К чему браниться? Ведь рано или поздно — случится это. Предрешена моя судьба ещё с рождения. Освобожусь от человеческих оков. И может там, в суде где Бог судья, по правде буду я судима...». - думала про себя женщина. Для неё эти пары секунд казались часами. Лишь один удар — и не грешна теперь она, не грешница отныне.