***
Этим утром архидьякон проснулся в дурном настроении, хотя могло ли оно быть иным, когда всю ночь он спал за столом, а подушкой ему служила книга из скверного пергамента. Хотя справедливости ради стоило сказать, что желтизна страниц очень подходила по тону к лицу мрачного священника. С трудом поднявшись на затёкшие ноги, архидьякон потянулся, хрустнув позвонками, и обвёл диким взглядом свою потайную келью. Груды книг, беспорядочно расставленные реторты, стеклянная маска, лежавшая рядом с черепом на лавке у окна! Здесь давно следовало сделать уборку и перестановку, но эти мысли казались слишком мелочными и суетными, чтобы следовать им. Он великий учёный, достойно ли будет взять в руки метлу? А пригласить для уборки посторонних в это небольшое святилище науки казалось воистину кощунственным! Нет, монахи грязи не боятся! Достаточно вспомнить, что первые христиане встречались в сырых и неубранных пещерах. Чистота помыслов — вот что главное! А с внешним хаосом как-то можно смириться. Но настроение всё равно было дурным. Внезапно священнику пришла в голову мысль, что он уже полчаса после пробуждения внутренне бурчит на беспорядок, и при этом не думает о прелестной цыганке. Но стоило ему себя поздравить, как внезапно вернулась тоска, страшная и безысходная, она нагло навалилась на плечи и придавила его своей тяжестью. В самом деле, что ему до выметенных полов, когда вся жизнь его рушится, душа стоит на пороге погибели, а тело … про этого предателя лучше и не думать. Красавица Эсмеральда ворвалась в скучную жизнь архидьякона в погожий летний день и перевернула всё с ног на голову. Ощутив слабость, Клод Фролло опустился на стул, такой жёсткий и неудобный, что иногда священник удивлялся тому, как это ему удалось не столкнуться с бичом всех учёных мужей — геморроем. Богатое воображение представило картину лечения печальной хвори, архидьякон вздрогнул и невольно прошептал короткую молитву святому Фиакру. К счастью, мысли вновь вернулись к юной прелестнице. Архидьякон вздохнул. Он долго боролся с соблазном, по ночам не раз и не два кусал грешные руки, которые пытались заняться самоутешением, но священник в нём был сильнее грешника, пока сильнее… Потому что ни молитвы, ни пост, ни умерщвление плоти не могли изгнать из мыслей красавицу с самыми маленькими и изящными ножками, которые ему доводилось видеть или воображать. В последние дни октября архидьякон смирился с тем, что неправедная любовь завладела его сердцем и лихорадочно пытался найти решение для соединения с прелестницей. Открыто сказать о своих намерениях он не мог, так как выяснилось, что девушка не была дочерью греха, а значит, ничто ей не могло помешать отвергнуть немолодого и не самого богатого ухажёра. А быть отвергнутым уличной танцовщицей значило выставить себя на всеобщее осмеяние! Нет, нет! Оставался ещё вариант с прокурором Шармолю. Глубоко задумавшись архидьякон неподвижно просидел почти час, и вот его рука, не дрогнув, потянулась к перу и чернильнице. Ещё через полчаса великолепный донос был написан, проверен и присыпал речным песком, каждая ядовитая строка, каждое преступное слово. Архидьякон спрятал лицо в ладонях, он замыслил страшное, то чему не бывает прощения. Спустя час, когда время близилось к полудню, он спускался по ступеням собора Нотр-Дам, решившийся и оттого до странности спокойный. Цыганка в это утро решила не тревожить его, на крохотной площади лишь сновали булочники, которые собрались на ярмарку хлеба, да подтягивались прихожане к поздней мессе. Ступив на последнюю ступеньку, он почувствовал, как задел ногой какой-то предмет. Посмотрев вниз, архидьякон увидел небольшой прямоугольник с удивительно чётким изображением его собора и красным следом от губ! Архидьякон проворно нагнулся и поднял подозрительный предмет. На поверку это оказалась чрезвычайно лёгкая книга, на фронтисписе помещался портрет какого-то упитанного и бородатого мужчины в странном костюме. Архидьякон озадаченно огляделся, но, кажется, никто не обратил внимание на то, что он подобрал эту книгу. Мгновенно созрело решение, и вот уже архидьякон резво поднимался обратно к собору, прижимая книгу к груди. Позже Клод Фролло склонился над своей находкой и вверив себя Господу, принялся исследовать её. На ощупь листы не уступали пергаменту, но были легче и не такие гибкие, вооружившись увеличительной линзой, архидьякон пришёл к выводу, что книга сработана из материала, напоминающего бумагу, правда, структура отличалась от привычной ему бумаги. Почесав голову, Клод Фролло с трепетом перешёл к изучению текста. И вот тут его ожидал сюрприз, язык, которым была написала книга, очень напоминал французский, только с рядом неясных дополнений, изменений правил и вообще зачем кому-то понадобилось создавать нечто подобное? Имя автора он поначалу принял за Гюго Сен-Викторского, но вовремя спохватился и прочёл «Виктор Гюго». Затем, когда Клод установил, что язык написания являлся искажённым французским, его посетило озарение! Конечно же, это была зашифрованная рукопись! Возможно, созданная для того, чтобы скрыть какие-то сокровенные знания. Ещё не вчитываясь он продолжил исследовать чисто внешнюю сторону текста. Очень скоро архидьякон понял, что имеет дело с печатной книгой. Мысль об этом наполнила его душу возмущением, взгляд невольно устремился к окну. «Это убьёт то», — возникло горькое откровение! Архидьякон уже давно подозревал, что с появлением печатного слова в прошлое уйдёт целая эпоха каменных книг, здания упростятся и лишатся сакральной функции нести Слово Божье! Уйдёт его, Клода Фролло эпоха! На смену ей придут лишь потрясения и обнищание духа! На этой оптимистичной ноте священник погрузился в чтение и с первых же строк, остатки волос на его голове встали дыбом! Он прервал чтение, лихорадочно посмотрел на обложку — красный отпечаток чьих-то губ, казалось, смеялся над ним. Архидьякон понял, что он обнаружил книгу пророчеств! Страшные предсказания, которые живейшим образом касались как его самого, так и круга ближайших к нему лиц. И Клод Фролло вернулся к чтению, где, продираясь сквозь искажённый язык, смог познать историю своей жизни и страшной кончины. Ровно три дня и три ночи каноники собора Нотр-дам обходились без архидьякона, он заперся в своей келье, куда не пускал никого даже верного Квазимодо. Вместо этого по приказу Клода Фролло ему дважды в день приносили еду, питьё и запас свечей. Архидьякона знали, как человека большой учёности и странных причуд, ну скажите, кому ещё пришло бы в голову ставить алхимические опыты под крышей собора? Поэтому очередная блажь не вызвала сильного удивления, регент собора лишь молился, чтобы архидьякон скорее вышел из своего очередного состояния. Архидьякон же с жадностью читал о том, что его ожидало! И перед глазами развернулась самая настоящая трагедия. Кто бы ни был этот Виктор Гюго, он, без сомнения, являлся великим пророком! Совпадало всё — от юности Клода до его увлечения прекрасной цыганкой. Но то, как развивались дальнейшие события, причиняло священнику душевные муки. Клод Фролло всё больше погружался в мрачную атмосферу безумия, которая окутывала его начиная с покушения на Феба. В конце, когда он узнал, что его жизнь закончится падением с собора, архидьякону показалось, что он совершенно поседел. Руки тряслись, закрывая злополучную книгу, глаза воспалились от слёз, а сердце билось отравленное дурными предзнаменованиями. После прочтения злополучных предсказаний, Клод Фролло, наконец, вышел к людям. Он молча посетил монастырскую баню, где просидел в горячей ванне, отмокая и глядя в одну точку. После этого всё ещё оглушённый и ослеплённый от горя архидьякон, чтобы немного отвлечься занимался накопившимися делами. Лишь глубокой ночью, возвращаясь в монастырскую келью, он обнаружил у порога сидящего на полу Квазимодо. Архидьякон нёсший в руках светильник, отшатнулся от воспитанника. «Вот как ты отплатил мне за годы заботы и за то, что я спас тебя!», — хотелось ему прокричать в лицо горбуну. Но тот смотрел на него так нежно и с такой покорностью, что священник смягчился. Квазимодо жестами спросил в добром ли здравии архидьякон и не требуется ли ему помощь? Священник отрицательно покачал головой, звонарь верно решивший, что он чем-то огорчил приёмного отца, понуро поднялся и хотел было уйти. Но он был остановлен самим архидьяконом. Клод Фролло повесил светильник на дверную ручку и внезапно обнял воспитанника, после чего позволил слезам пролиться из глаз. Сбитый с толку Квазимодо стоял неподвижно, за всю его недолгую жизнь холодноватый приёмный отец ни разу не обнял его, ощущения оказались новы и приятны. В конце, архидьякон ещё больше смутил звонаря, когда звонко поцеловал его в лоб. Только после этого Клод отпустил умирающего от неловкости воспитанника, а сам со всё ещё мокрыми от слёз глазами снял светильник и вошёл в свою келью. Встреча с Квазимодо показала, как сильно архидьякону не хотелось терять привычной жизни. К тому же благодаря книге пророчеств ему было известно немного о прошлом Квазимодо и, естественно, о его будущем, которое оказалось ужасно! На следующий день архидьякон отслужил мессу в приделе лентяев и вновь засел за изучение пророчеств. Чем более мрачными они выглядели, тем сильнее в нём крепло желание переломить хребет злой судьбе. Следовало помешать року завладеть их судьбами! Ещё больше это желание укрепилось, когда Квазимодо принёс к нему в кабинет цветы в хрустальной вазе. Во-первых, где он нашёл цветы глубокой осенью и, во-вторых, зачем их принёс священнику? На все вопросы Квазимодо смущённо пожимал плечами, но присмотревшись к цветам, архидьякон понял, что они искусственные, сработанные из шёлка и раскрашенной бумаги. — Откуда ты их взял? — спросил медленно Клод Фролло. — Сделал, — Квазимодо отвёл взгляд, затем показал на вазу. — Она с трещиной. Воду не держит. Но этим цветам не нужна вода. Они как ваша доброта, не увядают. Сказав, пожалуй, самую длинную в своей жизни речь, Квазимодо выбежал из кабинета, оставив Клода Фролло с изумлением, таращиться на прекрасные и вечные цветы.***
После полудня заявился Жеан, который изо всех сил пытался состроить огорчённую мину, но озорной блеск глаз выдавал его. Не успел юноша и рта раскрыть, как старший брат поднялся со своего стула и в следующее мгновение заключил его в свои объятия. Школяр ошалел от того, что старший брат покрывал поцелуями его голову и не собирался выпускать из железных объятий. — Я счастлив тебя видеть! — Клод, наконец, отпустил его и подвёл к стулу для посетителей. — Прошу, садись? Как ты? Хорошо ли поживаешь? — Хорошо, — растерявшись ответил школяр, взгляд упал на цветы в хрустальной вазе, но тут он спохватился. — То есть нет! Понимаешь ли… — Деньги нужны? — Клод Фролло отвязал от пояса кошель и передал младшему брату. — Знаешь, что… сходи в кабак и выпей хорошего вина, закажи мяса, ешь, пей, ты ведь так молод! — С-спасибо, — юноша, не веря своей удаче, сжимал в руках кошелёк, но голубые глаза с подозрением смотрели на умильно глядящего брата. — Ты так вырос! Стал настоящим красавцем! Я тут подумал… Сходи к весёлым девицам! — Брат мой! — воскликнул скандализированный школяр. — Как вы можете такое говорить? Вы же монах! — Я монах, но ты ведь нет! Иди веселись, живи, пей вино, целуй пригожих девок! — Клод сцепил руки перед собой и как ему думалось, улыбнулся с добротой. «Спятил!», — догадался младший брат и весь похолодел. Старший брат архидьякон — это всё на чём, зиждилось благополучие Жеана Фролло, если Клод сошёл с ума, то недолго ему оставаться при жирной должности, а следовательно… — Что с тобой происходит? — спросил Жеан, нахмурив светлые брови. — Ты как себя чувствуешь? — Я просто рад, что ты жив… пока жив! И я бы хотел, чтобы ты был счастлив! — воскликнул архидьякон. — Как это пока жив? — Жеан вскочил на ноги и швырнул кошелёк обратно в брата. — Ты что ума лишился давать мне такие деньги? Я ведь собираюсь в кабак и к дурным женщинам! — Так замечательно! — Клод тоже встал и протянул через стол кошель брату. — Бери! Делай что хочешь! Пей вино, люби красавиц! — Это какая-то ловушка? — Жеан огляделся по сторонам. — Ты что-то затеял против меня?! — Нет же, глупый! Я просто хочу, чтобы ты жил! — Клод стал обходить стол всё, ещё держа кошель на вытянутой руке. — Бери, Жанно! Это совершенно добило школяра. Подумать только, «Жанно»! Да, никогда его холодный строгий брат не разменивался на такие нежности, пусть он и любил младшего брата, но не стал бы демонстрировать это столь безвкусно! Жеан попятился к двери. — Я пойду! Знаешь, не так уж мне нужны деньги! — с этими словами школяр выбежал за дверь. Клод Фролло только с горечью смотрел ему вслед! Оставшись наедине с собой, он долго рассматривал хрустальную вазу и прекрасные, но неживые цветы. Также и он, так и не жил, никогда не пил допьяна, никогда не целовал женщину, поцелуи товарищей по колледжу и монахов не в счёт, и никогда не шёл против своей гордыни. Это чудовищное чувство толкало его на совершение роковых ошибок. Даже его любовь к цыганке! Как верно описал этот неведомый Гюго внешние проявления его чувства: преследование, угрозы, безумие! Так бы и было, не попадись ему в руки эта книга пророчеств! Гордость не позволила ему попробовать сыскать благосклонности цыганки миром, вместо этого он решил, что имеет право забрать её себе прямо с улиц! К чему это привело, поведал мэтр Виктор. Архидьякон потянулся рукой и коснулся указательным пальцем лепестка искусственной лилии из белого шёлка, такая нежная! Как душа его возлюбленной. Разве можно пытаться насильно сделать её своей? О чём он вообще думал?***
Архидьякон знал, что петля его несчастий стала затягиваться после Богоявления, когда он с помощью Квазимодо пытался насильно похитить цыганку. Тогда ему помешал Гренгуар и этот отвратительный капитан. Гренгуар! Слишком давно от бывшего ученика не было ни слуху ни духу, если верить пророчествам, то он останется без гроша в кармане и попадёт во Двор чудес, где будет спасён цыганкой! Архидьякон увидел для себя возможность исправить хотя бы одно зло! Несколько дней потратил Клод Фролло на поиски мечтательного поэта, обнаружился он в одном из домов на Складской улице. — О, дорогой учитель! — воскликнул Гренгуар, когда открыл дверь перед священником. — Прошу вас, заходите! — Мэтр Гренгуар, я ненадолго! — архидьякон с опаской оглядел тёмную и тесную комнату, затем дабы не затягивать свой визит, передал поэту мешочек с деньгами. — Тут немного серебра, которое думаю, будет вам полезно. — О! — Гренгуар почти с восхищением посмотрел на архидьякона. — Я сочиню в честь вас поэму! «Быстро же ты перешёл к угрозам», — невесело подумал Клод Фролло и энергично отказался от столь высокой чести. Гренгуар, казалось, был разочарован, ведь он уже начал подбирать в уме рифму к фамилии Фролло, первое, что пришло на ум это «кролло», но выходило как-то не солидно. А тут его благодетель и вовсе отказался от поэмы. Проводив, священника Гренгуар вновь вернулся к написанию мистерии, но проект с благодарственной поэмой он решил осуществить, немного позже.***
Уладив дело с Гренгуаром, архидьякон вздохнул свободнее, но что же делать с красавцем Фебом? Клод узнал из той же книги пророчеств, что злополучный капитан, поразивший сердце цыганки помолвлен с девицей де Гонделорье. Этим можно было воспользоваться. В один из дней архидьякон попросил задержаться мадам де Гонделорье, которая, как всегда, явилась на его службу с сияющими глазами. Девицы, гостившие в доме де Гонделорье и дочь мадам ждали в стороне, пока священник вполголоса делал внушение почтенной даме. — Вы полагаете, что слухи уже ползут по Парижу? — воскликнула Алоиза де Гонделорье, делала испуганные глаза. — Увы, мадам, — мрачно произнёс священник. — Один выход: как можно скорее обвенчать вашу дочь и капитана. Горожанам не нравится, что он слишком часто бывает в доме, где нет мужчин. — Но слуги, — беспомощно возразила мадам Алоиза. — Вы же знаете, они не в счёт, — священник вздохнул и благословил побледневшую даму. В середине ноября состоялось пышное венчание девицы де Гонделорье и Феба де Шатопера. Молодая пара выглядела так гармонично, что у присутствующих на торжестве наворачивались слёзы, в особенности у архидьякона, от облегчения. На свадебном пиру выступила приглашённая цыганка. Эсмеральда в этот день неплохо заработала и получила несколько непристойных предложений, в том числе и от новобрачного. Оскорблённая до глубины души уличная плясунья еле удрала из этого дома, повезло, что там каким-то образом оказался тот самый молчаливый монах, который иногда бывал на её выступлениях. Клод Фролло всё правильно рассчитал, красота девушки не оставила равнодушным капитана, который напившись улучил минуту, когда она уходила, последовал за ней и, прижав к стене, захотел поцеловать. Появление архидьякона заставило капитана, как уличённую лисицу выпустить хорошенькую курочку и вернуться за праздничный стол. Эсмеральда дрожала словно осиновый лист, её козочка жалобно блеяла. — Пойдём, дитя, — сказал священник. — Здесь тебе не место. Эсмеральда последовала за ним и некоторое время позволяла ему себя провожать. Она куталась в шерстяной плащ, вновь и вновь переживая в памяти натиск молодого господина. А ведь он показался ей таким красивым! Как будто вышел из её девичьих снов! Но всё оказалось обманом, красивое лицо в темноте обернулось волчьей пастью! Архидьякон же пытался усмирить кипение крови, ему доставляли особую муку эпизоды свидания капитана и цыганки, он почти видел, как красавица доверчиво льнула к этому мужлану, готовая отдать себя всю. Сегодня он позволил почти повториться той возмутительной сцене за одним исключением, вместо ножа в шею капитан получил только короткую отповедь и возможность вернуться под бок прелестной супруге. Но это не могло не вызвать ревнивого огня в душе! Сейчас холодный ноябрьский ветер остужал горячую голову. Эсмеральда шла притихшая, а Клод не знал, как начать разговор с ней. Странно, но во всём мире не было человека, который бы лучше Клода Фролло знал бы её историю и о похищении, и о том, что несчастная мать девушки томилась в Роландовой башне, и о детских мечтах цыганки о прекрасном рыцаре. Всем этим несметным сокровищем знаний, владел он один безраздельно. Но всё равно не мог заставить себя начать разговор с Эсмеральдой. — Благодарю вас, — раздался откуда-то сбоку расстроенный голос. Клод задумался, она была настолько невысока ростом, что едва достигала макушкой его плеча. Одно дело любоваться ею, стоя в толпе, и совсем другое идти рядом, приноравливаясь к лёгкому шагу. Девушка сейчас ему показалась очень юной и её голос, способный своей чистотой, поспорить с горным хрусталём, казалось, пронзил его душу. Он ведь подготовился, выучил все её фразы о любви и дружбе сказанные Гренгуару. Самое время было завести разговор на подходящую тему и поразить её сходством мыслей. Но искренность, прозвучавшая в благодарности, сокрушила панцирь из притворства. Неужели неведанная сила, подарившая ему книгу предсказаний, ожидала, что он воспользуется ими себе во благо, а как же она? Эта девушка с глазами голубки? Священник шумно вздохнул, чем немного удивил цыганку. Эсмеральда не знала, как попрощаться с ним, может быть, стоило сказать, что дальше ему путь закрыт, они и правда подошли к границам Двора чудес. Когда они остановились и она уже открыла рот, дабы попрощаться, священник удивил её тем, что внезапно взял её руки в свои и сжал их. — Ой! — воскликнула девушка, он подумал, что ей больно и ослабил хватку, но рук не выпустил. — Прости меня девушка, но я не могу молчать, — заговорил архидьякон, совершенно без подготовки. — Я люблю тебя. — Что? — Эсмеральда не понимала, что происходит, он ведь спас её от пьяного капитана, а теперь и сам говорит о любви, страх закрался в её сердце, но она пока не могла забрать своих рук. — Да, люблю, видишь какой перед тобой великий грешник. Священник — отступник, готовый пойти на преступление, лишь бы получить тебя, — голос звучал так печально, и девушка невольно прислушалась. — Понимаешь, я ведь всё про себя знаю, такой как я не смог бы завоевать твоего сердца. А принуждать… я больше не желаю. — Принуждать? — Эсмеральде с каждым словом становилось будто холоднее. Он поднёс её руки в своим губам и поцеловал тыльную сторону ладоней. — Ты прекрасна и юна, настоящая весна, а я ношу зиму в своей душе, — как бы ему ни хотелось уйти от тех речей, что произносил в пророчестве, он не мог, ведь они были самой сутью его любви, горячей исповедью грешника. — Прости, прелестное дитя, прости, что не смог сдержаться и поведал тебе тайну своей души. Эсмеральда уже не опасалась, что-то в его голосе успокоило её. Если мужчина хочет получить своё, он не станет говорить так печально, он будет клясться в любви, напирать, угрожать или умолять. Священник вёл себя не так, к тому же ему удалось её удивить. — Та, вещь, которую ты прячешь на груди, — сказал он. — Твой амулет… Если хочешь найти свою мать, то иди завтра, как рассветёт к Роландовой башне, и открой перед вретишницей свою ладанку. — Что? — Эсмеральда не знала, что сделать в первую очередь отнять у него свои руки, пнуть его пониже пояса или поднять крик. Но священник ещё раз поцеловал её руки и сам отпустил их. — Прощай, возлюбленная моя, — всё, что он сказал перед тем, как скрылся из вида. Эсмеральда, позвав Джали, побежала к дому. Ночью она никак не могла уснуть, всё думая и о словах странного монаха и о совете, раскрыть тайну ладанки вретишнице. Девушка не доверяла этой женщине, слишком уж та ненавидела цыган, но вдруг это и правда поможет найти родителей? А признание в любви, ещё и от монаха, как же это понимать? Она ворочалась с бока на бок, чем потревожила Джали, козочка недовольно заблеяла.***
Наутро девушка собралась, надела самое скромное платье, умылась ледяной водой и направилась одна к Башне Роланда, умница Джали осталась дома. Старуха-затворница чуть не задохнулась от возмущения, когда увидела напротив своего окна Эсмеральду. — Ах, ты цыганское отродье! — закричала сестра Гудула, скрежеща зубами. Толпившиеся на Гревской площади люди, которые собрались здесь в поисках работы, обратили внимание на тот угол, где стояла Роландова башня. — Постойте, сударыня! — Эсмеральда торопливо достала из-за пазухи ладанку. — Эту вещь мне дала моя приёмная мать-цыганка! — Убери, эту колдовскую дрянь! — визжала сестра Гудула. Со всех сторон к Крысиной норе стали подтягиваться зеваки. Эсмеральда чувствовала себя ужасно глупо, может быть , зря она послушала этого монаха? Но вспомнив уверенный голос, она скрепила дух и, развязав ладанку, достала спрятанный там крохотный розовый башмачок. Сестра Гудула, едва взглянув на него, испустила потрясённый крик, затем скрылась из вида и вновь показалась протягивая сквозь прутья решётки такой же башмачок, только потемневший от времени. Люди ахнули, а Эсмеральда бесстрашно шагнула к вретишнице и передала ей свой башмачок и кусочек пергамента, прилагавшийся к нему. Сестра Гудула моментально сличила обе вещи и прочтя записку, торжествующе завопила: — Дочь моя! Дочь моя! — О, мать моя! — воскликнула Эсмеральда и, поймав руку с длинными ногтями, принялась со слезами целовать её.***
Весть о чудесном обретении матерью дочери облетела весь Париж, Эсмеральда и Пакета нашли приют у своих родственников Прадонов. Женщины были заняты узнаванием друг друга и подготовкой к отъезду в Реймс. Сердобольные горожане приносили матери и дочери деньги. Мадам де Гонделорье и её дочь мадам де Шатопер, помня, что хорошенькая плясунья танцевала накануне на свадьбе Флёр-де-Лис, отправили целых три ливра. Новость о чуде порадовала сентиментальных, несмотря на цинизм парижан. Разве не чудо, что мать и дочь, разлучённые в прошлом, сумели найти друг друга? Это ли не свидетельство Господней благодати? Подобные новости всегда вызывали народное воодушевление. Прево Парижа, когда ему доложили, что мать и дочь собираются покинуть город, распорядился выделить лошадей, повозку и охрану, за это правда, он велел передать сестре Гудуле, чтобы она молилась за него и за его семейство. Агнесса немного загрустила, сейчас когда переезд в Реймс был делом решённым, она всё чаще стала ловить себя на мысли, что думает о том священнике. Откуда он узнал, что хранится в ладанке и о том, кто был её матерью? Может быть, правда то, что про него говорили и архидьякон на самом деле чернокнижник, который ворожит по ночам, заставляя алые всполохи пламени вырываться из печи, и тревожить покой горожан? Она ведь толком его и не знала, он просто иногда приходил на её выступления и простаивал в толпе, да потом спас от приставаний пьяного капитана. И тем не менее девушка всё чаще думала о нём, не зная, что предпринять, Агнесса послала служанку из дома дяди Майе Прадона для того, чтобы та позвала архидьякона. — Ой, станет ли такой важный гусь, меня слушать? — с сомнением в голосе протянула Жискетта. — А почему гусь? Его высокопреподобие почти святой, — обиделась Агнесса. — Как знаете, — бойкая служанка уже поправила чепец и накинула на плечи плащ. — Только за похлёбкой сами последите! — Послежу, иди уже! — почти взмолилась Агнесса, Жискетта пожала плечами и вышла за порог. Какого же было изумление жестянщика, когда в его скромное жилище пожаловал сам архидьякон Жозасский, да ещё в сопровождении своего ужасного горбуна. Мэтр Майе рассыпался в любезностях, Квазимодо усадили за стол, священник есть отказал, сообщив, что пришёл навестить сестру Гудулу и её дочь. Агнесса поговорила с матерью и та теперь лежала в постели, изображая больную. За архидьяконом потянулась целая делегация из домашних Прадона и учеников. Агнесса всех выгнала со словами: «Матушке худо! Дайте, ей исповедаться!» Пришлось остальным домочадцам вернуться к столу, где сидел, насупившись Квазимодо. Примечательная внешность горбуна заставила домашних Прадона и его самого всецело сосредоточиться на нём, когда же выяснилось, что он глухой — это вызвало жалость у главы семейства. — Вот несчастный и так харей не вышел, так ещё и глухой! — сокрушался Прадон старший, а потом велел налить Квазимодо первому похлёбки и прикрикнул на внуков, которые вознамерились кидать в горбуна хлебом. — Ты парень не грусти. Квазимодо и не собирался грустить, похлёбка была ужасной на вкус как будто подгоревшей, но рядом с ним сидела миловидная Жискетта и всё подливала ему новую порцию, пришло есть.***
Наверху Пакета проворно заткнула уши и отвернулась от священника и Агнессы, дочь просила дать им возможность поговорить. Девушка при свете сальной чадящей свечи казалась особенно красивой, неровный свет золотил кожу и делал взгляд таинственно глубоким. Агнесса спросила с улыбкой: — Как вы узнали про меня и матушку? Клоду хотелось сказать правду, но как бы это выглядело? Поэтому вздохнув он решился на ложь. — Мне приснилась ты и твоя мать. Я ведь служу Богоматери, не иначе как Пречистая Дева послала мне тот сон, чтобы соединить нас. — А сказать мне о вашей любви тоже Пречистая Дева велела? — Агнесса смотрела на него снизу вверх. — Нет… это я сам, — кажется, в помещении стало слишком жарко, или это поднимался жар от щёк? — Вот как, — девушка склонила голову набок с видимой задумчивостью, затем изумила архидьякона, положив ему руки на плечи и произнеся шёпотом. — Мне тоже снился сон. Хотите его знать? Он не хотел, просто нагнулся и запечатлел на самых желанных губах, горячий поцелуй. Это оказалось настолько волнующе и непривычно, что Агнесса невольно поддалась ему навстречу. Пакета лежала к ним спиной и старательно зажимала уши.***
Мать и дочь объявили, что передумали ехать в Реймс, они съехали из дома мэтра Прадона и переселились на улицу Тиршап. Прево был доволен, когда получил от Пакеты письмо, в котором она нижайше благодарила за щедрое предложение, но отказалась, хотя и пообещала, что будет исправно молиться о здравии семейства д`Эстутвилей. Агнесса неплохо обжилась в новом доме, где была полноправной хозяйкой. Здесь она рожала детей, крестила их и растила в любви и заботе. С Клодом они прожили долгие годы, вызывая глухое возмущение соседей, но владелец лена был в своём праве, так что в открытую никто не смел оскорблять Агнессу и её детей. Жеан Фролло образумился, его настолько испугала вспышка безумия Клода, что он стал тщательно следить за собой, поэтому выбрал в дальнейшем карьеру медика. Позже он женился и поддерживал с тайной семьёй старшего брата хорошие отношения. Квазимодо женился на бойкой служанке мэтра Прадона, для которой сделал один из самых красивых букетов, какой можно вообразить. Жискетта быстро смекнула, что такой талант грех зарывать в землю и открыла небольшую мастерскую, где стала изготавливать искусственные цветы, научившись этому мастерству от мужа. Предприятие, которому покровительствовал архидьякон, а позже и епископ, быстро стало пользоваться успехом, выяснилось, что украшения в виде цветов имели широкий спрос и среди богачей, и среди каноников, пекущихся об убранстве своих церквей. Детей у них с Квазимодо не было, но Жискетта не унывала, в конце концов, ей было достаточно своего удивительного мужа, которого она не забывала хорошо кормить и всячески уважать.***
Архидьякон сжёг таинственную книгу предсказаний, которую нашёл на ступенях собора Нотр-Дам. Перед тем как отправить творение мэтра Гюго в огонь, Клод поцеловал алый след от помады на обложке. За сотни километров и лет от этого события Анук улыбнулась, она почувствовала лёгкий поцелуй и взглянула в окно поезда. Как знать, быть может, она ещё встретит свою настоящую любовь.