«Запись от 25 мая 2018 года.
Запись первая. Возможно, последняя.
Сегодня я похоронила отца».
Девушка медленно брела с кладбища, сжав в бессильно опущенной руке чёрный пиджак, рукав которого, грязный у швов, волочился по голой земле, поднимая невысоко в воздух маленькие серые облачка пыли. На улице па́рило, как обычно бывало перед дождём, который всё никак не хотел проливаться, и девушка осталась в одной лишь белой блузке, на несколько пуговиц расстёгнутой у ворота. Светло-каштановые, очень блестящие волосы были откинуты на две стороны и лежали на плечах двумя большими вьющимися локонами. Жёлтые, янтарные, какие бывают у чёрных уличных кошек, глаза смотрели не то, чтобы печально, но сейчас чересчур задумчиво. В кармане брюк девушка нащупала мятый конверт с достаточной суммой, перешедшей ей после похорон. «Должно быть, этого хватило бы на переезд», — подумала она. Пройдя под арочными воротами, она покинула кладбище и двинулась в сторону шоссе. Временем она располагала. Пригородный автобус довёз её до центра Токио и высадил одну на безлюдной остановке. Девушка накинула на плечи пиджак и побрела вдоль тихой улицы. На мосту, перекинутом через широкое оживлённое шоссе, она остановилась, сложив руки на каменных витиеватых перилах и обхватив ладонями предплечья, и вновь искоса глянула на небо. Оно не менялось и лишь продолжало плыть назад всё теми же лилово-фиолетовыми разводами тягучих облаков. Внизу, по проезжей части, расчерченной на четыре одинаковых полосы, стремительно проносились машины, сверкая огнями фар: красными, жёлтыми, белыми. Какие-то настойчиво мигали поворотниками. Другие звонко, крикливо сигналили, гася фары и тут же подсвечивая их вновь. Горели светофоры, горели фонари на узких обочинах и тротуарах, горел и сам мост, а точнее сгибы его металлических опор. И всё вокруг будто создавало такое огромное световое представление. «Чёрт, а я ведь одна осталась, — девушка потёрла пальцами закрытые веки. Было горько, нестерпимо больно это осознавать. — …вот только он болел уже долгое время, и я должна была быть к этому готова». Она устало опустила голову на скрещенные на перилах руки, разрешая себе минуту слабости и символического отдыха, затем выпрямилась и снова посмотрела на быстрое, горящее огнями шоссе. «А я, кстати, всегда боялась, что отец внезапно меня потеряет, — вспомнила она. — А в итоге, по иронии судьбы, его потеряла я». Снизу с пронзительным гудением быстрее всех пронеслась красная легковушка. Девушка проводила её задумчивым взглядом. «Теперь я, что ли, свободна от этого? Можно гонять на машине, можно переходить на красный, можно рисковать своей жизнью, можно… — она внезапно задохнулась, будто забыла, о чём сейчас думала, и её беглая мысль на секунду замерла. — А впрочем, что бы там ни было, и это, наверное, можно. Больше не для кого себя беречь». Её выражение лица приняло странный оттенок. Она сморщилась и потрогала пальцами лоб. «Чёрт, опять эта фигня происходит… Да что же это…»«Кажется, я что-то вспомнила…»
***
«29 марта 1996 года. — Эй, слышь, отключай уже подачу воздуха! Видишь же, что бесполезно… Я проснулась после долгого сна и открыла глаза. В воздухе сильно пахло спиртом. Где-то сбоку из крана в раковину мерно капала вода. Белый потолок. Белая плитка на стенах. Белые люди в белых халатах. Нет, погодите, люди — разные, а вот одеты были одинаково. Смотрели на меня, будто в первый раз видели, и это было очень неприятным ощущением. Именно в такие моменты начинаешь думать о том, что твоё лицо выглядит безобразно. Что такое? Макияж, что ли, испортился, тушь растеклась? Такое всем показалось бы неприятным. Почему-то захотелось разреветься, но получилось только закашлять. Лицо хорошенькой светлой девушки с собранными в пучок волосами мне улыбнулось, от чего я расстроилась ещё больше. Оно казалось круглым и гигантским и потому выглядело так, словно откровенно надо мной насмехалось. А вообще, всё вокруг почему-то выглядело гигантским, будто за время моего сна мир внезапно увеличил свои габариты. Понять бы, по-хорошему, что за сон это такой был и почему я вообще спала средь бела дня. Сейчас же день? Я попыталась вспомнить, сколько выпила вчера вечером, но никакого «вчера» не задержалось в моей памяти, будто его и вовсе никогда не существовало. Видимо, выпила много. Снова захотелось разреветься. К кровати приблизился низкий мужчина, и в его молодых чертах я узнала своего отца. На его губах играла печальная улыбка. Теперь два взгляда были устремлены на моё хмурое, должно быть, лицо, и если папу я была рада видеть снова, то присутствие хорошенькой светлой девушки с пучком всё так же раздражало. Почему? Это было чуждое мне чувство. — Хизэ… это имя она кричала перед смертью, — голос девушки звучал далеко и был обращён явно не ко мне. — Хизэко?.. В любом случае, она не оставила ей полного имени. Просила только передать ей её фамилию… — Фамилию? Что ж, будь так. На то есть воля Божья. Девушка вытащила из-за спины планшет и нацарапала на бумаге несколько небрежных заметок. — Господин Миямото, пройдите, пожалуйста, расписаться. — Одну минуту…» …господин Миямото задержался у кровати новорожденной дочери. Он долго всматривался в её янтарные глаза с суженными чёрными зрачками, и они казались ему настолько осознанными, что такому набожному человеку, как господин Нобуо Миямото, до безумия становилось страшно. На его лбу выступила холодная испарина. Он судорожно вытер её белым носовым платком, который достал из верхнего кармана клетчатой холщовой рубашки. Девочка пристально следила за резкими движениями рук своего отца. — Хизэ? Ты чего…? — Господин Миямото! Время! — послышался из-за стены женский голос. — Ах да, расписаться… Господин Миямото взглянул на дочь ещё раз, перед тем как удалиться.***
Динькнул язычок переливистого колокольчика над дверью маленького ларька, и из него вышли две женщины с прозрачными продуктовыми пакетами в обеих руках. Магазин не привлекал своим внешним видом. Пыльная стеклянная витрина, разрисованная красным граффити, лишь отпугивала потенциальных покупателей, но безответственная хозяйка в силу своих причуд напрочь отказывалась это признавать и гневно топала ногами, кляня во всём соседний обувной, когда по полу пробегал очередной рыжий таракан. Прилавок любили местные. Им, как постоянным, самым стойким посетителям, полагалась скидка в пять процентов — Хизэ, удостаиваясь снисходительной любви своей тётки, великодушно получала все десять. Хизэ доводила голова. Уже которую неделю она раскалывалась пополам, мешая ясно мыслить, и по утрам девушка всё чаще начинала замечать под глазами тёмные, впалые круги. Болезнь отца её подкосила. Временами, когда отец чувствовал себя бодрее обычного, ей казалось, что болел не он, а она сама. С его смертью к ней пришло и долгожданное облегчение, в котором она ни за что не призналась бы даже себе самой. Тем более себе самой — так она думала. Ведь признавая это, она предавала родительские чувства. Хизэ остановилась перед стеклянной дверью прилавка и потёрла горящие виски. Снова послышался металлический звон задетого дверью колокольчика, и девушка вошла в тамбур ларька. Рядом с кассой стояла женщина средних лет. По её раздосадованному лицу было видно, что случилось нечто неприятное. Хизэ нахмурилась и с подозрением прошла в зал магазина. — Я вам ещё раз повторяю, вы обсчитали меня на семнадцать йен! — хозяйка с гневным видом стояла за прилавком и сверлила женщину взглядом, так что та физически под ним сжималась с одним лишь желанием забрать покупку и поскорее сбежать. — Я не могу вам это продать. Выглянув из-за фигуры бедной женщины, хозяйка заметила озадаченную Хизэ, только появившуюся в магазине, и расплылась в довольной улыбке. — Оу, Хизэ, дорогая моя, объясни, наконец, этой женщине, что она должна заплатить мне ещё семнадцать йен! Тётка не унималась. В висках запульсировало сильнее, и девушка невольно нахмурилась. Она сжала пальцами в два раза сложенный в кармане брюк конверт, незаметно вытащила купюру в сто йен и аккуратно положила в монетницу. — Я заплачу́. Измученная женщина просияла. Надо признаться, Хизэ ей даже позавидовала. — Благодарю вас, девушка! — она сгоряча пожала руку Хизэ, схватив её крепкой хваткой, поспешно собрала продукты, прижав их к груди, и выбежала из магазина. Девушка сочувственно посмотрела ей вслед. — До чего неблагодарные покупатели пошли! — возмутилась хозяйка, убирая деньги в кассу. — Кормишь их, кормишь… — Тётушка Ногути, у вас есть обезболивающее? — девушка замялась, блуждая взглядом по стенам. — И что-то, чем можно запить. Что-нибудь покрепче… — Сейчас найдём. Хозяйка присела на корточки и, выудив из ящика упаковку таблеток, швырнула её на прилавок. Затем прошла к дальним витринам, за стеклом которых стояли прислонённые друг к другу тёмные бутылки с наклейками на английском, и там остановилась, подняв голову вверх. — Похоронила старика? Тётка стояла к Хизэ спиной, отчего вопрос прозвучал ещё пренебрежительнее, чем она ожидала. Девушка была готова к этой беседе. Её надо было просто пережить. — Похоронила. — И слава богу, так я тебе скажу, — хозяйка подошла к столу и ударила по прилавку дном тёмной бутылки, отчего шаткая стеклянная стойка у кассы опасно задребезжала. — Всю он тебя извёл! Хизэ с трудом сглотнула вставший в горле ком. Тётка, сощурившись, всмотрелась в её бледное лицо и только тогда заметила на правом виске девушки кровоподтёк, ярко контрастирующий на коже. Её глаза изумлённо расширились, но в них читался не испуг. Это был безумный взгляд человека, собирающего самые остросюжетные сплетни города. — Что с тобой случилось? — она ткнула указательным пальцем себе в висок. — Упала на мосту. Голова закружилась. — Да ты бы хоть умылась, — тётка небрежно махнула рукой в лицо девушки. — Чего в крови, как беспризорная, ходишь? Ты… Хизэ плохо соображала. Слова тётки слились в один сплошной фон, и девушка взялась за горячую голову, пытаясь остановить невыносимый гул в ушах. Она потянулась за таблетками, которые брошенными всё ещё валялись в монетнице, и почувствовала, как картинка перед глазами делится на разрозненные кадры, словно неудавшаяся фотоплёнка с размытыми фотографиями. Секунда, вторая, третья. Голова тётки взорвалась, и кровь ветвистыми брызгами плеснула на стекло витрины, стоящей позади прилавка. Хизэ замерла на месте. Её рот неосознанно приоткрылся. — Тётушка Ногути…? Безглавое тело продержалось на ногах всего каких-то пять секунд, а потом с грохотом рухнуло на пол, задев шаткую стеклянную стойку, рассыпавшуюся фонтаном мелких осколков. Хизэ осела следом.