Руки, которые не причиняют зла

Теруки Ханазава — умный молодой человек, которого ждет светлое будущее. Адвокату необходимо, чтобы все это знали. Он круглый отличник, талантливый спортсмен, любимый одноклассниками товарищ и достойный уважения ученик. Он прилежен, скромен и добр, и этим словам вполне легко поверить, когда их приписывают тихому, непреклонному, симпатичному юноше, который сидит рядом со своим адвокатом. Руки Теруки сложены на коленях, и он одет в костюм тёмно-серого цвета с безукоризненным сочетанием суровости, скорби, раскаяния и торжественности. В его волосах наблюдается один изъян — едва заметный на расстоянии, — где один оттенок меняется на другой, но так или иначе в идеале воссоздает его аккуратную стрижку. Это предмет жалости, как сообщили присяжным. Это место, где погибший отнял всяческое достоинство у прилежного, почтительного, доброго мальчика за столом обвиняемого. А во всем, что случилось дальше, вины Теруки Ханазава нет. Его мать — прекрасная темноволосая женщина, и ее стрелки остаются безупречны даже тогда, когда текущие по щекам слезы стараются смыть их с ее глаз. Она стирает их краешком блестящего опалового ногтя и произносит трехминутную речь о своем сыне. Он зрел не по годам и живет один в квартире рядом со школой, чтобы лучше сосредоточиться на учебе. Он сам убирается, и сам готовит, и сам убирает кровать, и сам покупает себе одежду. Это красивая и печальная картина совершенно одинокого мальчика, ныне сидящего с расправленными плечами, на которые возложен непосильный любому четырнадцатилетнему ребенку груз. Некоторые из присяжных хотят возмутиться подобным обращением родителей, но не в состоянии выместить злобу на прекрасной, несчастной женщине, которая плачет за столом, одетая в платье с безупречным сочетанием суровости, скорби, раскаяния и великолепия… Следующим говорит его адвокат. Его руки движутся без конца, переплетаясь и скача в воздухе, изображая сцену, подобную финалу шекспировской трагедии. На его языке вертится описание мальчиков — тех других мальчиков — тех хулиганов, которые не являются ни отличниками, ни блестящими футболистами, ни любимыми всеми студентами. Они не представляют собой трагичного, красивого юношу в сером костюме, переживающего худшие минуты своей жизни. Они невоспитанны, грубы, жестоки и едва ли сохраняют в себе человечность под конец тирады адвоката. Они потянули Теруки Ханазаву на дно. Вынудили его. Эти трусливые негодяи привели Шигео Кагеяму в Среднюю Школу Черного Уксуса в тот серый полдень четверга, а последующие события остаются на попечении судьбы. Прокурор не умеет говорить руками. Он чопорно съежился в костюме, который не везде правильно на нем сидит. Присяжные не прислушиваются к его словам, ибо те не играют музыки, не описывают шекспировских драм, и его персонаж ничем не походит на образ, который создает Теруки Ханазава. Его герой, этот Шигео Кагеяма, не являлся ни отличником, ни футболистом, ни любимым одноклассником. Насколько могут понять присяжные по тому, как прокурору остается соскребать со дна какие-либо сведения о Шигео, этот мальчик почти ничего собой и не представлял. На третий день суда для дачи показаний вызывают самого Теруки. К этому моменту он заключает в себе все, чего ожидают от него присяжные: он красноречив, учтив и отравлен печалью, которая, кажется, просачивается из самой глубины его души. Он не хотел. Он не собирался. Если бы он мог, он бы повернул время вспять — если бы он только мог. И он замолкает, когда его адвокат упоминает стипендии в самые известные школы, стремления попасть в самые почитаемые университеты, планы даже большего величия, лишь подобающие гению вроде него. Адвокат кончает замечанием, простым вопросом, честно ли будет уничтожать будущее Теруки Ханазавы до того, как оно произошло. Прокурор пытается. Он пытается объяснить, что будущее Шигео Кагеямы уже уничтожено. Но никто не знает, какое будущее было у Шигео Кагеямы вообще. Присяжным отводится сорок пять минут на раздумья. Теруки признается невиновным. Адвокат приподнимает уголок рта, как только разглашается вердикт. Мать Теруки сцепляет руки, и по ее щекам текут еще более идеальные слезы. В выражении Теруки нет заметных изменений. По фотографиям, которые снимают сразу после решения, кажется, он будто бы и не слышал. Журналисты подходят с вопросами. Они первыми предлагают пожать ему руку, и он сжимает каждую из них крепко. Они хвалят то, какое уверенное, твердое рукопожатие у него в его возрасте, словно они впечатлены, словно сильные, крепкие, безжалостные руки Теруки никогда не причиняли зла.