Ледяное море

Услышав запыхавшиеся, на повышенных тонах спорящие мужские голоса, Влад по привычке подавил дрожь. Современный турецкий был не так уж похож на мертвый ныне османский язык; Влад даже не помнил, когда успел выучить новую версию, она будто сложилась в голове из всего, что он узнал за свои пятьсот с лишним лет жизни. Но в ушах все равно звучал тот, что он учил в пленении, зная, что от этого может зависеть его жизнь. Впрочем, никогда ему не было суждено овладеть его мелодичными напевами, так не похожими на родной колючий славянский. И Влад бы обязательно восхищался его гармонией, красотой, способной рождать райские образы из одних звуков, его тягучими песнями и пронзительными стихами, если бы не… Если бы не. Ускорив шаг, Влад вышел навстречу знакомым голосам и бегло окинул взглядом компанию своих и чужих. Лайя, Аслан и Александра в любом своем перерождении никогда не уставали удивлять его своей способностью находить друзей в любом месте, будь то улочка провинциального городка или пышный прием, будь то Румыния, Америка или Турция; но еще больше он, 500-летний Король темных, не понимал, почему из всего окружения они всегда выбирали тех, кого стоило презирать и обходить стороной. И ему нравится, как Эван — ведущий этого цирка под названием культурный форум — отшатывается при виде приближающегося Влада. Потому что среди своей бедовой компании Влад не видел Лайю, и оттого на его неподвижное лицо наползает мрачная тень. — Послушай. — Перед Владом, как из-под земли, вырос Лео, хватая его за локоть и сбивая с шагу. — Пойдем, поговорим с капитаном. Ты сможешь его убедить совершить еще один рейс до Девичьей башни. — Зачем? На мгновение солнечные глаза Лео устремились в виднеющиеся с причала огни острова. — Лайя отстала от группы и осталась там. С Мехмедом. Сойданы не понимают, зачем спешить, раз уж Лайе «выпала честь» быть в компании главы их семьи, так что они нам здесь не помогут… Лео морщился, говорил еще что-то, махнул рукой, подзывая недовольного капитана, но Влад едва ли их слышал, чувствуя, как вся поверхность его обманчивого человеческого облика пошла волнами, будто запертый внутри монстр попытался вырваться из клетки; как ненастоящая кровь в его ненастоящем теле заморозилась, превращаясь в прожилки на холодном мраморе. Одна мысль о Мехмеде и Лайе наедине, окруженных морем, переполнила его одновременно жгучим страхом и ледяной яростью. Такой, которую только способна была вместить его измученная бездонная душа и заново собранное воедино руками его возлюбленной разбитое сердце. Потому что Влад никогда не верил уверениям, что Мехмед повзрослел и изменился. Падишах всегда был скользким засранцем. Он мог провести своего отца, муллу, своих генералов и советников, целую страну, но не Влада. Мехмеда прославляла история, искусство, его называли мудрым и смелым и ставили в пример, но для Влада он всегда будет мелким эгоистичным ублюдком, нарциссическим психом, который просто научился скрываться. Как полагается змеям вроде него. — Нет, — только и произнес Влад. Он отвечал этим на все неозвученные вопросы Лео, на все будущие его просьбы, вроде: не совершать опрометчивых поступков, не давать Тьме руководить его действиями, не портить их отношения с Сойданами. Нет. Влад мог питать надежды на счастливый исход, когда они выступали против мира за гранью добра и зла, потому что в этом случае любой, кто охотился за Лайей, мечтал заполучить — или погасить — ее Свет, или добраться через нее до самого Влада. Это не было личным, и он всегда мог уверенно увести чужое внимание на себя. Но Мехмеду нужна была Лале еще тогда, когда она была просто принцессой, а Влад — валашским выродком, мешавшимся у него под ногами. И, черт возьми, он не забыл. Даже сейчас, когда свидетели мертвы, и ни одной буквы о произошедшем тогда в гареме не осталось в истории для потомков, Влад не забыл. Мурад мог думать, что преподал сыну урок, Лале могла его простить, Аслан мог об этом молчать. Но у Влада проржавевшие колья пронзали сердце от мысли, что Мехмеду нападение на Лале сошло с рук. Влад был Темным, потому что его сердце познало опустошающую потерю; оно было слишком большое, вмещая всю эту огромную, больше него самого, любовь к Лале, и не важно, сколько Тьмы он в себя примет — две, три, сотню, хоть весь Мир, потому что тоска по ней сделала его сердце бездонным. Но Мехмед принадлежал Темным, потому что его сердце сгнило, едва его ведьма-мать провела первый обряд. Влад стал Темным, потому что его Свет уничтожили; Мехмед был той темнотой, что уничтожала свет. Само его существование было ошибкой, за которую пришлось поплатиться чужими жизнями. Мехмед жил на крови своих невинных братьев; иронично, что именно Влада при этом называли вампиром. И сейчас Король чувствовал, как камень, в которое обращалось все его естество, звенело, как при землетрясении, и видел, как Черное море леденеет под его взглядом. Со стороны послышались испуганные вздохи, крики удивления, но Влад, не чувствуя ни идущего от льда мороза, ни пронизывающего ветра, начинает свой путь. Он не пересекает море, как Моисей или Мессия; в Бога Влад перестал верить вскоре после того, как попал под венец полумесяца. Впрочем, он никогда и не нуждался ни в чьей помощи. Нуждался в помощи и доброте Лале, может быть, когда был ещё зеленым юнцом, чудом не сломавшимся в жерновах средневековой политики. Но теперь, с этой двойной гущей тихой, неотвратимой ярости и кипящей жестокости, от которой подрагивали кончики пальцев, ему не нужен никто. Ему нужна Лайя, разумеется, и силы светлых для поддержания облика, но это не изменит того, кто он есть. Лайя попыталась его спасти; и попытка сделать себя лучше, чем он есть, чуть не сожгла его заживо. Теперь, обретя себя заново в подвале того лэствилского замка, Влад увидел будто со стороны, как затворничество в замке в ожидании ее перерождения разморило его, сделало слабым, податливым, милосердным. Спасающим детей, жертвующим на благотворительность и ведущим дипломатические игры со своими врагами. Ведь, в сущности, Влад никогда не умел врать. Любой никчемный лицемер, будь то потомок ублюдских бояр, низший темный или одержимый шехзаде, обошел бы его в этом искусстве. Влад не умел врать даже самому себе: когда пытался отказаться от Лайи или стать лучше, чем был на самом деле. На деле же он — Тьма, от приближения которой замерзает бушующее море, и от мощи поступи которой этот лед идет трещинами. Он станет тем, кем ему суждено было быть; кем его сделали другие. И исправит то, что надо было сделать столетия назад. Ведь не зря же история так стремительно повторяет себя. Лайя вспоминает прошлое, Аслан и Александра тоже здесь, и в этот раз Влад убережет их. Картины Лале воссоздаются под нежными созидательными руками ее нового воплощения, Влад сажает на колья семьи предателей и замораживает воду, чтобы помешать Мехмеду, который, как скорпион, вылезает из своей пещеры к людям, чтобы жалить тех, кто дорог Владу. Над Черным морем свистит морской ветер, но полы пиджака Влада едва колышатся, и ни один волосок не покидает уложенной прически. Ноэ, должно быть, нашел способ идти за ним по пятам, может быть, даже сунется образумить его, но Влад сейчас не действует на эмоциях. В противном случае море бы кипело, а холодную ночь пронзали бы предсмертные крики Сойданов: он бы начал с тех, кто допустил роковую ошибку, разлучая его с возлюбленной. Снова. Наоборот, ледяное море, как и в прошлый раз — его стратегия, в которой внешний облик Влада не имеет никакого значения. Мехмед, может, и был султаном, но он был Цепеш, и тот, кто об этом забывал, не заканчивал хорошо. Владу нравилось, когда его боялись, обходили по широкой дуге, чтобы не задеть свирепого князя. Выросший в поколениях диких нравов, будучи разменной монетой в эпицентре завоеваний, Влад даже спустя полсотни веков признавал страх самым верным союзником. Он помнил, как страх сдерживал его от опрометчивых поступков при дворе Мурада — и почувствовав на себе неотвратимое давление лезвия этого инструмента, овладел им в совершенстве. Страхом он пресекал даже мысли о мятеже среди своих ненадежных союзников-бояр. Страхом он стращал непобедимую Османскую империю. Страх ограждал Влада от новых привязанностей, чтобы предательское сердце не забилось вновь слабыми страстями. Страхом он пробивал себе путь в иерархии Темных. И монстр уже бушевал, скалился, рвался наружу из клетки ребер, пытался крыльями порвать хрупкие человеческие лопатки; появись он вместо Влада, никто бы не удивился еще больше. Все равно Лайя и так видела его во всех ипостасях. Как и Мехмед. Впрочем, в любом случае, даже в человеческом облике Влад перемещался с нечеловеческой скоростью. Он в считанные секунды растворился черной точкой на горизонте на глазах тех, кто остался на берегу, и тут же темной фигурой возникая за окном тех, кто остался на яхте. Влад видел момент, когда Лайя заметила его, потому что стояла у окна, пытаясь разглядеть своих друзей; это выражение испуганной лани на ее лице всегда будто накручивало внутренности Влада на кол, будто это его дырявили в той мучительной казни, что он подвергал других. Сзади нее стоял Мехмед — в чёрном, сложив руки, что-то говорил, медленно шевеля губами, и за то, как его фигура коршуном нависала над Лайей — его Лайей, которую этому куску дерьма никогда не получить, как он и не получил Лале — Влад мог бы его четвертовать на колесе, как всегда мечтал. А потом Влад замечает детали, которые обращают его несуществующую кровь в керосин. Лайя в костюме для восточных танцев, напряжена и подобрана, будто в самом деле лань, что вот-вот бросится в лес, спасаясь от зубов хищника, Мехмед делает шаг вперед, к ней, хмурится недобро, и у Влада от ярости на глаза падает пелена пульсирующего мрака. На мгновение он снова в гареме, где пахнет душистыми маслами и горящим в лампадах маслом, где Мехмед домогается до нее, потому что может, не слышит отчаяния и истерики в криках отбивающейся Лале, света его, и где Влад с Асланом ставят свои жизни на кон, чтобы остановить его. Сейчас Влад отдаленно слышит звон бьющегося стекла — мощь его Темной силы сбивает любое препятствие на его пути, и жаждущего крови монстра внутри даже не интересует, что осколки могли ранить хрупкого человечка, которого они пришли спасать. Потому что монстр вспоминает тот момент, когда он родился в слишком большом сердце слишком впечатлительного мальчишки. Когда мальчишка впервые захотел не только восстановить справедливость, но и насладиться процессом. Когда вместо ока за око он мечтал забрать всю голову, предварительно отделив ее от тела. Чтобы жизнь навсегда покинула глаза Мехмеда, и в их ониксовой черноте не было бы ничего, кроме зеркального отражения Влада. История повторяется, и он больше не совершит ошибки, оставив опасного ублюдка в живых.