━━━━━━
Война. Самое страшное слово человечества. История насчитывала сотни войн и столкновений. У всех них были разные причины, разные масштабы, но итог всегда был один — смерть. Умирали люди, животные, города. Рушились государства и исчезали целые цивилизации. Москва своими глазами видел войны, своим телом ощущал их последствия. Ему не привыкать к человеческому безрассудству и жестокости. Он, как и многие, терял нечто ценное для себя, а потом просто привыкал к утрате. Вторая Мировая отличалась от других войн. Не успели зажить раны прошлых стычек, как вновь нахлынула волна боли новых потерь. Небо чёрное от самолётов, земля пропитана кровью, и, казалось, вечная мгла накрыла своими огромными крыльями планету. Московский только сильнее сжимал вечно напряжённую челюсть, понимая ужас катастрофы. В войне страдали все. Захваченные города тонули в человеческих трупах, изнемогали в плену, осознавая свою беспомощность. Москва злился. Злился на слабость и ненавидел себя. Это его подчинённые, и он, как столица, должен был защитить их, но не смог. Как вчерашний день он помнил пик своего отчаяния. Восьмое сентября тысяча девятьсот сорок первого года стало для него отрезвляющей пощёчиной. День, когда над Ленинградом замкнулось стальное кольцо, стал точкой невозврата для Миши. Он понял переоценку своих сил, понял свою глупость и наивность. Невский остался в осаждённом городе. Отрезанный от всего фронта, Ленинград оставался жалким кусочком земли. Москва тогда рассчитывал, что справится с проблемой, что блокада города — это лишь временное бессилие Красной Армии. Ошибался. Блокада действительно была временной, вот только промежуток времени растянулся не на несколько недель или месяцев, а на несколько лет. Ленинград — город-герой. Выстоять в таких условиях многим не под силу. Саша в очередной раз доказал, чего он стоит. Однако страшные вести и рапорты, которые приходили из колыбели революций, вводили в ужас. Ленд-лиз не открыли, как и второй фронт. Город долгих полтора года жил на собственных силах. Без еды, воды, тепла. Под вечными пулями и бомбами. Люди, которых успели вывезти, рассказывали жуткие истории о том, как дичали, зверели, теряли человечность мирные жители, как героически они отдавали последнее на фронт. А потом поедали себе подобных. Когда в сорок третьем блокаду прорвали, у жителей появилась неосязаемая надежда на будущее, в котором им будет место, однако суровая реальность оказалась жестче. Бутылочное горло было крайне хрупким пространством, через которое пропускать машины с грузом было наравне с самоубийством. Ленинградцы голодали. Они ели всё. Клей, бумагу, землю, животных. Когда ничего не осталось, когда рухнула последняя совесть и посыпалась гордость, они пришли к трупоедству. Жестокий мир, прогнивший мир, но суть выживания была одна. От рассвета до заката, всю ночь напролёт теплить жизнь внутри себя, заставляя сердце биться. Ужасная участь людей. Медленно состав подкатился к перрону, с протяжным воем и скрежетом останавливаясь. С шумом вышел воздух из труб, оповещая об окончании работы механизма. Москва вышел на платформу, оглядываясь по сторонам. Было тихо. До ледяного ужаса на коже тихо. Словно всё в округе вымерло. На привокзальной площади тоже никого. Из разрушенных домов не появлялись лица, не выходили люди. В чёрных дырах-окнах нет любопытных глаз. Прищурившись Миша заметил на горизонте чёрную точку. Единственная живая душа на всё пространство руин. Московский мелким шагом приближался к человеческой фигуре, что стояла посреди улицы. Точнее шла, но шаги её были настолько медленными, настолько незаметными, что казалось, будто она и вовсе застыла. — Извините, — Москва не понимал пол человека, потому что сгорбленная спина и мешковатые лохмотья, остатки прошлой одежды, вводили его в заблуждение. — Позвольте вас остановить, — не церемонясь, он положил руку на плечо, вставая перед тёмным силуэтом. Наконец-то он немного наклонился, заглядывая под капюшон, где скрывалось лицо женщины. Настолько плох был её вид, что даже близко на возраст свой она не выглядела. Больше на жуткую старуху походила. Кожа посерела, обвисла и сложилась в морщины. Зелёные глаза видно цвет потеряли, стали стеклянными с тонким оттенком гнили. Дышала она через рот. Глубоко, медленно, как нормальные люди не дышат. Седые волосы липкими тонкими струями стекали вниз к земле, качались, как сосульки на оставшихся крышах Ленинграда. — Что за..? — не успел он договорить, как женщина резко вперёд дернулась. Клацая зубами, что в количестве не более десяти сохранились в её рту, она попыталась откусить Московскому нос. Жадность с голодом заиграли на дне стекла её глаз. Московский вовремя отпрянул назад. Всё-таки он был сильнее и ловчее жительницы блокадного города, которая не видела нормальную еду в течение нескольких лет. — Михаил Юрьевич, — солдаты к нему подбежали в одно мгновение. Они заломили женщине руки за спину, заваливая её на землю. Под тяжёлым весом треснул лёд на земле, но всем казалось, что это кости её хрустальные ломались. — Вы в порядке? — спросил один из вояк. — Да, — равнодушно ответил Москва, стирая со своего лица вонючую слюну. Он внимательно огляделся по сторонам, заглядывая в дыры вместо окон по-новой. Теперь он видел в них десятки голодных глаз, что пристально за ними наблюдали, выжидая нужного момента. — По одиночке не ходить, держаться группой. По возможности гражданских не убивать, — он отдал приказ, уверенно уходя вперёд. — Есть, — хором. — Михаил Юрьевич, а вы куда один? — поинтересовался один из солдат. Грозный взгляд багровых глаз смерил его любопытство. Москва продолжил путь по пустынному Невскому проспекту в одиночестве, не убирая при этом руку с автомата. Знакомый дом показался на горизонте слабым силуэтом. Миша выдохнул, понимая, что примерно одной проблемой стало меньше. Невский должен быть где-то здесь. Осторожно Миша зашёл в парадную, стараясь лишний раз не шуметь. Старые гнилые доски под его весом скрипели, стонали, готовы были сломаться в любую секунду. На втором этаже пусто. Одна из квартир открыта нараспашку, из неё давно всё вынесли, во второй частично потолки обвалились, оставалась одна. Сашина. Московский дёрнул за ручку и к его огромному удивлению дверь со скрипом открылась, пропуская его в сырую, холодную квартиру, где стоял невероятно отвратительный запах плесени. Москва зашёл в прихожую, внимательно оглядываясь по сторонам. От прежнего жилья Ленинграда не осталось ничего прежнего, знакомого. Стены пустые, окна заколочены, в комнатах только пыль с мусором жила. Москва всё дальше проходил. В округе стояла проклятая тишина, которая нарушалась скрипом, падением камней и штукатурки. Сердце бешено в груди билось, отдавая болью в висках. Разум кричал об опасности, которую глаза не видели. Стоя в последней комнате, что была точно спальней, судя по матрасу и буржуйке, Москва раздосадовано выдохнул. Невского тут нет. Следующая мысль в голову прийти не успела. Тупая боль звоном в ушах отдалась. Московский ориентацию в пространстве резко потерял. Второй удар пришёлся по тому же месту. Падать на колени больно, но по сравнению с головой, это было пустяком. Третий удар вырубил Москву. Его тело мешком повалилось на доски, только пыль в воздух поднялась. Фуражка откатилась куда-то в угол комнаты, где лежали старые обглоданные кости. Золото волос окрасилось в противный красный. Кровь стекала вниз и по бокам на шею, а пряди слипались между собой, создавая хаос. Кусок кирпича с остатками волос и кожи упал подле головы. Шатаясь, Невский сел рядом с бессознательным человеком. Он тяжело дышал, не потому что ему было плохо от содеянного, а потому что последние силы он вложил в удары. Ленинград отдыхал, пока шарил по карманам незнакомца. Ничего не найдя он, словно в обиду, ударил человека по спине кулаком. Сил было мало, как и времени. Саша вечно оглядывался, проверяя, чтобы к нему никто не пожаловал. Прикладывая все свои силы, он с великим трудом перевернул тело на спину. — Миша? — знакомые черты ярким образом впились в память. Словно ошпаренный, Невский отлетел к ближайшей стене, больно ударяясь головой. Он немного зашипел. Сальные волосы, которые теперь достигали плеч, свалились на лицо. Ленинград им и малую долю внимания не уделил. Он ноги-спички к себе поджимал, вцепляясь костлявыми руками в лицо. Только его серые глаза лихорадочно блестели. — Как же так? Что же делать? — он смотрел на неподвижное тело столицы, чувствуя, как на языке слюна вязкая появлялась. Как животное, на карачках, он подполз к Москве ощупывая его тело. Явно похудел, но с Сашей ему не сравниться. — Нет! Я не могу, я не могу, я не могу, — вторил он сам себе. Останавливал. Голоса в голове ехидно смеялись, уговаривали, шутили. Ничего не будет тому, кто бессмертен. — Но я так давно не ел, — стонал Невский, жмуря глаза до мрака кромешного. — Не могу, не могу. Могу, — с тихим хрипом из горла вырывалось разрешение. Будто кто-то другой на всё дал согласие. Теперь Ленинград остановить себя не мог. В отточенных движениях Невский широкие теплые армейский штаны стянул. Непривычно ремнём у, практически, паха перетянул ногу. Проходясь сухой ладонью по сильному бедру, Невский тихо смеялся, склоняясь и касаясь лбом тёплой кожи. Он молился непонятно кому. Перед ним его жертва лежала. Его подношение. В тонких лучах дневного света сверкнуло старое лезвие. Оно на коже в одной точке остановилось, выпуская первые капли крови. Рука дрожала, как никогда раньше, а сердце отчего-то гулко билось. Живот скрутило в рвотном позыве, но блевать давно было нечем. Слюна выделялась сильнее, голоса в голове стали громче, рука сильнее. — Прости, прости, прости, — безостановочно шептал он, пока резал плоть чужую. Под острым лезвием кожа быстро расходилась, являя сильные мышцы. Невский на них с аппетитом смотрел. Надавливая на бедро над коленом, он видел, как кровь быстрее забежала, скрывая красную лоскутную ткань. Тонкая струйка брызнула ему в лицо, россыпью оставаясь на коже. Несколько таких капелек Невский языком с сухих губ собрал. Голова кружилась. Голоса внутри воспели, прося большего. Жажда крови его захватила. Безумная, кривая улыбка расплылась на лице. Вновь лезвие ножа сверкнуло в полумраке, погружаясь в кровь. Горячая мышца мягким лоскутом расходилась под сталью. Точёными движениями вырезалось всё самое лучшее. Белые костлявые руки в багровый цвет окрасились, вязкая жидкость под короткие чёрные ногти затекала, немного неприятно жгла, а в воздухе стоял отвратительно тяжёлый запах железа. От него у обычных людей глаза бы слезились, но Невскому не привыкать. Для него этот запах роднее цветочных садов бывшей Российской Империи. Завершая работу, он довёл немного неаккуратный контур до конца. Поддевая ножом вырезанный кусок плоти, Ленинград с наслаждением смотрел на кусок мяса. Нож с грохотом упал на пол, поднимая небольшие брызги в растёкшийся крови. Невский встал с колен, уходя с добытым трофеем к буржуйке, на которой стоял грязный от копоти ковш. Скидывая плоть внутрь, он залил всё тёмной мутной водой Невы, разжигая буржуйку. Огонь, что вечно теплился, теперь пылал ярким пламенем, постепенно нагревая старый метал. Саша глубоко вдыхал, словно пытался почувствовать запах еды, которая ещё не готова. Медленным осознанием пришла мысль о содеянном. Крупная дрожь пробила всё тело. Руки затряслись. Невский на них с ужасом смотрел, не замечая, что лёгких перестали качать воздух. Он повалился на пол, упираясь локтями и коленями. Ему вновь хотелось блевать, но теперь от отвращения к себе. Протяжным воплем тянулось его сожаление из глотки. Он кричал надрывисто, долго, бил кулаком по полу настолько сильно, что вся кожа с места ударов слезла. Усаживаясь на согнутые ноги, он задрал голову к потолку. Со лба холодный липкий пот стекал. — Что я натворил, что натворил, что я сделал!? — отчаянно кричал он на всю квартиру. Пальцы в корни волос вцепились, вырывая их клочьями. — Нужно что-то делать, — вставая на ноги, он шатался из стороны в сторону. Тонкие мышцы затекли, налились свинцом, отказываясь работать. Несколько раз падая на пол, он дополз до бессознательного тела Московского. Осторожно он взял в свои руки бледное лицо столицы, оставляя на щеках кровавый румянец отпечатков пальцев. — Миша? — звал его отчаянно. Естественно, ответа не последовало. Он всё звал его, но только тишина ему отзывалась. С последними силами он затащил Москву на пыльный матрац, грязными тряпками он убрал застывшую коркой кровь. Закрывая тело старой потёртой шинелью, Саша прислушался к частому шумному дыханию Московского. Тем временем на кухне кипела вода, а по комнатам потянулся тонкий запах готовой еды. Невского пополам согнуло. Голод поводком затянулся на шее, душил, тянул к буржуйке. Как побитая собака, Ленинград смотрел на сваренный суп. Отвратительный на вид, ужасный на вкус, но тем не менее это еда, которую он давно не получал. Руки сами собой налили в тарелку воду, затем и сам кусок мяса с звонким шлепком свалился в посуду. Невский губы нервно кусал. Глаза его лихорадочно бегали, пока руки выполняли. Потемневшая от налёта ложка зачерпнула первую порцию кипячёной воды. Вкуса толком не было, но горячая жидкость до боли приятно обожгла горло, водопадом падая в желудок, что мгновенно заболел. Ленинград глаза закатил, чувствуя секундное облегчение и удовольствие. Вновь и вновь он черпал воду из тарелки, отправляя её прямиком в рот. Делал он это быстро, боялся где-то на уровне подсознания, что у него всё отберут. Когда в тарелке практически не осталось жидкости, а на дне лежали нетронутые кусочки плоти, Невский замялся, будто решал в своей голове сложную задачу. Подцепляя небольшой кусочек, он разом отправил его в рот. Знакомый вкус осел на языке, скользкое мясо перекатывалось из-за щеки за щёку. Тщательно пережёвывая, он внимательно смотрел на другие куски готового человеческого бедра, что сейчас только сильнее манили. В соседней комнате, Московский стал крутить головой. Его светлые ресницы трепетали, глаза под веками бегали в разные стороны. Невероятная боль пронзила всё тело. Москва давно её так ярко не чувствовал. Тело отказывалось подчиняться. Собравшись с силами, он коснулся затылка, где кровь застыла. Он ужаснулся, но ни это его беспокоило. Он практически ногу не чувствовал. С трудом он принял сидячее положение. Страх комом поперёк горла встал. Миша резко откинул шинель с тела, устремляя свой взгляд на ноги. В жизни он многое видел, но собственное тело его всегда в отвращение приводило. Смятая кожа, отсутствие большого пласта ткани, кровь, застывшая буграми, порванные тонкие связки и бедренная кость, что лежала меж оставшихся сокращающийся мышц — всё привело его к грани. Московского тошнило. Лёгкий завтрак мигом вышел субстанцией нездорового цвета, лужей растекаясь по полу. Следом вышла горькая желчь. Московский от ужаса происходящего истошно закричал, взрываясь новой волной боли. Мозг бил тревогу, желудок скручивало. Ногтями он скребся по ноге, пытаясь развеять иллюзию его больной головы. Ничего не выходило, кроме истошных звуков. На кухне сидел забитый в угол Ленинград. С первым громким криком он выронил тарелку из рук, проливая остатки супа, который теперь стекал меж хлипких половиц. Зажимая рукой рот, он слёзы горючие ронял, потому что понял, что эту невообразимую боль принёс он. Принёс человеку, которого любил. И ничего ему не оставалось, как только биться подстреленной птицей, захлебываясь собственным отчаянием. В холодном и пустом Ленинграде по улицам страшных дорог разносился вопль дикого зверя, что попал в капкан жажды крови.━━━━━━