Темнота и твоя вечность

      Ключи возвращать решительно не хотелось. Что-то тянуло меня туда. Возможно, интерес. Меня поистине взбудоражила история Призрака Оперы. Редко находится настолько хорошее дело, чем Париж меня, конечно, сумел порадовать. Но в судьбоносные встречи, судьбу как таковую, как силу, влекущую незримо за собой человека, я не верю. Для меня судьба скорее результат сложившихся случайностей. Не изначально заготовленный план, осуществимый с помощью некой силы, а наоборот, основывающаяся на уже сделанных выборах история. Зато в свою жадность я верю...       Денег, полученных с расследования, вполне могло хватить на еще какое-то время бедной жизни в Париже. Но мне уже наскучили тряпки, что я носил, и эти перештопанные пылесборники, которые я надевал на себя каждое утро, уже мозолили мне глаза. А обувь конкретно ноги. Хотелось бы обновить гардероб, ибо меня уже попрошайкой вот-вот и начнут считать. А одежда во Франции отнюдь не дешевая, особенно приличная, та, на которую я мог рассчитывать.       Откуда взять денег я долго не думал. Голову мою все не покидал этот несчастный Призрак Оперы. Я все думал, думал, прогонял всю историю Эрика, Дароги, Кристины и ее возлюбленного снова и снова... И тут Эврика! Сочинения Эрика. Они не давали мне покоя. Его опера, его несчастный "Дон Жуан", окончившийся незадолго до его смерти... Эрик, судя по словам Дароги, что в виду своего характера ими не разбрасывался, был великим гением. И это наследие его безумной гениальности было доступно сейчас только лишь мне... Я бы мог продать эту оперу. Например, Академия Изящных Искусств точно заинтересуется в загадочной опере, взявшейся из ниоткуда... Эрику на том свете не нужны будут деньги, а я и прославлю его на весь мир, и сам за свои старания хоть что-то, да получу. Ну а что? Мне тоже было не легко таскаться по этим подземельям в неудобной обуви и сидеть слушать заунывное бурчание Моншармена, борясь со сном! Думаю, я тоже достоин признания!       Решено было во что бы то ни стало вернуться в оперу и откопать труды Эрика. Будь то "Дон Жуан", будь то еще что, такой плодовитый гений не мог исчезнуть, не оставив ценнейшего наследия!       И вновь я в Опере. Молоденький посыльный, что недавно так зло надо мной пошутил, меня даже не узнал. Я подумывал над тем, как ему отомстить за мои скитания по проклятой опере, что больше похожа на лабиринт, чем на дом культуры. Проскользнув мимо него, я прошел сразу к входу в подвалы оперы. Дарога все же настоял на том, чтобы вернуть ключи, но был же ход и напрямую, не через поддельную гримерку. И я намеревался его отыскать. Я позаимствовал у оперы фонарь и отправился выискивать ход к подземному озеру. Подвал был просто огромен, несколько этажей технических помещений, но я по свежей памяти все же отыскал все же подземное озеро.       Да, французы все с придурью. Кому ж в голову вообще могло прийти строить здание прямо, черт его дери, над озером? Что за идиоты? Не проще было строить в другом месте? Тем не менее, сложными архитектурными решениями, французы выкрутились. Точнее Эрик. Эрик, как мне кажется, вообще идиот полный. Гений, но, как выясняется, ему лишь бы себе палки в колеса повставлять и жаловаться.       Вон и свежая земля, прикрывающая уже успешно сгнивший за тридцать лет труп. Мне совершенно не хотелось ворошить эту могилку опять. Даже скелет Призрака Оперы выглядел жутко, пускай я за годы работы и не такое видала. Правда одно меня смутило – на воде тихо покачивалась лодка. В тот раз ее не было. Я человек не склонный к мистификации, наоборот, скептик до мозга костей. Мне подумалось, что то, наверное, рабочие. Может идут какие-то восстановительные работы... Например, надо им еще какое рабочее помещение. Мне-то откуда знать. Меня волновало наследие Призрака Оперы и его цена.       Я шагнула в лодку. Та опасно покачнулась, но меня выдержала. Лодка была старовата. Хотя ей давно никто не пользовался... Мало ли, опять же, вдруг рабочие просто ленивые и не вытирают пыль. Или вообще лодку принесло... Сквозняком? Не знаю. Мне вообще не хотелось думать ни о чем плохом. У меня болели ноги, а пальто было больше похоже на решето. Я взяла в руки весло и кое-как, нелепо, впервые в жизни, повела себя саму навстречу неизвестности. Все истории подобного рода начинаются с глупостей.       Я быстро выдохся грести. Не умел я вовсе, чего уж удивляться. Но скоро я достиг берега. Мне предстало место, которое тридцать лет назад таило в себе монстра. Старая конструкция. Нетронутая никем до меня. Меня, конечно, потихоньку накрывала тревожность... Никаких следов работ. Откуда лодка? Может... Может работы просто были с другой стороны? Ну да, лодка была направлена в эту сторону, если бы человек возвращался от этого берега, было бы странно плыть носом назад, чтобы так пришвартоваться. Кое-как я себя успокоил и подошел к двери. Та была открыта. Стоило мне нажать на ручку, та с отвратительным скрипом открылась. Я аж поежились, настолько мне стало неприятно.       Внутри пыльно, пахнет сыростью и старостью. Просторная, темная комната с органом. Фонарь почти выгорел. Я рисковали остаться в темноте...       Оставив дверь нараспашку, я вошел внутрь и чуть не споткнулся о гроб. Пустой, благо. Я знал, что Эрик, опять не ясно зачем, спал в гробу, так что не испугался. Я прошел дальше, мимо пыльного органа. Что-то во мне по-ребячески захотело ткнуть какую-нибудь клавишу, но тут я вспомнил, что орган было слышно на всю оперу и сразу же забыл об этой наивной идее. Я прошел к столу. Огромные слои пыли, под которыми старые бумаги. Стряхнув пыль рукавом пальто, которому уже все равно прямая дорога в помойку, я взглянул в тусклом свете фонаря на рукописи. "Дон Жуан" – гласило название, выведенное кривым, размашистым, но торжественным почерком. Я в каком-то забытие, наплевав на то, что вот-вот останусь в темноте, просматривала лист за листом. Я ничего не смыслю в музыке, но эти импульсивные записи меня словно гипнотизировали. Я вспомнила о своих планах лишь тогда, когда осталась в темноте. Дверь за моей спиной захлопнулась. Я не видели ничего. Вообще ничего. Может, сквозняк...?       И тогда меня охватила тревога снова, но теперь я в ее объятиях остались надолго, без возможности пошевелиться вовсе. Через пару минут мои глаза должны были привыкнуть к темноте...       И я стоял, судорожно гадая, откуда в подвалах оперы, где постоянно закрывают все двери, взялся сквозняк. Стоял, сжимая в руках тонкие, хрупкие страницы, дыша этой мерзкой тридцатилетней пылью. Но тут вдруг я почувствовал, как мои волосы кто-то отвел в сторону, обнажая мою шею, и тут же ощутил холодное дыхание там. По моей спине, нет, по всему телу пробежал табун мурашек, чуть ли не крупной дрожью я забился. Где-то сзади послышался необычайный голос...       – Что ты здесь делаешь?       Хриплый, тихий, мелодичный, словно отражение эха, где-то у меня за правым ухом... Шепот сливался в один общий будто отзвук звенящий, словно я был в храме. Я застыл, я обливался холодным потом, зубы мои задрожали, забились друг о друга, по телу изнутри распространялся холод... На периферии обоняния я чувствовал запах не только сырости, пыли и затхлости, но и влажной земли...       – Что ты здесь делаешь? – уже четче прозвучал загробный голос. Мне казалось, я сходили с ума.       И плотная, едва осязаемая сила, что не имела ни четких очертаний, ни каких либо еще ощутимых параметров, вроде температуры и фактуры, надавила на мою шею, слегка сжала ее. Мне хотелось закричать, и вот было я уже разомкнули губы, как из горла моего не донеслось ни звука. Я словно онемели.       Фантомная хватка крепчала. Мне и без того будто перекрыли кислород. Я не могли думать ни о чем, мои мысли были полны паники, испуга, нечеловеческой тревоги, все в моем ледяном теле кричало мне – "Беги, беги прочь!" – а я лишь старались не забывать дышать, забавно, нелепо двигать ртом. Такой звериный страх я не ощущали никогда. Ничего я так не боялись, как этой неосязаемой силы, этого едва слышного шепота, этого могильного запаха...       – Говори. – приказал голос.       И я попытались:       – А... А... А... – мямлили я. Из глотки едва доносились хоть какие-то звуки. Будучи атеистом до мозга костей, я судорожно вспоминали "Отче наш".       – Кто ты. Говори. – голос звенел в моих ушах.       – Я... – это больше было похоже на болезненное кряхтение, нежели на членораздельную речь. – Я... Детектив.       Я совершил глупейшую ошибку. Он ничего и не знал, а я, идиот, ему так и признался.       – Ты мужчина или женщина? – вдруг прозвучал странный вопрос.       Я опешил. Зачем ему, по всей видимости, самому Призраку Оперы, или я более не знал, кто мог оказаться здесь, такой неживой, несуществующий, нематериальный, знать мой пол? Я никогда не говорю об этом по возможности. А когда надо – говорю, что мне выгоднее. Но кем мне выгоднее быть сейчас?       Сила перестала давить на мою шею больше, но все еще крепко ее держала.       Кем мне выгоднее представиться? Мужчину он убьет... А женщину оставит. Помучает и убьет. Но мне-то надо жить. И, черт возьми, жизни прекраснее я в те моменты ничего не знала.       Оставалось увиливать от вопроса, как всегда. Болтать я умела, но не была уверена, спасет ли меня мой язык...       – А... Зачем вам знать? – быстро выпалила я, пока мои зубы друг на друга не попадали.       Тишина была убийственна. Мое сердце убивалось, рыдало, кричало, тряслось, кажется, к моей панике можно было прикоснуться, кажется, будто она деформировала мою грудь, оставив воронку к неугомонному сердцу, что так отчаянно искало выход.       – В смысле зачем? – его голос дребезжал в моих ушах, как сталь. – Мне надо знать.       – Что это изменит? – моя паника была слишком очевидна, но я старалась его заболтать.       – Не неси ерунды, если жизнь дорога. Тебя трясет как осиновый лист на ветру.       – Что это изменит?       Мы оба были упрямые. Я и Призрак.       – Все, идиот. Ты женщина или мужчина?       И мне в голову пришла ужасная идея. Раз сомневается, убивать или нет, значит понравился. Мой голос был абсолютно такой же андрогинный, как и мое лицо, моя фигура. Брюки могла надеть и женщина, пускай и очень смелая, верно?       – А что? Нравлюсь?       – Ты женщина в брюках или красивый мужчина? – он звучал раздраженно, и потихоньку сдавливал мою шею.       – Значит нравлюсь? – я отчаянно стоял на своем. Мне, черт возьми, надо жить, жить! Чего бы мне это не стоило, перед смертью не надышишься, перед смертью страшно всем!       – Ты, смотрю, очень хочешь умереть... – кровожадно прошептал он. – Как ты смеешь меня водить за нос, меня, Призрака Оперы?! – этот звенящий отзвук снова мерзко задребезжал у меня в ушах, из-за моей спины сильнее запахло сырой землей.       – Если нравлюсь, какая разница? Красота от пола не зависит. – и мое желание жить меня отчаянно ненавидело, пока я несли такую чепуху, что на глаза от страха наворачивались слезы.       – Хочешь, чтобы я взял тебя силой? – я буквально услышали, как он заулыбался. – Знаешь, какого быть женой Призрака Оперы?       Я промолчали. Мне казалось, что я только все испортили. Из моих глаз и вправду потекли слезы. Я не хочу умирать, я не хочу умирать...       – Пока твоя молодость и красота при тебе, ты будешь жить со мной... Нет-нет, я убью тебя, и ты останешься молодой и красивой навечно... – он говорил с улыбкой, он, я боюсь, чувствовал жар, исходящий от моего плачущего лица. – Ты, мое бесполое существо, будешь женщиной. Моей милой женой. И мы проведем с тобой вечность, целую вечность вместе... Только ты, моя дорогая, и я. Будешь только моей. Моей верной, милой, мертвой женой...       Мне казалось, что он сводит меня с ума специально. Если я уже не сошли и это не галлюцинации. Но с галлюцинациями надо бороться... И как же мне бороться?       Эрик всегда хотел жену. Даже не столько как любовницу, а как его дополнение, его рабыню и почитательницу, что будет любить его безвозмездно, за то, что он есть. Он-то ее любить не обязан, он может делать с ней все, что хочет. Хочет – убьет, хочет – заставит убить, хочет – заставит страдать. Он не считал человеком ни Кристину, ни Мелек... И меня не считал. И тоже хотел убить. Унести меня в вечность.       Я закрыл свои влажные глаза. Из-под моих ресниц упало еще пару соленых, горячих слез. Вечность... Вечность в этой сырости и в этом холоде. Вечность в пыли и в несчастье. Вечность в затхлости и запахе сырой земли. Вечность в сожалениях, вечность в прошлом, вечность в смерти... Это не то, совсем не то, как я хотел провести свою вечность. Я всегда бежал прочь от прошлого. Не держал никаких вещей, не держал никаких людей, лишь бы не видеть их смерти, ни о чем не сожалел, нигде не оставался, лишь бежал, бежал дальше, по круглой планете, надеясь оказаться далеко-далеко от всего и всех, кого я оставил. И эта вечность здесь, в холодном подвале, с психом, что жил прошлым и своими страданиями, была для меня хуже смерти.       Я открыли глаза. Темно. Еще темнее, чем было пару секунд назад, когда я сомкнули глаза. Они только начали привыкать к темноте... И так всегда. Закрыли глаза – и снова темно. И так навечно.       Меня развернула за плечи невидимая сила. Я увидели перед собой легкие, едва заметные очертания осколка белой маски. А за ним кромешная тьма. Мое лицо притянул он к своему и мы стукнулись лбами с этой неведомой, плотной силой.       – Соберись, дорогая. Женимся прямо сейчас. – у меня звенело в ушах. – Поцелуемся же, милая, и я увековечу твою красоту... Ты так мило ласкала мои кости... – я почувствовали это давление на своей щеке. Он-то меня видел, а я его нет.       – Если я скажу нет...?       – У тебя нет выбора, дорогая. – я ощутили холод на своем лице, и все мое нутро дрожащее заледенело. – И даже смерть не разлучит нас... Я тебе понравился, да? Ты любопытная... И наглая. Какая наглость для женщины носить брюки, заниматься мужским делом... Какое к черту расследование? Ну ничего, дорогая, со мной твоя женственность расцветет...       Меня переполнял не только страх, но и раздражение. Он нес такую чушь... Этот конченный нарцисс меня и ужасал, и раздражал.       – ... Ибо женщина не полна, если рядом с ней нет мужчины.       Я не заметили, как остановились плакать. Я, лишь часто моргая, с ужасом и злобой смотрели в темноту, где едва поблескивала маска. Как он вообще смеет судить о женщинах и их полности, будучи таким ограниченным, самовлюбленным идиотом?!       – Прими свою смерть... и прими мою любовь. – я почувствовал, как его маска коснулась моих губ. Это был единственный способ нам с ним поцеловаться. Он вжался маской в мое лицо, в мои губы. Я наощупь пытался его оттолкнуть, но этот фантомный плотный сгусток энергии не поддавался силе моих будто бы полых от страха рук. Он держал мое лицо в своих руках и настойчиво "целовал". Будто пытался меня заткнуть, напугать сильнее, подчинить себе.       Когда поцелуй разорвался, его голос снова звучал с улыбкой:       – Смерть подтвердит союз наших с тобой душ... Милая, что может быть лучше нематериальной любви двух душ? Гибель твоя будет нашим поцелуем, а Смерть нашим священником... И даже смерть не разлучит нас...       Я уже не могли терпеть. Мое тело набралось сил. Он держал меня не за руки, не за талию, а за лицо, и вырваться было просто. Я наугад рванули из его хватки. Мне повезло навалиться телом на дверь и та распахнулась. Я выскочили наружу и запрыгнули в лодку, и изо всех сил моего тела, полного адреналина, оттолкнулись веслом от берега, загребли прочь.       И только выбежав из подвала, выбежав в свет оперыных коридоров, я поняли, что все это время сжимали пару листов, исписаных нотами. Я разорвали их к чертям и кинули на пол обрывки.       Оперу я покинул в подобии транса. Я даже забыл отомстить посыльному. Меня еще поколачивал осадок страха. Руки и ноги тряслись, было холодно, очень холодно... Было плевать на деньги, я о них тоже забыл напрочь. Хотелось почувствовать безопасность... и тепло.       Уже потом, в тепле, с дрожащим в руках стаканом виски, я размышлял о нем. Он знал меня... Но не был уверен, женщина я или мужчина. Он видел, как я искал о нем правду. И... И нашел меня идеальной жертвой его спустя тридцать лет. Теперь я понял, что чувствовала Кристина. И я тоже хотел с кем-то убежать из этой жуткой, леденящей кровь реальности. Но я был один. О чем, в целом, не жалею.

***

      С тех пор каждую ночь, просыпаясь в темноте, без способности двигаться, я вижу где-то на потолке, в самом углу, эту поломанную маску. Мне кажется, она приближается... Фантомные руки хватают мою шею, сжимают, душат меня... В тишине я слышу его голос. Его неразборчивый шепот, эхо его шепота. В темноте, обездвиженный, я в ужасе вслушиваюсь в шепот, но не могу разобрать ни одного слова из его колыбельной...       Может я сошел с ума. Но сколько бы времени не прошло, где бы я не был, как бы страстно я не клялся никогда не возвращаться во Францию, в Париж, в эту проклятую оперу, в темноте я вижу отблески белой маски, слышу неразборчивый шепот за своей спиной...       Я надеюсь, что когда я умру, когда настанет мое время, моя душа умрет вместе с телом, память обо мне умрет вместе со мной. Ничто меня не будет удерживать на этом свете... Ибо я знаю, он все еще ждет моей смерти в своей сырости и в своем холоде. И если он меня дождется, христианские байки про адские мучения покажутся детскими сказками. Он устроит мне истинный ад своей посмертной любовью. И я боюсь, очень сильно боюсь его, его пыток, его "любви", его вечности, его запаха сырой земли... Боюсь. Боюсь умирать. Боюсь...