Как пять минут затянулись на несколько лет?
Я так устал проживать сюжет кинолент.
Крепкие руки воспоминаний, отпустите,
Чтобы я мог снова встретить спокойную ночь.
Темно. Из открытого окна в комнату пробирается холодный воздух. На улице льет дождь. Он стучит по стёклам умиротворяющей очередью, не собираясь заканчиваться и привносить в эту ночь звенящую тишину. Сила, только не тишина. Что угодно, но не она. Невыносимо сидеть на кровати, оперевшись спиной на доску в изголовье, чувствуя холод синтетического дерева, согревающийся от человеческого тепла. Только не эта удушающая тишина, в которой не спрятаться от страхов и монстров, живущих в сердце и ждущих, когда опустишь руки, чтобы поглотить полностью. Днём от них можно отдохнуть, вздохнуть до следующей атаки. До следующего приступа паники, заливающего, словно собственный океан слез, горло. Ты можешь сколько угодно лгать себе, лгать учителю, Совету, друзьям и знакомым, но от себя не убежишь. Не спрячешься от злых тварей, таящихся в глубине души и питающихся переживаниями. Учитель. Учитель, Вы где? Пожалуйста. Я больше не могу. Мне страшно, учитель. Там темно и холодно. Помните, Вы сказали, что не бросите меня ни за что на свете. Так где Вы?.. Тишина. В ответ снова лишь тишина. Действительно. Учитель ведь спит, сейчас ночь. Все нормальные люди так и делают, а эта мольба так и останется призраком отчаяния, который растворится в сумрачном небе. У джедаев не бывает кошмаров, Энакин. Учитель тебе это говорил. Ах ты непонятливый мальчишка!.. Тебе уже восемнадцать, а ты все такой же инфантильный. Все такой же несносный, не умеющий себя контролировать, глупый, нерадивый ребенок. И ты хочешь стать настоящим джедаем? Ты хоть можешь перечислить все постулаты Кодекса? Замолчи. Что, сразу идешь на попятную? Заткнись. Чего это ты меня затыкаешь? — Умолкни! — отчаянный шёпот, смешанный с всхлипом, вырвался из груди. Так больно. Словно кто-то обмотал ребра бинтами и потянул за концы, а после придавил гранитной погребальной плитой. — Вырвите мне сердце, учитель, — он упал на кровать вверх лицом, обнимая себя руками, сил даже сидеть уже не было. Хотелось спрятаться ото всех, хотелось, чтобы кто-то прижал к груди, поцеловал в лоб и сказал, что все хорошо, тихо напевая и укачивая на руках. Хотелось тепла, простого человеческого… Но мир жесток. Он холоден к людям с душевными слабостями. Наконец он проваливается в сон — силы окончательно покинули его. А, может, и сама Сила перестала слышать своё дитя.***
О Сила. Как будто водой облили. Энакин даже не проснулся, скорее очнулся. Не было переходного состояния от сна до реальности. Он резко распахнул глаза. Солнце превращалось в широкую полоску света, проникая между шторами. Он сам их когда-то заменил, мысленно послав, а на деле закатив глаза в ответ на ворчание мастера. Ему совершенно не нравились эти убогие жалюзи. Они не пропускали достаточно света, чтобы осветить помещения Храма. Храм. Какое громкое название для тех, кто зачастую забывает, что такое человечность и понимание людской натуры. Они проповедуют Светлую сторону, не боясь пачкать руки. Какая ирония. Энакин усмехнулся и повернул голову, чтобы посмотреть на хронометр. Полпятого. Мужчина… хм, нет, мальчик. Сейчас это мальчик, запутанный, запуганный собственными страхами настолько, что становится больно дышать. По коже пробегает холодок, и это даже не из–за открытого окна и лёгкого дуновения ветерка, в него попадающего. Так. Хватит. Перестань об этом думать, Энакин. Все в порядке, нужно помедитировать. Энакин проверяет связь с учителем. Штиль, все тихо. Мастер поднимется только через час. У этого несчастного ребенка есть ещё час одиночества, в котором он сможет несмотря на свою нелюбовь к медитациям погрузиться в одну из них, чтобы попытаться найти равновесие. Энакин тихо поднимается, он знает, что не уснет, даже смысла стараться нет. Берет одежду и выходит из комнаты, мягко ступая по полу, чтобы не создавать лишнего шума. Он заходит в освежитель, раздевается. Цепляется взглядом за свое отражение в зеркале. «Кажется, я снова похудел», — думает Энакин. — «Нужно не показывать бока учителю, а то заставит есть за двоих. Кошмар», — усмехнулся он, опустив глаза и посмотрев на свои тазовые кости. Бугорки сильно выпирали, кожа побледнела, потеряла свой золотистый оттенок, обычно сияющий под светом ламп. Юноша наконец отвлекся и зашёл в душевую кабину. Намыливая голову, Энакин прослеживал за скучными мыслями, переходящими одна в другую. Пятнадцать минут на все про все, и то потому, что его не покидало чувство заторможенности. Теперь он чист, одет и чувствует себя лучше, чем ночью. Это ужасное ощущение испарины… «Нужно сменить постельное белье», — подумал Энакин, переходя через порог освежителя. Молодой человек быстро и аккуратно пробирается в комнату, берет чистое белье из шкафа, снимает старое, застилает кровать. После уносит его так же тихо, как раньше, к специальной корзине. Вернувшись в комнату, Энакин достает мат и принимает позу лотоса. Закрывает глаза и глубоко вдыхает. Нужно сосредоточиться. А обо мне ты забыл? Что, совесть замучила, и ты решил повести себя как примерный джедай? — О Сила, нет. Заткнись, — разъяренно шепчет Энакин. — Убирайся. Я знаю, ты просто отражение моего чувства вины… Тебе не кажется странным, что ты говоришь сам с собой, словно шизофреник? — Нет, я разбираюсь со своими эмоциями, — отрезал молодой человек. Да, сказал, как отрезал, но думал-то он совершенно другое. Он был согласен со своим внутренним скептичным критиком. Он был до ужаса с ним согласен. Энакин снова проигрывал бой в своей голове. Но проигрыш в бою не означает проигрыш в войне, так? Ты падаван, такое поведение и состояние не достойно джедая. Тебе восемнадцать, Энакин, нужно отбросить все в сторону, — вторил голос совести и разума. Падаван сделал вдох и закрыл глаза. Нужно настроиться. Опять. Но мысли снова и снова возвращались к отвратительному содержанию ночи. Пережить этот кошмар в очередной раз казалось уже обыденностью, с которой он давно смирился. Спустя несколько тщетных попыток сконцентрироваться Энакин открыл глаза и, услышав внезапный гул спидеров за окном, повернул в их сторону голову. Улыбнулся. Впервые за долгое время наедине с собой. Теперь падаван стал спокойнее, чем прежде, и он снова предпринял попытку погрузиться в медитацию. Ему удалось. Он медленно плыл в своем разуме, чувствуя тонкую нить присутствия учителя в Силе. Она как маячок, по которому ты в очередной раз находишь обратную дорогу. Конечно, открыться Силе полностью не удалось, ему никогда не удавалось достичь такого же уровня, как у его мастера, но это тоже прогресс. Энакин вынырнул из себя. Буйные голоса разума и сердца угомонились и теперь мирно сидели в своих маленьких уголках тела юноши. Шорох.Ты нам желала судьбы бурных сказочных рек,
Я так хотел скрыть, что я лишь человек.
Птицы ночные тех каменных джунглей, замолчите,
Чтобы я мог уловить в твоём голосе дрожь.
Сила Великая, нет. Если учитель увидит это все, то точно что-то заподозрит — он же не слепой, видит, что что-то не так, но не вмешается. Так не хватает этого. Признаться самому — то ещё унижение. Окончательное поражение. Хочется, чтобы признание вытрясли, самостоятельное исполнение этой затеи невозможно — как только начинаешь, что-то встаёт поперек горла, даже вздохнуть трудно. И где тут рядом вождение спидера, которое Оби-Ван приравнивал к самоубийству? Учитель проснулся, поэтому Энакин, переходя на первую космическую скорость и беззвучный режим, моментально убирает мат, раздвигает шторы и… И останавливается перед дверью. О Сила, в этом нет ничего такого. Энакин проверил ментальные щиты: они словно бетон, обёрнутый дюрасталью. Глубокий медленный вдох. И выдох. — Все нормально, все хорошо, он не заметит, — успокаивает себя шепотом Энакин, пытаясь вернуть прежнее душевное равновесие. Он выходит в общую комнату, проплывая осторожными шагами на кухню. Каф спасет любое утро, это же живительная сила. Энакин усмехнулся себе под нос. — Доброе утро, — слышится справа. От неожиданности молодой человек чуть не подпрыгнул в проходе. Он поворачивается. — Здравствуйте, учитель, — он старается сохранить нейтральное выражение лица. — Как рано ты поднялся, Энакин? «Эни». Вы так давно не называли меня моим детским прозвищем. Пожалуйста. Хотя бы ещё раз. Хотя бы ещё сотню раз. Дайте мне знак, что я Вам нужен. Я так многого прошу?.. — Не так уж и рано. Просто не мог больше лежать, — слегка улыбнулся падаван. — Сделать Вам каф? — слегка наклонил голову. — Да, если тебе не сложно, — Оби-Ван улыбнулся в ответ, совсем чуть–чуть, и скрылся за дверью освежителя. Энакин же удовлетворенно выдохнул. Все прошло хорошо, значит, и дальше пойдет так же. Не о чем волноваться. Вероятно, это его любимый ритуал — варка кафа. Эни аккуратно засыпает молотые зерна в турку, наливает воду, ставит в красный круг электрической плиты. Теперь остаётся только ждать и помешивать волшебный напиток, заполняющий пустоту души по вечерам. Да и не только по вечерам. Энакин чуть было не упустил момент, когда нужно снимать турку с плиты, потому что засмотрелся на поднимающееся солнце, на розовые тени высоток и голубое небо за ними. Слишком прекрасно. До боли в сердце. После того, как каф был убран на безопасное расстояние от плиты, он достал две кружки, для себя и учителя. — Энакин, — вспомнишь лучик, вот и солнце. Ха–ха, а ведь учитель действительно был похож на солнце, теплое и мягкое несмотря на всю ту боль непринятия, которую он заставлял проживать ученика каждый день. Боль от того, что его не любят, не ценят, не принимают, могут бросить в любой момент… — Энакин, ты меня слышишь? — вторил голос то ли более строго, то ли обеспокоенно. — Извините, учитель. Я задумался, — Энакин повернул голову в сторону вышедшего из освежителя Оби-Вана. С его мокрых волос ритмично скатывались капли воды, заставляя намокнуть нижнюю тунику. — Ты будешь есть? — Оби-Ван задержал взгляд на ученике. В его глазах блестело беспокойство. Оно заставляло ребенка внутри съеживаться, почувствовать электрические разряды, бегущие под кожей и проникающие в сердце тяжёлой тревогой. — Я пока не хочу, поем позже. Спасибо, — Оби-Ван немного нахмурился, но ничего не ответил, лишь кивнул. Мужчина подошёл к Энакину со стороны левого бока. Мальчик видел его движения только краем глаза, но это было и не нужно, он чувствовал вибрацию связи в Силе. Она нервно дергалась, но затем снова становилась гладкой лентой. После наэлектризованного недолгого диалога они сидели друг напротив друга, но если Оби-Ван поглядывал на падавана время от времени и глубоко вдыхал, едва сдерживая недовольство, то Энакин сидел совсем тихо, уставившись в окно и попивая каф. Жалюзи были подняты. Мальчик лениво следил за спидерами и трассами. — Энакин, ты так опоздаешь, — он обернулся на голос и посмотрел на хронометр. — Ой, точно… — донеслось от падавана. Он встал так же тихо, как и сидел до этого. Безмолвно вымыл кружку и, почти покинув комнату, повернулся. — До встречи, учитель, — и поднял уголки губ. А затем выплыл из апартаментов.Где зиждился маленький мир, зияет отныне дыра,
Я идолов не сотворил, и ваших не выбирал.
Огни жизни гаснут и падают вниз во имя нелепых
идей,
Я просто хотел бы прожить эту жизнь с твоей ладонью в своей.
— До встречи, дорогой… — Оби-Ван произнес это в пустоту. Адресат не услышит этого обращения, этот ребенок не узнает о ласковом обращении. Он не должен. Ему не стоит привязываться ещё сильнее, Оби-Ван видел любовь, детскую, искреннюю в ясных голубых глазах юноши.***
Энакин же проносится по коридорам, чувствуя, как живот сводит не то от голода, не то от тревоги. Он не опаздывает, но несётся так, словно это его похороны. Мальчик останавливается перед дверью, пластины раздвигаются, и он проскальзывает за последний стол. Скоро экзамены, после них — свобода от учебы. Эта мысль должна была его порадовать, но внутри виднелась для него самого только пустота с контуром горечи. Он отсидит занятия, уныло смотря в экран датапада, иногда следя за учителем в классе или падаванами в группе. Он выдохнет, когда сбежит из кабинета в столовую, возьмёт чай и пару кусков хлеба и спрячется в Зале Тысячи Фонтанов за колонной. Тихо поест и пойдет в зал для тренировок. Сегодня у них будут спарринги. Его противником будет едва известный ему ученик–тви’лекк. Энакин видел его раньше пару раз, но не более того. Мальчик ещё не знает, что после удара мечом, в разы слабее его собственного, он, пошатываясь, схватится за голову и грохнется на пол, перепугав всех вокруг. Сейчас же юноша старается не показывать свою изнанку и натянуто спокойно идёт в сторону залов. Его учитель беспокойно смотрит в одно из окон коридоров, мгновение назад отведя взгляд от пробегающего вдалеке ученика. Он чувствовал, что Энакин переживает, постоянно тревожится. Был ли Оби-Ван в чем-то несправедлив, обидел ли он Энакина чем-либо? Для него это было загадкой, но давить на самостоятельного падавана своей заботой он не хотел. Тот съежится, выпустит колючки и будет отвечать колко и злобно, шипя, как дикий лот-кот… Хотя мальчик был больше похож на ёжика: за колючками скрывается веселая мордочка и мягкое нежное тельце, если подразумевать под тельцем сердце ребенка. Ласковое, доброе, израненное убийствами, ужасами и лишениями нелегкой судьбы раба и джедая. Оби-Ван столкнулся с этим гораздо позже Энакина, у него был Квай-Гон, мудрый и опытный. У Энакина был лишь храбрящийся «зелёный» Оби-Ван. Он старался изо всех сил, ему было невероятно больно, невыносимо закрываться от Энакина, который привязался так сильно, что теперь для того, чтобы разорвать эту связь нужно было убить их обоих. И даже на той стороне они бы нашли друг друга. Оби-Ван старался прятать глубоко внутри себя, не выпускать наружу мысль о том, что он воспринимает этого ребенка как своего собственного. Словно он сам носил его, как женщина, внутри, под сердцем. В своем сердце. Он знал. Знал, что за личиной самостоятельности, эгоцентризма и самоуверенности скрывается боязливый, яркий, как звёздочка, Эни, который всегда смотрит на учителя и ждёт одобрения. Того, что его похвалят, скажут, что он заслужил быть здесь, в Храме, заслужил носить косу за ухом и меч на поясе. И Оби-Ван гордился им, его мальчик преуспел во многом, но, Сила, если бы этот мальчик знал, как его учитель боится ему открыться.***
Если бы его учитель знал, как падаван боится ему рассказать. Он не хочет разочаровывать учителя, стоя в тренировочном зале, нанося удары, делая выпады и защищаясь. Вдруг гул в ушах, ноги стали ватными, руки трясутся. Под носом расползается что-то горячее и мокрое. — Энакин, у тебя кровь, — тви’лекк останавливается. Энакин тоже, но в отличие от противника он падает без сознания. Спарринг прерывается, к Энакину подбегает мастер-джедай и трясет за плечи. Через пару минут он приходит в себя, но на все его заверения, что все в порядке, взрослый джедай качает головой, отнекивается и просит другого рыцаря отвести Энакина в Залы Исцеления. Оби-Вану докладывают уже о повторном глубоком обмороке Энакина только через час.***
Энакин просыпается тяжело. Ему плохо, живот сводит, и он, еле двигая конечностями, переворачивается на левый бок, оказываясь спиной к дверям. В палате полумрак несмотря на ясный день. По коже Энакина пробегают мурашки, кажется, будто откуда-то изнутри дует холодный северный ветер. Как на Хоте. Падаван натягивает на плечи тонкое одеяло, едва помогающее удержать тепло. Шум двери заставляет его вздрогнуть. Это не его учитель. Хвала Силе. — Энакин, ты проснулся? — это целитель Че. Она спокойно подходит к его койке и присаживается рядом. — Я попросила дроида никого к тебе пока что не пускать. — Спасибо, — хриплые звуки вырвались из глотки. Энакин сел, оперевшись на стенку и подобрав колени. — Не за что. Но, Энакин, у тебя было два обморока. Я попросила сделать меддроида анализ твоей крови и просканировать тело. Масса мышечной и жировой ткани сильно упала с последнего такого исследования. У тебя железодефицитная анемия, несильная, но ей нужно заняться. Так же анализы показали, что у тебя снижен уровень глюкозы и уровень витаминов C и E, — пока целитель Че перечисляла все последствия его изматывающих тренировок и недоедания, Энакина била дрожь. Было страшно. Что сделает учитель, если узнает, что порой даже кусок хлеба в горло не лез. Что его ученик пренебрегал собственным здоровьем, потому что он… Устал? Не хотел заботиться о себе? Даже сам Энакин не знал, в чем причина. — Энакин, ты меня слушаешь? — Да, целитель Че, — он слабо кивнул, пытаясь закутаться. — Подожди, — женщина встала и подошла к шкафу. Открыв дверцы, она выудила одеяло и подала его падавану. Энакин с облегчением кивнул и завернулся в шерстяное покрывало. Стало теплее. И гораздо лучше, поэтому Энакин выдавил из себя слабую улыбку. — Я сама поставлю тебе капельницу с витаминами и глюкозой… То, что ты перестал есть и начал активно заниматься, очень негативно отразилось на твоём организме. Я попрошу дроида составить тебе план питания, чтобы ты восстановился. — Как вы… — целитель его перебила. — Я много лет занимаюсь медициной. Поверь, твой случай не первый, но все они были вызваны тяжёлыми обстоятельствами. Некоторым приходилось голодать из–за невозможности добыть пропитание, но ты в Храме. И ты сам отказываешься от еды. Почему? — ее самоличная забота казалась немного странной, обычно мастер Че была очень занята, под ее начальством находились многие молодые целители. А она сидит здесь, с оголодавшим забитым ребенком. За то время, что Энакин провел в Храме, он часто попадал в Залы Исцеления с ожогами, ранами, сотрясениями и всем остальным, что сопровождало достаточно непростую работу с техникой и сумасшедшие выходки падавана. — Я не знаю, — слезы полились из глаз. Мальчик попытался их вытереть, но они все бежали и бежали по щекам. Лицо женщины смягчилось, теперь она смотрела на него с нескрываемым сочувствием. — Иногда я не могу в себя ничего запихнуть, от запаха еды тошнит, словно ком в горле, — он захлёбывался уже не только собственными слезами, но и сиплым голосом. — Все, все, тише, — она положила руку на плечо, — я тебя поняла. У меня есть знакомая, — Энакин обратил на нее испуганный взгляд, он уже успел себя накрутить. — Она не из Храма, не бойся. Она занимается психологией, уже почти восемь лет занимается частной практикой. Я могу попросить ее поговорить с тобой. Хочешь? — А это поможет? — падаван сидел как на иголках, жуткая тревога закрадывалась в душу. — Я думаю, да, — уголки ее губ приподнялись. Перед ней был не взрослый ученик, а тот самый маленький мальчик, который боялся оставаться один в Залах, даже когда у него была пневмония и температура под сорок. С ним сидел Оби-Ван, она это прекрасно помнила. Помнила, как только что потерявший мастера падаван смотрел уже на своего ученика. Со всей любовью, которую он только мог дать ребенку. — А учитель?.. — лицо Энакина слегка померкло, и его шея вжалась в плечи, словно он не хотел осведомлять своего наставника о самочувствии. — Ты не хочешь ему рассказать? — целитель слегка приподняла брови. Конечно, ее удивил неозвученный вопрос, ведь эти двое были привязаны друг к другу очень сильно. Так крепко, что даже если бы Кодекс был виброножом, то он все равно не смог бы перерезать нить их связи. — Он во мне разочаруется, — Энакин уткнулся в колени, накрывшись одеялом и сгорбившись. — Скорее, в себе. Он подумает, что это он не уследил за тобой, не понял, что тебе плохо, — лицо целителя снова приняло пелену сочувственной горечи. — Я давно его знаю. Поверь мне. Энакин выглянул из своего убежища и неловко спросил: — Он приходил? — мальчик выжидающе посмотрел на целителя. — Да, но я сообщила ему, что ты всё ещё спишь. Хочешь с ним встретиться? — Да, но сначала мне нужно умыться. Ощущение, что по мне стало бант пробежало, — целитель Че усмехнулась. — Рада, что к тебе возвращается твой настрой. Энакин, у тебя было носовое кровотечение. Ты помнишь об этом? — Энакин кивнул. — Дроид выяснил, что у тебя был перепад давления. Последи за самочувствием и приходи сюда, чтобы проконтролировать. На протяжении трех дней два раза, утром и вечером. — Как скажете, — Энакин сонно моргнул. — Думаю, тебе стоит поспать ещё немного, — падаван снова мотнул головой, заворачиваясь в свои одеяла. Через пару минут он провалился в целебный сон.Не зная о наших слезах, нам небо рыдает в ответ,
И чем страшнее гроза — тем ярче солнечный свет.
И тысячи лет они обнажают мечи, называя себя
судьбой,
И тысячу лет я один, и две тысячи я хочу
провести с тобой.
***
Оби-Ван говорил с целителем Че, которая сообщила в общих чертах состояние Энакина. В любом случае лучше, чтобы мальчик отдыхал и не беспокоился ни о чем. В Залах он в безопасности. Джедай решил, что зайдет ещё раз вечером. Когда он шел в сторону их апартаменты, связь с Энакином вздрогнула. Кажется, он очнулся. Всего через пару минут, во время того, как Оби-Ван снимал свой плащ, сигнатура Энакина в Силе покрылась пленкой тревоги, которая сменилась нестабильным, но все же спокойствием, так же быстро, как и появилось странное чувство. Все происходящее ставило Оби-Вана в ступор. Энакина метало из стороны в сторону, он был то тихим, то невероятно тревожным. И Оби-Ван не понимал, совершенно не понимал, что происходит с его учеником. Энакин отстранялся, складывалось впечатление, что за всего за месяц–два он в полной мере сделал своей главной стратегией в общении «бей или беги». Падаван либо атаковал, защищая, по–видимому, все, что может быть уязвимым внутри него, либо бежал и прятался, закрывая ментальные щиты, опуская взгляд и вжимая в себя плечи и голову, словно хотел превратиться в маленький комок. Выходил только комок переживаний и агрессии. Терпение заканчивалось, уже и Оби-Вана бросало от одной крайности к другой. Хотелось и накричать, высказав абсолютно все, что он думает об этой ситуации, и расплакаться от полного замешательства и сожаления из–за неспособности помочь и вызнать у падавана всю правду. Оби-Ван подскочил на месте, рванул за дверь и двинулся решительным шагом в Залы Исцеления. Он подумал, что выскажет все прямо, скажет о своем беспокойстве, но чем ближе он отказывался к дверям лазарета, тем меньше у него было смелости. Он ощутил жгучий глубокий страх, но не свой. Энакина. Мальчик чувствовал приближение учителя, и с каждым пройденным шагом его тревога росла. Решительность словно улетучилась. Оби-Ван, открыв дверь, сразу заметил маячащую целителя Че. — Целитель Че, здравствуйте, — мужчина слабо улыбнулся и кивнул головой. — Здравствуй, Оби-Ван. Ты к Энакину? — Оби-Ван снова кивнул. — Проходи, он скоро проснется, если ещё этого не сделал. Он в четвертой, — она понимающе подняла уголки губ и махнула рукой в сторону палат. Мужчина направился к комнате, чем ближе к двери он подходил, тем медленнее его шаг становился. Когда он остановился, подождал пару минут и всё–таки решился постучать, предупреждая о вторжении. — Энакин, — Оби-Ван пересёк порог. Мальчик повернул голову в сторону учителя, — ты проснулся. Как ты себя чувствуешь? — мужчина слабо улыбнулся и приблизился к кровати. — Как будто на меня села банта, но сейчас уже лучше, — падаван усмехнулся, но смешок больше фонил обреченностью. Пухлые губы Энакина снова сжались в полоску. — Энакин, что с тобой случилось? — Оби-Ван присел на край постели и посмотрел на мальчика. Конечно, контроль эмоций был приоритетом в жизни мужчины, но сейчас он вряд ли бы помог прояснить ситуацию. Энакин не раз взрывался во время ссор из–за, как выражался сам Энакин, «бесконечно холодного и абсолютно глупейшего, по его мнению, способу поведения». Сам Энакин продолжил молчать, опустив глаза. — Энакин, я хочу помочь тебе, — Оби-Ван все ещё смотрел на мальчика, стараясь различить хотя бы какие-то слои его эмоций в силе. Ничего. Щиты стоят так плотно, что через них не пробиться, не причинив падавану боли. — У меня были два обморока, ничего серьезного, — Энакин отвернулся и упёрся взглядом в окно. — Про это я знаю. Я имею в виду то, что стало причиной обмороков, — Оби-Ван едва перебарывал в себе желание наплевать на весь Кодекс и всех джедаев Храма и просто прижать сидящего перед ним юношу к сердцу. — Я перестал есть, — на этом он снова умолк. Даже дыхания слышно не было. Встречный вопрос: — Почему? — едва ли не с болью в сердце спросил Оби-Ван, внимательно наблюдая за свернувшимся в клубок падаваном. — Тошнит от всего, почти всегда кусок не лезет в горло, — в голосе послышались слезы. Его плечи сжались, и Энакин обнял себя. Оби-Ван ждал.***
Снова стало страшно. Хотелось выпрыгнуть в окно и бежать сломя голову как можно дальше, спрятаться от всех… А ещё хотелось прижаться к учителю, пожаловаться, рассказать и про страх, и про всю свою невыраженную любовь, и про сомнения. Но все равно было боязно, так что Энакин закрыл свои щиты так сильно, как только мог. Даже смотреть на Оби-Вана было пыткой. Скорее всего, он прочитает лекцию, как только узнает всю подноготную своего ученика. — Энакин? — мальчик замер, ожидая расправы над своими слабостями. — Энакин, не молчи, скажи хоть что–нибудь… Голос Оби-Вана был необычайно мягким. Энакина это поставило в ступор, он сжал в руках одеяло, комкая его. Мужчина сразу засек эту мелочь, мальчик нервничал и остерегался реакции своего учителя. — Энакин, я не буду ругать тебя, я просто хочу понять, что с тобой происходит, — даже через тонкие покрывала просвечивало исхудавшее тело падавана. Оби-Ван взял руку падавана и сжал ее. Это малейшее проявления привязанности было последней каплей. По щекам юноши потекли слезы, он рефлекторно сжал грудную клетку, чтобы ни один всхлип не вырвался из горла. Теперь мужчина понял, что сам падаван вряд ли что-то скажет, пока не поймет, что взрослый сидящий рядом с ним человек — это источник безопасности и тепла. Поэтому Оби-Ван молча и немного неловко притягивает Энакина к себе, кладет его голову на свое плечо так, чтобы спина юноши касалась его коленей, и, прижимая к себе, начинает покачивать в своих объятиях. Энакин не выдерживает объем накопившихся эмоций, немного ослабляет ментальные щиты и разражается плачем. Теперь в палате слышны только всхлипывания и подвывания мальчика. Оби-Ван сам едва сдерживает чувства. В его глазах защипало. Через несколько минут ураган переживаний Энакина стих, оставив лишь горечь и высыхающие разводы на лице. Мужчина отпускает себя и ласково целует его в лоб: — Горе ты луковое, Эни, — Оби-Ван невесело усмехается и приподнимает уголки губ. Энакин вытирает щеки и всхлипывает, — но ты мое горе. Расскажи мне, что с тобой. — Я никогда не буду достаточно хорош, чтобы стать таким джедаем, каким вы хотите меня видеть, — Оби-Ван хотел прервать поток самобичеваний Энакина, но юноша тут же продолжил, — я словно схожу с ума. По ночам я не могу уснуть, постоянно кошмары мучают, иногда я лежу, уставившись в потолок и выслушивая оскорбления собственного внутреннего голоса. Мне восемнадцать, а я словно не сдвинулся с места в обучении. И каждый раз после очередного опрометчивого и рискованного поступка я думаю, лучше бы со мной что–нибудь случилось. Я для Вас бремя, меня свалили на Вашу голову и вместо того, чтобы помочь Вам со мной, Совет лишь требовал. Вам так много приходилось и приходится делать… Я чувствую невероятную вину за то, что не могу быть достаточно достойным учеником, — сдавленный голос Энакина стих, и только высохшие слезы снова потекли по щекам. Он сжался в комок и закрыл лицо руками, его плечи снова подергивались, — мне так жаль, учитель. Оби-Ван, кажется, слышал, как разбивается его сердце. Он и подумать не мог, что за все, что он делал для Энакина, его падаван чувствовал себя виноватым. — Я прошу тебя, прекрати так говорить о себе, дорогой. Мне больно это слышать, — Оби-Ван крепче прижал к себе юношу, тонувшего в своих рыданиях. Энакин обнял своего учителя, уткнувшись в плечо. — Почему ты так долго молчал? — Оби-Ван чувствовал себя таким же потерянным, как и Энакин сейчас, поэтому потянулся в силе к ученику, обвивая своей сигнатурой нить их связи, показывая то, что переживает сейчас. Энакин затих, иногда шмыгая носом, и поднял щиты, открывая воспоминания. И Оби-Ван погрузился в них, открывая для себя тот ужас, что варил в себе падаван месяцами. — Энакин, я никогда не думал, что расскажу тебе, но теперь я хочу, чтобы ты знал. Ты был моей причиной просыпаться каждое утро после смерти Квай-Гона. Сначала я думал, что делаю это, потому что ты во мне нуждался. Тебе очень нужен был взрослый человек, который мог бы тебя уберечь от того груза проблем, переживаний, страхов и вопросов, навалившихся на тебя в первую неделю, даже не месяц, — Оби-Ван почувствовал кожей, что Энакин затих, внимательно внимая словам своего учителя. — Но потом я понял, что на самом деле я нуждался в тебе не меньше. Я перенаправлял свою боль в заботу о тебе. Я каждый день заставлял себя просыпаться, зная, что ты будешь меня ждать, что ты будешь радоваться тому, что тебя кто-то замечает в гигантском Храме и что кто-то будет тебя учить тому, чего ты еще не знаешь. Твоя любовь и преданность заставляла чувствовать себя живым и нужным. Энакин, я испугался, когда понял, что мы привязались друг к другу слишком сильно, поэтому я старался последние несколько лет оградиться от тебя. Но сейчас все это не имеет смысла… Это причиняет тебе лишь боль. И мне, если быть честным до конца, — Оби-Ван почувствовал ком в горле и смахнул мокрый след уже со своей щеки. Энакин прижался к учителю, передавая по связи все тепло, любовь и заботу, которые только мог дать. — Спасибо, дорогой, — Оби-Ван в ответ открыл свое сознание, показывая все те счастливые моменты и воспоминания, которые дарил ему Энакин. Он считал таковыми даже те, где Энакин ершился, злился и грустил, ведь после этого он приходил к своему учителю за советом и поддержкой. — Знаешь, я никогда не думал, что любить так сложно и так просто одновременно. Я не знал, что вообще могу любить так сильно. Поэтому я просто хотел бы остаться с тобой…Империи падают и умирают,
Я просто хотел бы остаться с тобой.
Что дальше — ад или рай, я не знаю,
Я просто хотел бы остаться с тобой.
Империи падают и умирают,
Я просто хотел бы остаться с тобой.
Что дальше — ад или рай, я не знаю,
Я просто хотел бы остаться с тобою вдвоём.
— Я тоже хочу остаться с Вами, учитель, — Энакин теперь излучал тихую теплую радость, он вытер щеки, поднял голову, чтобы посмотреть на лицо Оби-Вана. И тут он улыбнулся. Впервые за долгое время он наконец-то сделал это искренне. Мягко расплылся в теплой небольшой улыбке. — Я рад, что ты снова улыбаешься, — Оби-Ван зеркально повторил это действие, но он не ожидал следующей фразы Энакина. — Я тоже очень Вас люблю, учитель. И я очень рад, что именно Вы меня учите, — пронеслось по их ментальной связи, пока Энакин снова обнимал Оби-Вана. Мужчина почувствовал, будто его распирает изнутри, его переполняло невиданное количество эмоций. — Энакин, ты хороший ученик, правда. Знаешь, было большой ошибкой думать, что ты сможешь жить и учиться также, как те дети, что росли в Храме почти с рождения. Может, нам стоит попробовать улучшать твои навыки по–другому, так, как можешь ты, — спокойно сказал мужчина, поглаживая Энакина по спине. — Нам стоит подумать об этом вместе, но, думаю, позже, — продолжил Оби-Ван, почувствовав, что силы и внимание Энакина заканчиваются, и он снова засыпает. — А сейчас тебе стоит отдохнуть. И я прошу тебя, не молчи, если тебя что-то тревожит. — Только если Вы пообещаете не лгать, — ответно поджал губы в ухмылке его ученик. Оби-Ван тихо рассмеялся, согласно мотнув головой. — Учитель? — мужчина вопросительно промычал в ответ, — А Вы можете посидеть со мной еще немного? — немного застенчиво спросил мальчик. О… Оби-Ван несколько удивленно поднял брови, обращая теплый взгляд на падавана: — Конечно. Энакин лег на бок, пока его учитель пересаживался поближе к подушке, и взял Оби-Вана за руку, закрывая глаза. Мужчина ответно слегка сжал руку падавана. Через какое-то время хватка ослабнет, и Энакин уснет здоровым сном, а Оби-Ван просидит рядом еще около часа, покидая ученика после со спокойным сердцем, зная, что он останется в тепле и безопасности. Зная, что они откроют друг другу правду обо всех переживаниях, что их терзали все эти долгие холодные месяцы. Теперь года лжи, утаивания, страхов и сомнений отступили, оставляя свое место будущему, дарующему свет и надежду. Теперь Оби-Ван и Энакин знали, что они не одни в этой Галактике. Что в каждом мире, где они окажутся, их будет кто-то ждать, раскрыв объятия.