Славянский Хэллоуин

      – Сейчас, погоди, я только ее из сарая достану, – Вестник наклонился, шагнув в крохотное темное помещение. – Тут подвал где-то, главное не грохнуться…       – Ну и дебил ты, раз без фонарика туда полез… Ноги не переломай! – я подавил желание шагнуть следом за ним, только посильнее закутался в телогрейку его деда. Деда, как рассказал Вестник, уже пятнадцать лет нет, а телогрейка, вот, есть. Даже почти не рваная, но главное, что теплая. Октябрь подходит к концу, в Зоне в это время обычно грязно и слякотно, а здесь, в деревенской не аномальной глуши, в которую Вестник выволок меня «в отпуск», уже выпал снег, и промерзшая земля под ногами была не липкой или упругой, а каменно-твердой.       – Ни зги не вижу… – пробубнил Вестник. Я помялся и потопал ногами: выскочил в телогрейке, зато в тапках. Не от большого ума явно, но где вообще я и где – большой ум? Тем более мы должны были выйти всего на пять минут. За проклятой тыквой, которую теперь не мог найти в темноте Вестник. Тоже не мудрено, но он надеялся, что света, брезжащего из окошка крохотного дома его престарелой бабули, полуглухой и полуслепой, но хранящей удивительную бодрость для своих лет, будет хватать.       – Да может без нее обойдемся? Или вообще не будем этот твой Хэллоуин устраивать, это ж с гнилого Запада праздник. Не христианский — Валентина Алексеевна не оценит, – я хмыкнул и звучно шмыгнул замерзшим носом, чтобы подкрепить свои возмущения.       – Душнила, – промурлыкали из темноты, а наружу через мгновение показалась голова Вестника. Ярко-оранжевую маленькую тыковку в его руке – даже не руках! Она вся с трудом, но помещалась в ладони! – я тоже сразу приметил. И вот ради этого я выскочил на мороз в тапках? Взгляд набрел на довольную мордашку Вестника.       Да. Ради этого.       – Ты че… – довольство с его лица куда-то исчезло. – В тапках, придурок? – возмущение в голосе было столь велико, что даже чувствовалась растерянность. Я опустил глаза на свои ноги, игриво пошевелил почти отмороженными пальцами… И бросился бежать к дому. Беспечно и глупо: в Зоне себе такого ребячества никогда не позволишь. Вестник рванул за мной, прижав тыковку к груди.       Я так не хотел уезжать из Зоны. Упирался, спорил, бодался и ссорился с Вестником, почти крича, что здесь мне будет нечего делать. На самом деле боялся, что потом, после возвращения, не смогу адаптироваться, потеряю все навыки и бдительность, начну тосковать по «нормальной жизни» на Большой земле… Да и потом, куда ехать-то и на какие шиши? К Вестнику и на деньги Вестника. А потом, как оказалось, не просто к Вестнику, а к его бабушке в глухомань… На правах товарища. Товарища, который втрахивает Вестника в кровать ночами в соседней от бабкиной спальни комнате, а днем украдкой касается рук или бессовестно целует прямо на улице, посреди птичьего двора в окружении гусей и кур. Или в кромешной тьме на какой-нибудь из двух деревенских улочек. А потом мы мажем губы медом или вазелином – иначе они после таких телячьих нежностей грозят отслоиться от лица. И вообще Вестнику сухие губы не нравятся, зато вот на щетину ему плевать…       Я радовался, что он убедил меня поехать, хотя боязнь вернуться в Зону неподготовленным, разнеженным и расслабленным никуда не исчезла. Но я старался об этом не думать. У нас еще недели две спокойной счастливой безбоязненной жизни, потом – около суток на поезде… Только после начнется «самое интересное»: граница Зоны, беготня от военных, Кордон… И сама Зона во всей ее красе. Я почти скучаю. Местный старый пес Коська такой же слепой, как зоновские собаки, очень их напоминает. Разве что ужасно добрый.       – А ну стой, башка тупая! Решил воспаление легких подцепить?! Тебе сколько лет, такой ересью заниматься?! – Вестник сделал рывок, а я как раз неудачно наступил на замерзшую лужу и едва не поскользнулся… Крепкая рука привычно поймала за воротник, я заверещал:       – А тебе сколько, ты из тыквы что-то резать собрался?! – Вестник уперто потянул меня в сторону бани. Она как раз топилась: сегодня мы намеревались выпариться как следует, но сейчас, пожалуй, было еще слишком рано. И все-таки поволокла меня железная рука именно туда, а я почти и не дергался. В тепло хотелось.       Из предбанника Вестник сразу потащил меня дальше, толкнул к полке, взглянув так хмуро, что чуть не прожег глазами. Захлопнул дверь, отрезав нас от света желтой древней лампочки. Я хмыкнул, подавив улыбку.       – Да я просто закаляюсь, ну. Не заболею, не боись.       – Ах, закаляешься… Я тебе устрою теперь закалку, идиот! Будешь в трусах по десять кругов вокруг дома бегать! Перед завтраком!       Тепло окутало ноги, забралось кошкой за шиворот… Я расплылся и зевнул, и угрозы показались мне сущей ерундой. Может, Вестник и попробует меня заставить закаляться нормально, но все остальное, что он сказал, – чистой воды треп. Он только угрожает, мне ли не знать?       Тем временем утюжное шипение над моей головой сошло на нет, потому что Вестник вышел в предбанник, чтобы подкинуть еще дров. Тыкву он оставил рядом со мной на полке, и я взял ее в руки. Легкая и маленькая, из чего тут вырезать-то?       Вестнику вообще идея подготовки к Хэллоуину пришла спонтанно. Он увидел 31 октября на отрывном календарике, которое уже утром должно было смениться на 1 ноября… И все. Не знаю, что в его голове перемкнуло, может, в бабушкином доме детство в заднице заиграло, но Вестнику очень захотелось осенней жуткой атмосферы. Такое от наемника захочешь – не представишь, а тут Вестник и сам… Но, по его словам, он действительно отмечал его в детстве. Лихие девяностые, все такое. И очень свободомыслящие родители, моя мать бы за такое ремня не пожалела.       – Вестник! Ты смотри, тыква твоя испечется здесь, – я отставил ее в сторону, снял телогрейку и перебрался на верхнюю полку. Здесь еще не было жарко, к сожалению… Но просто понежиться можно было.       Вестник не ответил, я спокойно выдохнул и прикрыл глаза. Мышцы отдавали гудящей болью: мы старались переделать для Валентины Алексеевны все дела, едва ли посильные для старушки, и это на самом деле было тяжело. Тяжелее, чем бегать по Зоне в полном обмундировании… Ну, может, потому, что я совсем отвык делать что-то руками по хозяйству.       Вестник скоро вернулся ко мне. В одной руке он держал нож и включенный фонарь, заливший комнатушку светом, другую держал за спиной.       – Сладость или гадость, Рост?       – Гадость!       Вестник поставил на полку около меня бутылку самогона. Валентина Алексеевна баловалась перегонками.       – А если бы сладость выбрал?       Он усмехнулся, встал на полку коленом, потянулся, целуя меня… Отмазался.       – Ты хочешь, чтобы у меня от бухича в бане сердце остановилось? – я сгорбился, обнял его за шею, прижался лбом ко лбу… Нежность окутала сердце. С ним рядом так хорошо, и хорошо где угодно, в Зоне или вне. С милым рай и в шалаше, говорят. Не врут, получается. Мог ли я представить, что однажды вот так буду сидеть в бане чужой бабки, доверчиво прижимаясь к некогда бывшему врагу?       – А мы больше топить не будем, будет не так жарко, чтобы у тебя что-то там прихватило…       Замерцал фонарь. Я вздрогнул, напрягся, резко отодвинувшись… Вестник щелкнул кнопкой – парилка погрузилась в тьму, а мой рваный выдох потерялся где-то в его плече. Наемник гладил по спине, терся щекой о висок, забравшись рядом на полку и чуть не свалив бутылку.       Тихо. Хорошо. Спокойно…       – Так что ты там из тыквы резать собрался? Она такая маленькая.       – Тебя. Точно ужас будет.       Я выпрямился, пихнув темноту рядом локтем. Вестник расхохотался, прижал меня к груди и улегся на полку, так что я оказался сверху на нем. Помолчали… И я попросил его рассказать что-нибудь о Хэллоуине, который он праздновал в детстве. Надо же было атмосферу нагонять. Не тыквой единой, из которой Вестник потом, уже на следующее утро, с похмелья запоздало пытался вырезать бюрера.       Славянский Хэллоуин, а что. Почти православный: похмелье с бабкиной самогонки даже помолиться заставило.       Но главное, что Вестник, кажется, остался вполне доволен… Обещал на следующий год купить тыкву нормального размера.       И мысль о следующем годе отчего-то очень грела душу.