10:57 PM
— Смотри, какой красивый костюм у тети! Маленькая курносая ведьмочка в смешной остроконечной шляпе показывает на Вельзевул пальцем. Скелетик в перевязанных скотчем круглых очках и мумия непонятного пола, замотанная по самые уши в медицинский бинт, шушукаются и хихикают у девчонки за спиной. Вельзевул весело подмигивает и показывает им жирную зеленую муху на кончике языка, обернувшись на 180 градусов. Она не замедляет шаг, но успевает увидеть, как с их перемазанных шоколадом мордашек сползают улыбки, и услышать их полные ужаса визги. Её это устраивает. Периодически земля похожа на Ад даже больше, чем Ад сама по себе, но в ночь Хэллоуина особенно. Как каждый год планета делает оборот вокруг солнца, так каждый год в Ночь Всех Святых полчища проклятых заполоняют землю и смешиваются с толпой ещё живых ряженных грешников. Как яд растворяется в крови — неотделимо. Грешные души совершают небольшое паломничество, чтобы походить по памятным местам, вспомнить родных и близких… Ну и пополнить запас шоколадок — земные сладости в Аду вместо валюты. Демоны совершают небольшое памолмничество, потому что эта ночь — единственный выходной в году. Римские каникулы для проклятых. Вельзевул здесь, чтобы хоть на одну ночь затеряться в мире живых в разношёрстной толпе не_мертвых. Они не одинаковые. Вельзевул в хеллоуинском костюме, который, по большому счету и не костюм. Так, легкий нюдик — это как посмотреть. В любом случае, архи-суке можно все, а этой ночью тем более. … Шпильки чёрных, как у волчицы СС, кожаных сапог не сбавляют шага, стучат по кафельному полу Молла размеренно, гулко и часто, как часовой механизм машины судного дня. Кожаный тренч до пола, белый воротничок и багровая атласная лента (Францу Фердинанду в его клетке она больше не понадобится) на плече; цацки, больше цацок: пузатые ордена, вездесущие цепи и увесистые кольца. Чувственные тонкие губы кровоточат сквозь темно-вишневую помаду; лицо бело, как у призрака, от свинцовой пудры, алые огоньки глаз очерчены углем адского пламени; из-за тонких паучьих лапок-ресниц они как венерина мухоловка. На тяжелых веках не блестки — стеклянное крошево; то, что выглядит как веснушки, на самом деле гнойные язвы с копошащимися внутри личинками. Коснись и вздрогни от омерзения. Декаденствующая кокаинетка возглавила атаку мертвецов и вышла из неё единственным победителем. Стилистические излишества? Героиновое барокко? Само собой, особенно если ты — само Чревоугодие.11:11 PM
В зеленоватой мгле туалета мигает энергосберегающая лампа. Ещё на подходе уши Вельзевул засекли шум воды — даже сквозь болтовню и запахи сладкой воздушной кукурузы, пота и скотобазы (пахнет точь-в-точь как в Аду, так бывает лишь в Хеллоуин) и вездесущую попсу. Она точно знала, что весь пол туалета будет залит водой — и именно так и вышло. Вода покрывает пол слоем в несколько дюймов. Грязная, холодная, пахнущая канализацией и сырым тряпьем – натекла из серовато-белой раковины. По поверхности пробегает мелкая рябь, почему-то ровно посередине комнаты. У Вельз чертовски подходящая обувь. Вельзевул ухмыляется — ну конечно он уже здесь. Пунктуален как сердечный приступ. Даже никаких сигилов помадой на стекле малевать не нужно. Из закрытого ржавого крана вытекает тонкая струйка. Слив насмерть забит месивом черной слипшейся волосни. По тусклому замызганному зеркалу растянулась тонкая паутина трещин. Вельзевул касается его кончиками длинных ногтей и почти проваливается в зазеркалье — стеклянная поверхность сегодня зыбкая как водная гладь. Она сцепляется с отражением холодными пальцами, делает вдох, крепко зажмуривает глаза и, сделав изящный поворот вокруг себя, вытягивает того, кто ждал её за стеклом. Танго с доппельгангером. Кто бы знал, что вытаскивать кого-либо из мира иного, пусть и сквозь стекло, это так тяжело? — Доброй ночи, Владыка. Хастур как всегда в своём репертуаре. Выглядит так, будто им мыли полы, прочищали трубы, а потом похоронили заживо; драный плащ до пола, — он не менял его века с восемнадцатого, — когда-то он был ярко-желтым. Выцветшие брюки; некогда белые кроссовки, пережившие ядерную войну. Перчатки без пальцев — скрывают прозрачные перепонки между. Размокшая сигарета за ухом. Он даже не потрудился замаскировать грубую зеленую чешую на лбу и щеках под псориаз. Или скрыть горизонтальные жабьи зрачки хотя бы очками. Кислотно-розовая ковбойская шляпа с перьями по краям выглядит здесь как третий глаз в заднице. Ну, наверное, это его рейв?.. — Боже, что ты напялил? — она не может сдержать смех, когда объятья распадаются. Он даже бровью не ведёт. Стоит по щиколотку в мутной воде, зажигает припасенную сигарету огоньком на кончике указательного пальца со сбитым ногтем. — Ну… И-и-и-ха, сучки. Затягивается. Невозмутимо и монотонно продолжает: — Это Хэллоуин. На Хэллоуин надо наряжаться по-идиотски. Судя по твоей реакции, вышло именно то, что нужно. Вельзевул улыбается шире. — Более чем. Прекрасный кокаиновый ковбой у тебя получился. Она ловко выхватывает из его пальцев прикуренную сигарету и отправляет в рот, не забыв промурлыкать: «Спасибо». Не поблагодарить было бы ужасно невежливо, а она ведь Владыка Ада, как-никак. Ваше Темнейшество, где же Ваши манеры? Но Хастура это нисколько не смущает. Его, кажется, вообще ничего не смущает. В коридоре он достает еще одну и, закуривая, флегматично замечает, что это последняя.Past perfect
Прямолинейность Хастура невероятно подкупает. Приз за честность самый почётный, если ты вдруг не знал. Особенно на фоне всех этих бесконечных пресмыкающихся внизу, многословных соблазнителей, что увиваются вокруг неё, вклиниваясь в рой мух, таких надоедливых, но таких родных, в отличие от. … И, если уж на то пошло, сладкоголосых болтунов наверху, что оплетают вокруг шеи тугую петлю из скрытых посланий, колкостей в комплиментах и двойных уз. У Хастура нет проблем с болтовней. Нет болтовни — нет проблем. Слова переоценены. Правда, у него иногда бывают проблемы с логикой. Однажды, кажется, Лигур рассказывал, как Хастур зарезал человека, а потом доказывал, что произошёл несчастный случай. Ведь, вообще-то, ни в коем случае нельзя поворачиваться незнакомцам спиной — это даже дети малые знают. Вдруг у незнакомца где-то спрятан нож. Или, скорее, осквернённый меч. И не где-то, а скажем, прямо в чреве. Извлекается легко, одним натренированным за тысячи лет движением руки из горла… А он встал спиной и стоит. Надо ударить его. Что не так? Разве не логично?11:52 PM
— Извините за заминку, мой Лорд. Я просто… Никак не могу проснуться. — Ничего-ничего, я понимаю… У Хтонических божеств это частая проблема. Её голос — мягкий бархат, намотанный на стальную булаву — обманчивая нежность, насквозь утыканная ржавыми шипами. Оступишься — и медовый игривый альт прикажет подвесить тебя на крюк в загоне с адскими гончими. Достаточно низко, чтобы твари в прыжке могли вырвать кусок мяса, достаточно высоко, чтобы сожрали не сразу. Его голос — низкий и скрипучий. Медлительное, чуть потрескивающее ворчание. Бесцветный, в человеческом понимании, утробный сгусток злобы и тупости. Так иногда клокочет раскаленная сера в адских озёрах. Вельзевул наблюдает за ним, положив холёные ладони и кудлатую голову на выцветший расцарапанный подлокотник дивана. Вся как одна изящная линия углём, пятнами мела и каплями крови: чёрные волосы, белое лицо, красные губы и огоньки глаз чуть более темного оттенка. Черный костюм-тройка, белый воротник и манжеты, красная лента поперек. Вместо холста — смятые, желтоватые простыни. Королева среди помойки. — Я вспоминаю бедняжку Дагон почему-то. Она лихо перекладывает ногу на ногу в воздухе. Основной инстинкт охотника — про это даже дети малые знают. Он наливает где-то две седьмых апельсинового сока в пол-литровую банку трясущимися руками, а всё остальное заливает тёмным пивом, дешёвым и очевидно омерзительным. Отхлебывает пену, слегка поморщившись. — М-м-м. Этого мне будет мало, конечно. Вельзевул нравятся хтонические божества. Они все с башкой набекрень, но это очень забавное «набекрень» — интересно наблюдать и изучать. Ну и управлять ими, само собой тоже легко. — Она как-то жаловалась, что снова путает кошмары с явью, если уж ей удается прикорнуть в свободную минуту, — Вельзевул знает это доподлинно. Дагон нравится выпрыгивать из штанов, доказывая свою полезность и лояльность (намного больше, чем остальным, это её фетиш), а Вельзевул и рада накинуть ей работы. Инициатива наказуема. — Как думаешь, она предсказывает во сне или конструирует реальность? — Второе. Тут даже думать не нужно. Если бы Дагон оказалась перед Всевышней, то попросила бы дать ей спокойно поспать хотя бы полчасика. Если Вельзевул как-нибудь ещё окажется перед Всевышней, она найдет что ей сказать — за несколько тысячелетий у неё накопился ряд вопросов. Если, скажем, Кроули, окажется перед Всевышней, то это будет разговор не на один час. А что Хастур? — Наверное… Есть одна вещь, которая меня беспокоит. Она не дает мне покоя уже несколько веков. — Только одна? — Одна. Не имею привычки задавать лишних вопросов, ты же знаешь. — Да-а-а, знаю. Хастур собирается немного отпить эрзац-пивной перверсии из банки, но на секунду останавливается. — Будешь? — Пожалуй, откажусь. Не сочти за грубость, но это несколько не по мне напиток. Не по рангу, если ты понимаешь о чëм я. — Я так и думал, на самом деле. Просто не предложить было бы неуважительно. Вельзевул одобряюще кивает. — Так какой вопрос? — Зачем Она родинку свела. — Ч… Чего? — У Неё вот здесь была крупная родинка, — Хастур показывает куда-то чуть выше губы справа. Точь-в-точь как у Мадонны, — Ещё до потопа. Пятнышко такое. А потом Она его убрала и как будто бы… Не знаю, как будто бы всё к чертям покатилось. В прямом смысле. Ревновать к Всевышней это высокая планка, конечно, но как-то неспортивно, если вдуматься. — Надо же, какой ты внимательный к мелочам. А ещё говорят: «ни на Солнце, ни на Смерть, ни на Всевышнего нельзя смотреть в упор». Хастур отпивает через край крупными, шумными глотками и шмыгает носом. — Да. Пожалуй, что такой. Властные женщины — моя слабость, ничего не могу с собой поделать. … Ну и как на него сердиться теперь прикажешь?00:00 AM
Даже если бы Хастур заморочился и постарался скрыть свою противоестественную природу, то у него ничего бы не вышло. Обычный человек физически не может разводить вокруг себя столько зловонного бардака. Или хотя бы не может в таком болоте жить. По крайней мере, долго. В Аду эта манера не бросалась в глаза, кстати. Потому что там всё такое и все такие. Да ты, типа… просто взгляни на это: пятна на полу и стенах, заплесневелые тарелки и мутно-коричневые стаканы, грязная одежда свисает со стульев и кресел словно выброшенная на берег рыба; кособокий проигрыватель с выцветшими наклейками, из-под которого кокетливо высовывается оцарапанный диск некой Three-6-Mafia, кем бы они ни были; мутное зеркало в углу, на стыке пола и стены, штуки три часов по всей комнате и все застыли на двух ночи; пожелтевшая потрепанная «анатолия человека» в мягком переплёте, с закладкой на центральной нервной системе; пустые бутылки по углам, окурки, маленькие смоляные черные дыры, лапша из проводов и кассетной ленты на почерневшем ковре… И гирлянда бумажных летучих мышек украшает покосившийся карниз. Розовая шляпа небрежно нахлобучена на чей-то скальп, весьма уютно себя чувствующий на расстеленной по подоконнику газете. Ты смотри-ка, дух праздника просочился даже в эту клоаку. Жирная муха деловито ползёт по колонии плесени — раньше здесь был чизкейк. Эту муху Вельзевул не узнаёт и ей это не нравится. Сомнение — тревожное чувство для Повелителя Мух. Жизнь вне времени и пространства. Хастур резко открывает банку с растворимым кофе, отбрасывает пластиковую крышку — та падает на разделочную доску с воткнутым посередине ножом для мяса. Банка заполнена примерно на треть — Хастур кладёт туда пять кубиков сахара и, немного поколебавшись, добавляет шестой. Кофейный сироп заливается пивным настоем. Пена вздымается как химический ожог, стекает по запястью прямо на загаженный разделочный стол. — Мгм, внештатная ситуация. Вельзевул уверена, что он будет вытирать пятно рукавом, но он её немного наебал: слизывает широким липким бледно-розовым языком. Это приобретает неожиданный ракурс. Ну, то есть, да. Есть, например Архангел Гавриил, который начинает хлестать шампанское с раннего утра прямо из горла, из-за чего язык становился золотым и блестящим. Есть вконец отуземившийся Кроули, который ещё чуть-чуть и бросит все дела, пойдет возглавлять эмо рок-группу и отстаивать права каких-нибудь краснокнижных одноногих трансгендеров из заповедника для инвалидов, но вот это… Реально внештатно. Хотя, влияние Азатота чувствуется. — Ваше здоровье, лорд Вельзевул. Хастур громко выдыхает и присасывается к банке, запрокинув голову. Острый кадык ходит ходуном с каждым глотком. Не повторяйте этого дома — трюки выполняет профессиональный Герцог Ада. Ставит опустошённую банку со стуком и утирает дрожащие губы рукавом. Плавно моргает жёлтыми слезящимися глазищами. Вельзевул пока не аплодирует — сохраняем интригу. Хастур, с другой стороны, тоже что-то кланяться не спешит. — Ну и какой вердикт? По кофейному?.. — Сладенько. И немного прочистило голову. — И всё? — А что ещё-то? За окном уродливой плакальщицей воет полицейская сирена. Вельзевул хлопает, медленно и иронично. — Нет, ну это просто потрясающе, конечно. Тебе должно было, пардон, «пробки вышибить» прямо на месте. Лишить тебя дара речи, минимум. — Успеется. До меня всё доходит с опозданием.Past continues
У подавляющего большинства хтонических божеств радиальная нервная система. Это значит, что если их пырнуть, ударить или выстрелить в них, то боль дойдет до них только через три часа. Как минус, так и плюс. Хастур не исключение, а типичный представитель Так вот, главная интрига ночи — через сколько часов у Хастура начнут заплетаться ноги и откажет язык. Нож, воткнутый накануне в трухлявую доску, отбрасывает беспросветно-чёрную тень на всех присутствующих в комнате. Импровизированные лунные часы показывают кровавый полдень. Время пошло.01:16 AM
Раскинулись на последнем ряду, словно римские патриции, положив ноги на пустые сидения. Зал для двоих: квакающего бомжа с дробовиком и поеденной мухами военачальницы. На экране очередной ужастик про проклятый старый дом, Графониала и кучку визжащих раздражающих идиотов. Хастур больше увлечён поглощением попкорна и облизыванием карамельных пальцев (пока, к сожалению, только своих), чем действом на экране. Впрочем, нужно отдать ему должное — иногда он истерично подхихикивает, когда кому-нибудь особенно нелепо отрывают голову. Вельзевул больше занимает наблюдение за спутником. В позолоченный театральный бинокль проще (и приятнее) разглядеть его длинный нос, острый подбородок и жилистую шею, нежели наигранные слезы главной героини. Демоны — порождения страданий и боли, а потому наблюдать за наигранными мучениями и делать вид, что они подлинные или, упаси Господь, сопереживать — как-то даже оскорбительно.01:34 AM
Она могла бы сидеть в эту вальпургиеву ночь на вершине моральных устоев с Гавриилом. С дорогим вином, легким петтингом и язвительным попиныванием всех и вся в обёртке возвышенных бесед, лениво поглядывая на млечный путь. Могла бы загрузить Кроули и наблюдать, как этот гад ползучий вертится, словно уж на сковородке, или как укусивший себя за хвост выживший из ума щитомордник. Могла бы возглавить оркестр живых и мёртвых на центральной улице, дирижируя спиной вперёд. А могла бы даже остаться внизу и как следует поработать (!) в тишине и спокойной обстановке. Но вот Вельзевул здесь, на тринадцатом месте в тринадцатом ряду, зачерпывает горсть карамельного попкорна одной рукой, положив вторую на Хастурову ширинку, и чувствует себя одновременно бесстыдно — и вместе с тем на своём месте. — Чего бы ты сейчас хотел больше всего? Еë шёпотом у его уха можно плавить сталь. — Сигарету. И ещё попкорна, если честно. Сто лет его не ел. Вельзевул цокает языком. С земли жри! Весь Ад им усыпан, как свинарник бусинами. Сука, ты посмотри на него! Кремень, просто кремень. А тощие колени всё равно трясутся. Сводит и разводит их, пытаясь унять стояк. — Какой ты, однако, скромный. Просто поразительно. — А… Ещё хочу тебя. Но, думаю, это и так очевидно. Вообще-то нет, но да пëс с ним. — Ну, как же я смею отказать моему возлюбленному Герцогу Ада, — Вельзевул оставляет вкрадчивый, почти невесомый поцелуй под его ухом, там, где у людей начинается сонная артерия, — я обязательно куплю тебе сигарет.Past simple
— Нет, я, конечно же понимаю, у вас в Аду… Особые порядки, если можно так выразиться. Но это уже как-то чересчур. Чем сильнее Гавриил старается скрыть раздражение, тем оглушительнее трещит его натянутая до ушей улыбка. Вельзевул насмешливо щурится — жирная, чёрная муха, похожая на крупную изюмину, деловито ползёт по впалой щеке. — А по-моему, ревновать меня к нему — это чересчур. Всë равно что к ручному питомцу. Самому-то не смешно? Ревнивому архангелу всë равно не объяснишь, только зря потратишь время. Почему именно он? А всё просто. Во-первых, он ненавязчивый. Он всегда рядом, когда он нужен, но его никогда не бывает слишком много. Более того, его бывает очень трудно поймать. Если Вельзевул играет с ним в кошки-мышки, то Хастур играет с ней в прятки. Во-вторых, он исполнительный и, в отличие от многих из них, послушный. Он делает то, что требуют и ровно так, как требуют, не задавая лишних или противных вопросов. В-третьих, он умеет перечить. Это вовсе не противоречащие друг другу пункты, он правда умеет. Если кто-то посмеет возразить Вельзевул, то он будет немедленно сожран роем плотоядных ктырей и чёрным прахом ссыплется на половичок под стулом. Если ей возразит Хастур, то к нему, возможно, прислушаются. Достаточно умный, чтобы не быть шибко умным. … Но есть кое-что ещё. Хастур не выдаёт секреты. Никогда. Он знает очень много грязных тайн, в том числе, тайн мироздания, но ни одна из них не покинет его рта, даже под пытками, даже под страхом развоплощения. — Ты можешь прошептать мне на ухо, что у тебя на уме. Любую фантазию, любую мерзость, любое желание. Я — ямка в песке, которая затягивает в себя всё безвозвратно… И бесследно. Он целует нечестивые кишащие личинками рытвины на еë теле, разрывая их языком — словно лезвие рану. Язык юркий, скользкий и на ощупь мягче бархата. Его губы проделывают витиеватый маршрут от ложбинки между аккуратных, бумажно-белых грудей к животу, в то место, где у смертных находится шрам от пуповины. Каждый его поцелуй пришпиливает её к простыням, словно булавка ещё живую муху. — Знаю… Потому ты у меня… Н-на особом счету. Он извивается шëлком силы. Она топит в нём печали. За окном скрипит объятое пламенем ржавое колесо обозрения — на его высшей точке отлично видно весь Ад и все твои грехи, — и веют суховеи, воняющие серой и копотью.02:00 AM
— Дамы и господа, прошу любить и жаловать: в левом углу стола достопочтенный Герцог Ада, Жабий Граф, Царь Лягушек, сам Король-в-Жёлтом Хастур собственной персоной… — Надо же, «Король-в-Жёлтом». Уже два века этим именем нигде не представлялся. Даже в опросах так подписываться перестал. Приятно, что ты помнишь. — В правом углу стола… Вельзевул выдерживает многозначительную, театральную паузу. Хастур хрипло смеётся, закрыв лицо ладонями — то ли потому что наконец-то захмелел спустя два часа, то ли потому что даже он не в силах относиться к этому маразму серьёзно. Они сами не помнят, как завалились в круглосуточное обшарпанное придорожное кафе с грязным, кафельным полом-красно-белой шахматной клеткой, выцветшими кожаными диванчиками, липкими столами и засиженными мошкарой окнами. Зеленая муха с налитыми кровью фасетчатыми фарами огибает зверски расчлененное тело чизбургера в Хастуровой тарелке. В мире обитает порядка 40 000 видов мух и эта малышка — одна из них. Кажется, она прилетела из тыквенного фонарика на подоконнике. —… Вишнёвый штрудель со сливочным мороженым. У вас, ребята, есть ровно одна песня, чтобы впечатлить меня. — Ну это просто охереть теперь… Извиняюсь. Он не раскаивается. — Ничего страшного, разрешаю тебе ругаться. Сложно сказать, как они к этому пришли и в какой момент свернули не туда, но суть в том, что Хастур неиронично не понимает иронию. Кажется, это выросло из того, что он пожал плечами и заметил, стряхивая пепел в грязную кофейную чашку — дескать, Вельзевул сама призналась, ей нравится, что он не танцует вокруг неё хороводы, так и что теперь, собственно говоря. А она, убрав со лба непослушную челку, в шутку бросила, что ожидает от него приватный танец. Кроули бы понял и шутку, и подтекст к ней и даже продолжил бы, превратив в словесную перестрелку. Гавриил бы не понял, но сделал красивую мину при плохой игре и, холодно улыбнувшись, перевел бы тему. Дагон не выкупила бы вовсе, но очень громко и визгливо бы засмеялась. А Хастур умеет удивлять. И неважно, умышленно или нет. — Музыку, так уж и быть, оставляю на твоё усмотрение. А, и вот ещё что… — Что? — И не… проебись. Хастур кивает и с несвойственной ему соблазнительной грациозной плавностью встаёт с места. Из архаичного музыкального автомата в углу комнаты сквозь помехи и шум прорывается мелодия. Что-то тягучее, тяжелое и одновременно с этим до жути приставучее. Незнакомое и очень знакомое. Дисгармонично-магнетическое. Вельзевул вслушивается, наклонив голову. Чт… Что это за лажа?! Он не даёт ей озвучить вопрос. Резко скидывает дорожный плащ и отбрасывает его в сторону как старую кожу. Закатывает рукава до локтя, медленно покачивая плечами в такт. Залезает на стол, чудом не перевернув кружку. Одинокий, угрюмый дальнобой в дальнем углу зала и замученная тетка с вульгарным макияжем за соседним столиком смотрят на этот перформанс как загипнотизированные удавом кролики. Хастур проводит ладонью линию: живот, грудь, шея. Запрокидывает голову, открывает рот и, дождавшись проигрыша перед припевом, элегантным движением выуживает здоровенный средневековый меч. На рукояти перевернутое распятие. С лезвия на стол капает ядовитая слизь и желудочный сок, прожигает дыру в дереве, словно кислота. Он предназначался чтобы выпускать кишки Ангелам, но это вовсе не значит, что для людей он не опасен. Просто поразительно, как эти полтора метра осквернённой стали умещаются в его пищеводе. А вот теперь Вельзевул, если честно, тоже заворожена, просто виду не показывает. Правда, не как кролик, а как герпетолог. Хастур смахивает всю эту склизкую дрянь с клинка, пренебрежительно, даже лениво; возносит его над головой, медленно, будто в трансе. Острие почти царапает потолок. — Сэр… Сэр, у н-нас запрещено холодное оружие. У худенькой, изможденной официантки в застиранном розовом платьишке дрожат голос и колени. Она прижимает к себе распухший блокнот на кольцах, словно Иисус библию. Прости, крошка, тебе не повезло выйти на смену в этот Хэллоуин. Хастур преодолевает расстояние между ними одним элегантным кувырком в прыжке. Встаёт к ней вплотную, возвышаясь зловещей башней, и кладет большой палец на её дрожащие губы. На подушечке остаётся розовый блестящий след помады. Хастур бросает многозначительный, вызывающий взгляд на Вельзевул. — Прожужжайся с жиз-з-знью, дорогая. Меч резко вонзается официантке в солнечное сплетение. На белом фартуке расплывается бурое пятно. Из уголка губ тонкой струйкой вытекает кровь. С бульканьем и жалобным всхлипом она обмякает в его небрежных объятиях, закатив глаза. Женщина за соседним столиком начинает истерично кричать, но недолго — Хастур с разворота вскрывает ей горло. Артериальный фонтан заливает тарелку, скатерть, Хастура и потолок. Тело падает лицом в тарелку. Несколько алых капелек попадает Вельзевул на переносицу. Она аристократично стирает их салфеткой. Дальнобойщик пятится к двери, пытаясь сбежать из эпицентра бедствия, но, к сожалению, Хастур уже посчитал его в голове. Они встречаются глазами, когда Хастур делает колесо назад, и, встав на ноги, игриво манит несчастного к себе когтистой рукой. Поворот, кувырок, прыжок. Металлический блеск. Вкус железа во рту. Посмотри мне в глаза. Танцуй и повинуйся. Эту руку сюда. Эту ногу вот так. Это лёгкое так, а эту голову во-о-от сюда. Проигрыш. Не печалься, дружок, Ад большой, ночь коротка, а вечность длинная. Мы с тобой точно увидимся, и не один раз. Сколько вас ещё здесь?03:49 AM
Окровавленный меч брякается на стол, перечертив его по диагонали, да так небрежно и властно, что остальная посуда подпрыгивает и испуганно вздрагивает. Хастур валится на диванчик и убирает со лба слипшиеся от крови и пота белесые пряди. Таким довольным и весёлым его можно наблюдать только в двух ситуациях; маленький, локальный геноцид — одна из. — Ну, что? Я победил? — Ты серьёзно не знаешь, выиграл ли ты танцевальную дуэль у вишнёвого штруделя и трупа официантки? Семи. Семи трупов, если считать остальной персонал. — Да. По логике вещей, я выиграл, конечно. Но тут загвоздка не в том, кто танцует, а в том, кто на это смотрит и судит. Муха садится на широко распахнутый остекленевший глаз бедной официантки. Она ещё не успела остыть, но уже похожа на груду тряпья. Её обмякшая рука лежит в луже томатного супа. — Твое предположение? Сам бы ты как себя оценил? — 60/40 в мою пользу. Хастур делает какой-то невнятный жест ладонью. Он не силён в математике, а ещё его явно мажет, пусть и запоздало. Вельзевул аплодирует, на этот раз абсолютно серьёзно, разрывая белый шум — ей надоело держать интригу. — Ты выиграл уже тогда, когда скинул плащ, начнём с этого. — Мне… Мне жарко стало просто. — Так и мне тоже. Не, ну после такого можно только закурить и бросить загадочный взгляд из-под широкополой шляпы. — Я удивляюсь, почему ты не демон-искуситель или не суккуб — с такими-то талантами. — Этот вопрос тебе следует задать себе, а не мне, Лорд Вельзевул. Трудно сказать, нахально подмигивает ли Хастур сейчас или асинхронно моргает. Он зачерпывает немного вишнёвого джема из еë тарелки пальцем и тут же слизывает. Он становится заметно наглее, когда пьяный. — Ладно, нет. Не поэтому. Потому что не хочу. Это не моë. Я просто хотел немного подурачиться… Для Хастура море битого стекла, семь трупов и кровь с кишками по стенам это и впрямь дурачество. Он так себе это понимает. — …и не смел тебе отказать. Совмещаю приятное и очень приятное. Лампа мигает. Вельзевул втыкает вилку в тесто. — Я подумаю. Если уж придираться, то ты развел грязищу, как обычно. Это твой фирменный стиль, насколько я понимаю? Хастур нетерпеливо машет рукой: — Ой, да какая разница. Сегодня Хэллоуин, а в Хэллоуин много всякой херни каждый год происходит. Не только тут, а по всему свету. Ну, т-то есть, правда, очень наивно думать, чт… Бжблмт… Ььь… Чтоывыуэо… Он машет руками и моргает в рассинхроне. Эта кофейно-пивная бурда наконец-то достигла его рептильного мозга и таки «вышибла ему пробки». Вельзевул мягко гладит его по руке, а потом перекладывает меч на свой диванчик. — Согласна-согласна… Ты молодец, в любом случае. Обычно в таких случаях она целует его в лоб, но он сейчас явно не в той кондиции. Для начала надо всё-таки съесть свой штрудель.04:53 AM
На эскалатор ведущий в Ад они ползут по каким-то качающимся и крутящимся лиминальным коридорам без окон, зато с красными коврами на полу, одинаковыми фикусами и неоновым дымом из-под закрытых дверей в никуда. Пахнет почему-то вакцинами и галантереей. Он повисает на ней, вцепившись в лацканы тренча. Она обнимает его за талию и волочит окровавленный меч по ковру, оставляя бурый, склизкий след. Заплетаются некогда белые кроссовки с пятном на носке и чёрные кожаные сапоги на огроменной шпильке. А и Бэ всю ночь прошлялись где? В пять утра сюда начнет стекаться «по домам» нечисть со всех уголков планеты и последнее, что сейчас нужно, так это столкнуться лицом к лицу с необходимостью объяснять им, где, собственно говоря. Эскалатор с успокаивающим стрекотом тащит их вниз. Вверх взмывают рыжие искры.