Ведьмак не даст соврать

*** Вставать совсем не хотелось. Коннор высунул из-под одеяла нос, потом ногу. Пошевелил пальцами и окуклился обратно — за ночь и утро дом выстыл, и холодный воздух неприятно лизнул кожу. Самое время пожалеть, что накануне они с Гэвином отключили отопление, но раз нельзя, то нельзя. — Гэвин? — позвал Коннор безнадежно и не ошибся — ему никто не ответил. Гэвина не было с ночи. Коннор завозился, повернулся в тепле на другой бок и даже задремал, но снова провалиться в сон так и не смог — что-то зудело на краю сознания, что-то важное, словно времени оставалось мало… ах, ну конечно. Хэллоуин. Он назло полежал еще немного, но мысли уже бежали впереди него — слишком много дел. Коннор повернулся на спину, вытянулся, зевнул и рывком отбросил одеяло. Едва сдержал дрожь, сел, спустил ноги с кровати и ойкнул, когда холодный пол почти обжег ступни. Словно на скорость натянул носки, футболку и рубашку, свитер, теплые штаны и кардиган сверху. Натянул еще одни носки, потом сунул ноги в толстые тапки и наконец выдохнул — изо рта вылетел едва заметный парок. Накануне Гэвин натаскал дров и сложил их на веранде, так что на улицу выходить не пришлось. Коннор, обхватив себя руками, подошел к окнам, выглянул на улицу и поежился — несмотря на то, что был почти полдень, выпавший с вечера снежок только-только растаял. Холодное солнце не грело, так, обманывало яркими, но бессильными лучами, ветер срывал и гнал вдоль улицы последние листья и мусор, сушил асфальт дорожек, и те шли темными кляксами и извилистыми глубокими трещинами. Украшения у соседских домов трепетали, привидения так и норовили сорваться со своих мест, размахивали драными рукавами, стремились куда-то за ветром. Тыквы, удивительно неестественные в солнечном свете, блестели пластиковыми боками, гирлянды раскачивались, переплетались черной паутиной на фоне бледного неба. Коннор прислонился к холодному стеклу носом, потом потрогал кончик, растер пальцами и снова зевнул. Впереди было столько дел, а он стоял тут и смотрел на дорожку к дому, вдоль которой торчали разноцветные тыковки-светильники. Захотелось, чтобы Гэвин вышел из-за поворота и улыбнулся ему в своем незабываемом стиле. Коннор улыбнулся сам и аккуратно подул на паутину в верхнем углу окна. Паук вяло зашевелил лапками, но с места не двинулся. — Пора спать, — сказал ему Коннор наставительно. — Замерзнуть хочешь? А настроение понемногу ползло вверх. Он совсем уже собрался взяться за дела, как услышал далекую музыку, а из-за угла высыпала кучка детей. Радостные, с раскрасневшимися на холоде лицами, с шарами, свистелками, тыквами и корзинками в руках, они промчались мимо дома Коннора в сторону центра, туда, откуда все громче звучала музыка. Точно, это Хэллоуин. *** Старинную печь, которая досталась Коннору еще от пра- пра- пра- предков, они с Гэвином подняли из подвала еще неделю назад, отчистили и поставили на металлический лист на кухне. Каждый год Коннор смотрел на нее со страхом — боялся, что ничего не получится, что он не то что приготовить, а даже разжечь ее не сможет. И как и каждый год пламя будто само рвалось из его рук с длинной спички, перекидывалось на растопку, жадно лизало дрова, а потом разгоралось, гудело в трубе. Время вздыхать и смотреть в окно закончилось, и Коннор закружил по кухне: руки так и летали, выбирая в шкафах посуду, специи, продукты и травы. Он никогда заранее не знал, что приготовит для своих, а что пойдет для угощения простых детишек, которые обязательно постучат в его дверь с наступлением вечера — это решалось словно само собой. Вот и сейчас он разложил все на своем широченном столе и замер. Понюхал каждую бутылочку с сиропами, запустил пальцы в сушеные ягоды, пощупал орехи, потрогал налитые бока яблок, щелкнул их пару раз и перешел к тыквам. Крутобокие и разноцветные, они пирамидой лежали на краю стола, и Коннор приласкал их ладонью. — В этом году обойдемся без яблок, — сказал он, и те раскатились по столу, ссыпались в корзину на полу. — Пришло ваше время, — улыбнулся он зардевшимся тыквам и отошел, — но чуть-чуть позже. В прошлом году он делал, кажется, конфеты. Разные: с начинками и без, шоколадные, сливочные и ягодные. В хрустящей карамели и в глазури, с миндалем внутри и с помадкой, и еще много-много разных — он уже и не помнил. А в позапрошлом делал мармелад и пастилу. Гэвин тогда ныл полдня, пока пропускал сохраненные с лета ягоды и фрукты через соковыжималку. Жаль, что сейчас его не было рядом. Коннор вздохнул и огляделся, подтянул к себе большую чашку, пакет с мукой, сахар и блюдо с коричневыми крупными яйцами. Решено — в этом году будет печенье. Он буквально слетал на террасу и забрал с холодного пола пакет с молоком и маслом. Мельком глянул на окно — паукана не было видно. Ну и славно. В кухне ему показалось, что маловато света — солнце то и дело пряталось за налетевшими облаками, и он распахнул шторы, но это мало помогло, да и окно тут же густо запотело, не разглядишь, что с другой стороны. И он потянулся за свечками. Те словно ждали наготове, и он брал их по очереди и зажигал от длинной спички, как и печь до этого. Расставил половину прямо на столе, пару поставил на полке поближе к печке, остальные побыстрее прилепил на спинки стульев — в голове уже складывался план, руки сами потянулись к яйцам. Треснула первая скорлупа. В печке гудело пламя, плита сверху наливалась бордовым тревожным цветом, а с Коннора незаметно слетел кардиган, следом куда-то улетели тапки. Коннор с глазами, в которых отражались десятки огней, скользил по кухне, напевал что-то, иногда поглядывал в окно, замечая, как меняется цвет неба. Венчик летал так, что его не было видно, мука то и дело взмывала в воздух белым облаком, тихо шуршал сахар, который Коннор растер в ступке. Добавил орехов. На плите засвистел чайник с длинным изогнутым носиком, Коннор поднял его рукой в толстой рукавице и залил сухие ягоды и изюм — от чашки густо повалил пар. Свет стал мягче, от печи шло ровное тепло. Коннор стянул свитер, пачкая его мукой, бросил на стул у стены, а потом зачерпнул пригоршню муки и рассыпал ее по темным доскам стола. Вывалил ком теста из чашки и стал месить, пританцовывая и скользя ногами в толстых носках по гладкому полу. Он не знал, сколько прошло времени, но тесто он вымесил и, обернув полотенцем, положил под чашку. Чайник на плите снова зашумел, надорвался свистом, и Коннор потянулся за кофе — небольшой перерыв будет как раз кстати. На веранде хлопнула дверь, потом скрипнула в комнате, и Коннор разулыбался — Гэвин вернулся. — А чего так холодно? — раздалось возмущенное, и Коннор открыл дверь кухни. Тепло клубами вырвалось на свободу, окутало комнату ароматами, а Коннор уставился на громадного котяру — ему по бедро, не меньше, — который сидел у дверей с обиженным видом. — Нагулялся? — Я?! Я не гулял! — кот возмущенно выгнул спину, даже попробовал пошипеть, но у него не получилось. Коннор хмыкнул, стараясь не рассмеяться — Гэвин так хотел шипеть, как настоящий грозный кот, но пока он мог говорить, этого не получалось. А когда сживался с образом кота настолько, что мог шипеть — слова уже не шли из полностью кошачьей глотки. Лютая несправедливость, ясное дело. — Чтоб ты знал, я работал, — Гэвин покрутился на месте, принюхался к запахам из кухни. — А поесть чего есть? — А я думал, ты камин растопишь. — Чего это? — Гэвин очень правдиво возмутился. — Как ты себе это представляешь? У меня лапки. — А я занят. Они уставились друг на друга с самыми серьезными намерениями. Уступать никто не собирался. Примерно с минуту. — Налей мне пока молока. — Ладно, сейчас принесу дрова. Сказали почти одновременно и замолчали. Про кота сказать было сложно, но Коннор разулыбался. — Тебе безлактозного? Шерсть на спине кота встала дыбом, пробежала раздраженная волна. Гэвин еще не смирился с тем фактом, что обычное молоко стало ему… не очень полезно. — Банановое есть? — буркнул он в усы. Коннор, со старательно серьезным лицом кивнул и ушел на кухню. И дверь прикрыл — Гэвин почему-то не очень любил, когда он видел момент его перехода. А лапками дров действительно особо не натаскаешь. На кухню он вошел, когда Коннор, сидя на любимом стуле с мягкой спинкой и закинув ноги на второй, уже уполовинил свой кофе с сахаром и молоком. Настоящим. Гэвин мягко и бесшумно скользнул по теплым плиткам пола, только чем ближе, тем меньше он становился, и когда спружинил и легко запрыгнул на стол, был уже обычным котом черного цвета. С глубоким каштановым оттенком, конечно. Он присел на углу, куда Коннор специально для него положил свой свитер, понюхал и стал лакать молоко из блюдца. Банановое, да. Коннор засмотрелся на розовый длинный язык, то и дело нырявший в молоко, на прищуренные зеленые глаза и на блестящую шерсть. Остановил взгляд на шраме на носу и поджал на секунду губы. А потом снова глотнул кофе. — Какие новости? Коннор спросил это уже позже, когда Гэвин напился и сидел ровно, обернув лапы хвостищем с белым кончиком и облизываясь, а сам Коннор допил кофе, встал и взял часть теста, которое стало теплым и мягким, ждущим, когда до него доберутся его руки. — Новостей не очень много, — Гэвин довольно прищурился, глядя, как пальцы Коннора гладят, мнут, давят, растягивают, отрывают, раскатывают кусочки теста. — И ничего такого. Как будто сегодня не Хэллоуин. — Начинай потихоньку. Коннор улыбнулся и помедлил — перед ним теснились чашки с начинкой, тесто только и ждало его рук, древний черный противень, блестящий от масла, стоял рядом наготове. И Гэвин начал. — Оборотни, — мурлыкнул он хищно. — Которые выли сегодня ночью? — Да, те самые мелкие трусливые шавки. Оборотни поджали хвостики, когда пара хвостиков почти случайно почти оторвалась, — Гэвин выпустил когти и с удовольствием на морде полюбовался, как пламя свечей играет на остриях. — Ого, — Коннор раскатывал длинные полоски, отрывал понемногу, крутил так и сяк, продавливал и изгибал. На противень то и дело летели окровавленные пальчики с почерневшими ногтями, кровавые клыки, вырванные глаза, раздробленные косточки. — Как же так случилось? — Случайность, конечно, — Гэвин дернул усами. — Дальше слушать будешь? Или пойдешь утешать щеночков? Коннор хмыкнул, молниеносно потянулся к Гэвину и легонько дернул его за ухо. Тот только моргнуть успел, а на черной шерстке уже лежала тонким слоем мука. — Эй! — ненатурально возмутился Гэвин и насупился. — Жалко их, что ли? — Мне нет. Коннор не поднимал глаз, лепил себе, заполнял противень. Когда места уже не осталось, он присел перед печью, открыл духовку и зажмурился от потока жара. Сунул лист с печеньем внутрь и захлопнул дверцу. — Дай яйца, — Коннор подтянул к себе чашку и взял в руки старый металлический венчик — им еще его бабка белки взбивала. Сегодня была его очередь. Гэвин подцеплял яйцо лапой, придерживал хвостом и им же толкал его к Коннору. Тот яйцо ловил, выпускал белок в чашку, а желтки сливал в большую керамическую кружку — Гэвин то и дело на нее поглядывал и облизывался. — Так вот, — продолжил Гэвин, когда яйца закончились, а Коннор поднял на него взгляд — венчика почти не было видно, с такой скоростью он летал по чашке, взбивая белки и сахарную пудру. — Чернокнижник. — Все же выполз из дома? — Еще как выполз. С псиной своей. Понатаскал книг и свечей в старый склеп, завесил все травами, как твоя бабуля сеновал, — он хихикнул. — Нарисовал схему вызова духов, все как в книжке умной написано. — И что тебя веселит? — Дурачок как есть. Сегодня Хэллоуин, а он силищу зовет как в обычный день. Сегодня двери приоткрыты, и придет к нему не один нужный призрак, а толпой нагрянут и выпьют его досуха. Потому что учиться надо сначала, а не вот это все. Кидаются колдовать на переживаниях, а ты потом косточки закапывай. Коннор задумался, нахмурил брови. А сам подтянул к себе второй противень и стал бездумно заполнять его пирамидками из белой густой пены. Те тянулись вверх, походили то ли на башенки, то ли на вытянувшихся кверху призраков в длинных платьях. Коннор оглядел заполненный ими противень, открыл в печи дверцу с другой стороны и сунул безе внутрь, в густой плотный жар. — Будем спасать старика? — С чего это? — подозрительно прищурился Гэвин. — Забыл, как он прогнал тебя год назад? — Но потом пришел и извинился. — И чуть тебя не споил своими настойками на грибах! Коннор звонко и весело рассмеялся, упер руки в бока. — А сам-то лакал, остановиться не мог. — И потом чуть кладбище не разнес. С твоими любимыми оборотнями, кстати, заодно, — ехидно добавил Гэвин. — Говорю — жуткая вещь эта его настойка! — Если не спасем, больше и не попробуем. — Ты прям с козырей идешь, — Гэвин как мог скривил мордочку, усы теперь смотрели вообще в разные стороны. — Уговорил, что ли. А как? Он опять не послушает. — А свечи у него какие? — Черные, конечно. Как у настоящего чернокнижника из кино. Коннор подумал, залез в навесной шкафчик, пошебуршал там чем-то. — Свечи витые? — Нет, ровные. — Толстые? — Дюйм, не больше. — А длина? Гэвин с удовольствием смотрел на вытянувшегося перед шкафчиком Коннора, на то, как изгибается его спина, как очерчены под тканью мышцы ног. На блестящие волосы. Потом на напряженную задницу… — Ну? — Коннор обернулся и снова разулыбался. — Слюни подбери. — Защекочу, — пригрозил Гэвин. — Длина? С мою ладонь. Человеческую, — уточнил он. — Отлично! — Коннор снова отвернулся: шуршала бумага, постукивали и перекатывались по полке свечи. — Такая пойдет? Он вытянул руку со свечой, и Гэвин по столу подошел ближе, присмотрелся. — В самый раз. И кто ее подменит? А? — Коннор молча смотрел на него. — То есть спасатель вроде как ты, а всю работу делаю я? — Я нашел свечу, — сказал Коннор с таким невинным лицом, что Гэвин расхохотался. В кошачьем виде это было не самое милое зрелище. Его повело вбок, он качался на разъезжающихся лапах, кашлял и хрипел, щеки дергались, мелькали белые клыки. Коннор смотрел на него с застывшим лицом. — Каждый раз сомневаюсь, нужна ли тебе помощь. — Очень нужна! Для слишком милосердных ведьмаков есть что? Чтоб они стали… — Жестокими? — Хоть немного. — Перестали ласкать и гладить? Не наливали молоко? Дергали за уши сильнее? Или за хвост? Гэвин сел на пушистую задницу, выпучил глаза с оранжевыми от потрескивающих свечей зрачками. Сказал с явным намеком: — Можно подумать, ты сам не любишь гладить мягкого котика. — Ты не умеешь шевелить бровями, Гэвин. Особенно когда ты кот. — Не недооценивай меня. Я много чего могу, — Гэвин мурлыкнул, но как-то с хрипотцой, с намеком. — И подменять свечи тоже. Это был не вопрос, и Гэвин приуныл. — Ты сегодня слишком скучный. — Я сегодня слишком занятой. Печенье готово. Гэвин принюхался. — Мрям. — И остальное тоже. Осталось полить сиропом, посыпать, — Коннор задумался, — всяким. И человечья еда готова. Гэвин, глядя в разгорающиеся глаза Коннора, привстал, распушился, хвост вытянулся трубой. — И тебе нужна моя помощь для остального? — И очень скоро мне будет нужна твоя помощь для остального, — согласно кивнул Коннор. — Успеешь сбегать? — Без проблем! Гэвин подскочил к Коннору, заурчал, приласкался, пощекотал щеку Коннора усами, пока тот уткнулся в его лоб носом. Потерся о гладкую кожу, оставляя свой тонкий запах, а потом осторожно взял в зубы черную свечу неудачи и спрыгнул со стола. Молниеносно и бесшумно он выскользнул из кухни — даже дверь не скрипнула, — и только входная гулко стукнула, когда он выбежал из дома. А Коннор повернулся к печи. Самое время закончить с простым угощением и набраться сил перед главным блюдом — пирогом для чаепития в кругу семьи. Страшное дело, если так разобраться. *** До кладбища Гэвин домчал стрелой, земля пружинила, подталкивала его под лапы, и не успела его шерсть намокнуть под моросящим холодным дождем, как он уже подкрадывался к старому склепу. Браться за дело следовало осторожно — даже если в склепе никого нет, псина чернокнижника может учуять его, Гэвина, запах, и забеспокоиться. А там, глядишь, и старик возьмется все перепроверять. Вот так и проваливаются гениальные планы — Гэвин это на своей шкуре испытал. Было дело, шрам не даст соврать! Так что подходил он по деревьям. Пригнулся, сжался, постарался стать незаметным, и мир вокруг распахнулся шире, раскрылся богатым шлейфом запахов, которые буквально ударили в нос. Гэвин замер на ветке, зажмурился, осторожно принюхиваясь, привыкая к этому новому миру. Мысли стали сумбурнее, четкая цель, которая стояла перед ним, стала вдруг не такой и важной. Гораздо интереснее был запах псины — старый, сегодня пса здесь не было. А вот человек был. Сидел в склепе, это точно, его запах смешивался с ароматами трав, свечей, еды и настойки. Фу! Прочь отсюда! Гэвин с усилием встряхнулся и выпрямился на лапах — человеческое сознание снова взяло контроль, хотя тело так и осталось маленьким и гибким. Как же удобно, что пса не было, видно, в такую ночь старик пожалел животину, не стал рисковать ее жизнью. Свою ему, видно, давно уже было не жаль. Так, сейчас два рискованных прыжка по веткам, подобраться ближе, а потом можно прыгать на крышу склепа. Ну а там уже зайти внутрь — скользнуть в щель едва приоткрытой двери, пройти-проползти по темному коридору вниз, спрятаться за постаментами, подкрасться к знакам, начерченным на каменном, чисто выметенном полу, и подменить свечу, пока чернокнижник занят своими делами. Ха, что может быть проще? Гэвин очень удивился, когда понял, что дело и вправду оказалось простым. Чернокнижник спал. Вытянулся на каком-то задрипанном пледе вдоль дальней стены и посапывал, подложив руку под голову. Лицо его прикрывал воротник старой куртки, он весь сжался, подтянул колени повыше — видно было, что ему холодно. Гэвина это не удивило — последний день октября, алло. И не волнует его ревматизм, смотри-ка. Чтобы подменить свечу, пришлось чуть измениться. Смахнуть старую свечу со своего места было просто, а вот поставить новую правильно, ровно, присыпать молотыми травами — это уже дело для более умелых пальцев, а не для лап с когтями. Порыв силы взметнул пыль из углов, заставил колебаться развешенные пучки трав, всколыхнул белый платок на плите саркофага. Гэвин, едва сдерживая раздраженное шипение, поменял свечи, присыпал, подложил все, что надо и как надо — мохнатые руки с длинными когтистыми пальцами прекрасно справились с работой. Он отошел на шаг, проверяя, все ли в порядке. А потом, снова меняясь, легкой поступью подошел ближе и вспрыгнул на саркофаг. На расстеленном платке лежала пара книг, замусоленная тетрадь с заметками чернокнижника, стояла бутыль с настойкой. Гэвин фыркнул и тут же замер — старик пошевелился, поежился, завозился, укладываясь удобнее. Гэвин готов был метнуться и бежать, но чернокнижник успокоился, глубоко вздохнул и снова засопел. Отлично. Последней Гэвин рассмотрел фотографию в черной рамке. Не стал вглядываться в черты, и так было ясно, что именно этот призрак чернокнижник сегодня ждет — от фото шел густой холод. Люди нетерпеливы, всегда лезут вперед, не просчитав риски, вот и получается, что и цели не достигают, и жизнь теряют. Если бы не один милосердный ведьмак, и этот старик закончил бы так же. А тут еще есть шанс — если торопиться не будет и к советам прислушается. И если вообще этот совет у Коннора спросит. Из склепа выбрался тем же путем, что и пришел. На всякий случай не побежал прямо, а так же взобрался на крышу и сиганул с нее на дерево, потом еще на одно, и еще. А потом уже спрыгнул на землю и помчал домой — в тепло, к Коннору. Дождь хоть и прекратился, но ветер задувал холодный, деревья гнулись, шумели, терлись голыми ветками. Тоску навевали, просто жуть. Но тут в стороне леса послышалось тявканье и скулеж, и Гэвин остановился. Посмотрел на небо — солнце за истончающимися облаками стояло еще достаточно высоко, и он решил сбегать проверить, как там хвосты. Он прикопал украденную свечу в куче листьев и помчался со всех лап, стелился над землей темной тенью, шуршал листвой — та взлетала за его хвостом, — перелетал над овражками, отталкивался от поваленных стволов, скользил под густыми ветвями кустов. Скулеж стал громче, теперь слышно было и возню, и топот лап, и повизгивание обрело смысл — кто-то играл, трепал псов хоть крепко, но уча, с любовью. Гэвин заухмылялся, топорща усы — явно после его трепки молодежь гоняют. Он подбежал ближе и сбавил скорость, спрятался, хотел подкрасться, но увидел вожака — здоровенного серого волка — и хрустнул веткой. К нему подходить неслышно было бы неуважением, а других фамильяров Гэвин уважал. Аллен дернул ухом, показывая, что заметил его, и продолжил смотреть, как следующий за ним по рангу треплет молодежь. Гэвин присел рядом, посмотрел на вытоптанную поляну — сухая трава была выдернута, смешалась с землей и павшей листвой и густо украшала вздымающиеся бока уставших волчат. — Хорошая смена растет, — промурлыкал Гэвин довольно. — Жаль, что хвосты подраны. Аллен скосил глаза, сказал веско: — Хвосты не страшно. Зато теперь ученые. — Ну да, ну да, — Гэвин с удовольствием смотрел, как реагировали на него оборотни. Косились, прижимали уши и скалились. Перед своими ярились, но как-то осторожно, не кидались, в общем, хотя сейчас Гэвин едва доставал ушами до груди их вожака. — Впрок ли наука? — Проверишь? — Аллен покосился на небо. — До встречи еще время есть. — Да откуда время-то? А помогать ты не собираешься? — Кевину?! — Аллен повернулся с таким изумленным и испуганным выражением на волчьей морде, что Гэвин фыркнул, дернул усами. — Не позволяет? — Кевин всегда ворожит сам, это же его искусство. Гэвин закатил глаза. — Да, конечно, высокое искусство. Помню я его угощение в прошлом году. Аллен вдруг засмеялся, оскалил здоровенные клыки, наклонился и фыркнул Гэвину в морду. — Ты хорош в танцах на столе. Жаль, Коннор быстро заметил. — Не пялься на чужое, — Гэвин вскочил, повернулся, мазнул хвостом по оскаленной морде, дернул задней лапой. — А что, не хочешь молодость вспомнить? Погонять по лесам? — На скорость? Или с заданием? — оживился Гэвин. Глаза его загорелись, шерсть распушилась, хвост сам вытянулся трубой. Он даже стал больше, явно подрос и заглянул в глаза Аллена уже не снизу, а почти наравне. — А мелочь возьмем? Будет пушечное мяско, — он облизнулся. — Возьмем. Только чур надкусывать, а не жрать. Гэвин чуть поскучнел, но азарта все равно не утратил. — Ладно, уговорил, многодетный папаша. Побережем популяцию, а то восполнить — у тебя уже сил не хватит. Аллен молча щелкнул у его уха зубищами, и Гэвин пригнулся, зафыркал в усы. — Ясно-понятно, засиделся, пора, — засмеялся он. — Спасибо за предупреждение, что в этом году угощение Кевина не брать. — Я не предупреждал! — рявкнул Аллен, раздраженно застучал хвостом. — Кевин отличный ведьмак! — Ну, тебе уж точно достаются самые сливочки, — хихикнул Гэвин на прощанье, махнул хвостом тут же забеспокоившимся волчаткам, крикнул: — До встречи, бесхвостики! — и смылся. Вслед ему еще раздавались обиженный скулеж и запоздалое рычание, но он уже выкинул их из головы — время поджимало, Коннору была нужна его помощь. *** Когда Гэвин подбегал к дому, последние облака уже уносил ветер, выглянуло клонившееся к горизонту солнце. На их улице зажглись гирлянды, все еще тусклые в его лучах. Кое-где оранжевые тыквы мигали огнями и кричали хриплыми, простуженными голосами проклятья. Мокрые привидения под задорную музыку тряслись в ужасе и хлопали подолами под порывами ветра, пытались бежать, оставаясь на месте — очень трогательно. Гэвин стрелой метнулся на крыльцо, просочился на веранду. Шторы были задернуты, вдоль окон на стульях стояли подносы: с печеньем Коннора и с его безе-привидениями — черные глазки сверлили Гэвина мертвыми взглядами, — и еще две большие вазы с покупными конфетами: шоколадными и карамелью. Их раздавали горстями, а вот то, что Коннор создавал сам — по одной в руки, с пожеланием, которое, возможно, исполнится. А вот дров на полу поуменьшилось, и Гэвин боднул головой дверь в дом, бесшумно вошел. От камина шло ровное прирученное тепло, два кресла рядом, плед, столик с книгой — все как обычно, но совершенно нереально. Гэвина тянуло на кухню: как зацепило крючком, когда он поднимался по ступеням, так и не отпускало, и тяга лишь усиливалась. Он сам не заметил, как вырос и изменился. Пока шел к плотно закрытой двери кухни, Гэвин потяжелел, и под его весом скрипнула половица, предупреждая Коннора. Словно тот сам не знал. Гэвин поднялся на задние лапы и потянул за ручку уже почти человеческими пальцами, всего лишь когтистыми и волосатыми. Глухо щелкнули кости, и в кухню он вошел почти человеческими ногами, но человеком все еще не был. И замер, засмотрелся, потому что любил Коннора всяким, но вот такому когда-то открылся, распахнул нутро — бери, Коннор, ведьмак, вороши своими белыми пальцами. Хочешь, измени и составь, как тебе нужно, а хочешь, оставь, как есть, потому что любить тебя сильнее уже невозможно. В кухне было почти темно, занавески плотно задернуты, свечи почти догорели, и пламя заметалось от сквозняка, рождая живые испуганные тени. Гэвин потянулся и словно впитался в эти стены, поглотил тени, сам стал тенью: живой, дышащей, замеревшей в ожидании. Коннор обернулся, поставил на стол последние бутыли, опутанные паутиной и пылью, щелкнул по одной, когда щупальца внутри заизвивались, пытаясь вытолкнуть пробку. А потом посмотрел на Гэвина. Глаза его сожрало пламя, и теперь они горели, словно ведьмовские свечи в безлунную ночь. Он казался выше. В вырезе расстегнутой рубашки не было видно футболки, только голая грудь. Закатанные выше локтей рукава открывали его руки, сильные и белые, с золотящимися волосками. Коннор щелкнул пальцами, и Гэвин отмер, длинным, нечеловеческим шагом оказался ближе, оперся руками о стол, заклубился, заполнил собой углы и выемки за шкафами, заполз под стол и лизнул босые ступни Коннора. — Что готовим? — Пока не знаю, — протянул Коннор задумчиво и пошевелил пальцами на ногах. — Как там все? — В бездну все, — отмахнулся Гэвин и полыхнул глазами. — Время любить, или ненавидеть? Взгляд Коннора остановился на его лице, проступающем из мрака, задержался на шраме на носу. Коннор закрыл глаза, повел руками над столом, на котором теснились бутыли и баночки, пузырьки и склянки с заткнутыми горлышками. Некоторые стояли смирно, другие дрожали, тонко звенели, сталкиваясь боками. Некоторые уже подбирались к краю стола, и Гэвин подтолкнул их обратно. Тыквы собрались вокруг ножа, воткнутого в столешницу, готовые отдать свои жизни в этот праздник, стать чем-то большим, чем гниющая мякоть, преобразиться и преобразить. Коннор медленно опустил ладонь, вытянул палец и аккуратно ткнул куда-то в гущу ждущих склянок. — Вот как, — сказал он, открыв глаза, и улыбнулся. В кухне вдруг посветлело, свечи вытянули огоньки, перестали метаться в агонии, держались стойко и ровно. — Любовь, Гэвин. Тот не выдержал, заурчал, накатил, навис над Коннором. Окутал его ноги до колен, полез выше под штанинами, ткнулся носом Коннору в щеку. — Эй, еще рано! — засмеялся тот. — Сладенький тыквенный пирог не предел, придется поработать, чтоб никто не заметил сюрприз. — Интересно будет посмотреть, кто купится, — хмыкнул Гэвин, откатил назад, почувствовал свое тело. Коннор пожал плечами, ответил совершенно уверенно: — Все. Он отвернулся, открыл дверцу печи, и пламя озарило его лицо злым красным светом. Коннор не глядя протянул руку, и дрова подлезли ему под пальцы, нырнули в зев печи и вспыхнули вместе с остальными, в первую минуту истекая шипящим соком. Коннор кивнул и захлопнул дверцу, провел рукой над печью, зажмурился от жара. — Тыквы, Гэвин. Пока они готовы. И Гэвин взялся за тыквы. Он брал их за теплые твердые бока и резал острым ножом, слушал, как трескается кожа, как мякоть скользит по лезвию. Семечки сыпались на стол с негромким стуком, тянули за собой сердцевину, и Гэвин соскребал ее вместе с каплями сока-крови, чтобы осталась одна чистота. Пока он резал ее на куски и укладывал на противень, смотрел, как Коннор выбирает приправы и добавки, как откупоривает склянки, как выливает содержимое по капле, или вытаскивает по кусочку, или отрывает, или отрезает, заглушая крики изнутри наговором. Глиняная треснутая широкая чашка принимала в себя все по очереди, пестик медленно перемалывал, перетирал содержимое, с треском растирая приправы по стенкам. Иногда Коннор подгонял его, иногда брал в руку и давил что-то сам, склонился низко-низко, шептал слова прямо в брызнувший сок. Сила Коннора клубилась вокруг них, оплетала стол, кружила в кухне тугой спиралью, приподнимала волосы Коннора, тревожила тьму Гэвина. Свечи снова забились, стали прогорать быстрее, черные тонкие фитильки тонули в раскаленных огненных лужах воска. Тыква в печи притомилась за минуты, словно это была не старинная печь, а что-то современное, которому сегодня не было места на этой кухне. Коннор вывалил дымящиеся куски в пустую чашку, подул, и пар стал мягче, тыква чуть остыла. Он протянул руки к Гэвину, поманил. — Дай руки, Гэвин. — Я? — Ты, милый, ты. Гэвин моргнул, притушив зеленое пламя в глазах, потом протянул Коннору свои черные ладони, сплел с пальцами Коннора свои, стараясь не поцарапать его когтями. — А теперь вместе. — И Коннор опустил их руки в тыкву. Они мяли ее в четыре руки, давили между пальцев, передавали друг другу еще дымящуюся мякоть, собирали с пальцев друг друга, чтобы смешать с уже раздавленным. То и дело Коннор запускал руку в чашку со специями, брал горсть и высыпал в тыкву, шептал что-то, какие-то слова, которые Гэвин не понимал. Но он повторял их вслед за Коннором вторым дыханием, и от его слов наговор становился темнее и гуще, напитывался силой, становился другим, постепенно светлел, терялся в мякоти, в готовой начинке, уходил вглубь, делал вид, что его нет и не было. — И это сделал… — Коннор остановился, посмотрел Гэвину в глаза, которые были так близко, сжал переплетенные пальцы и поменял концовку: — И это сделали мы. И так будет. А потом, пока сила, пущенная в тыкву, завершала узор, наконец-то Гэвина поцеловал. Не было, никогда не было в жизни Гэвина ничего желаннее и слаще, чем поцелуи Коннора. Не было ничего в жизни Коннора более волнующего, чем поцелуи его Гэвина. А потом Гэвин, чуть одуревший и оглушенный колдовством, упал на стул и лишь смотрел, как Коннор ставит форму с пирогом в жадно заглотившую его печь, как вьется теперь вокруг нее сила, но уже тонкая и горячая. Как собираются склянки, бутыли, пузырьки и все остальное и, подхваченные волной, убираются в шкафы. Как те захлопываются, прячут содержимое глубоко внутри, выставляя вперед сахар и соль, перец и душицу. Как кухня встряхивается и выдавливает их из себя, намекая, что больше им здесь нечего делать, и что пирог прекрасно приготовится и без их поцелуев, и вообще это серьезное место — место силы, а не задние места для поцелуев. Хорошо, что такое с ней было лишь один день в году. Гэвин рассмеялся, и Коннор хмыкнул следом, соглашаясь. Они прихватили с собой чайник, тонко засвистевший на плите, залили заварник с травами и вышли из жара кухни в мягкое тепло гостиной. Дверь захлопнулась за ними, отрезая всю заложенную внутри силу. Стало спокойно и чуть пусто. Гэвин быстренько опустил заварник на столик между уже ждущих их чашек и потянулся к Коннору. Не столько помочь, сколько еще разок поцеловать. А может, и не разок. И только он… раздался стук в дверь. — Сладость или гадость! — завопили детские голоса, и Коннор со смехом вывернулся из рук Гэвина и пошел открывать. Вечер тянулся карамелью, был мирным и сладким, как шоколад, рыжим, как тыквенные фонарики, теплым, как их камин, несмотря на задувающий ветер. Свет пока зажигать было нельзя, и они довольствовались огнем камина и парой свечей на столе. Обычных свечей, не тех, что помогали твориться волшебству на кухне. Дети шли одни за другими. Группы тех, что постарше — с независимым видом, но с заинтересованными лицами под масками, а мелочь радостная и веселая, как каждый Хэллоуин. Тянули руки, кричали про сладость и гадость, хохотали, засовывали руки в чашки с конфетами, набирали горстями, а сверху получали печенье Коннора. Рассматривали его: все эти вырванные клыки, отрезанные пальцы, глаза с потеками крови и паучков с разбухшими глазурью головами. И тут же совали в рот, хрустели, зажмурившись от сладости или кислинки, в зависимости от того, что было внутри, что Коннор надумал, пока их готовил и пока угощал. Настроение поднималось, дети мчались дальше, тряся своими мешками с добычей, сопровождающие детвору родители кивали, а потом тянулись за предложенным и им печеньем Коннора. Их дорожка к дому с гирляндой разноцветных фонарей сияла и переливалась, огни отражались на пластиковых масках и в живых глазах. Иногда, когда Коннор распахивал дверь, спрашивали Гэвина, и он выходил, улыбаясь, и сам протягивал конфеты и отрицательно крутил головой на просьбы показать пистолет: ну дядя коп, ну пожалста! А Коннор потом смеялся и в минуты спокойствия сидел уже не в своем кресле, а на коленях у Гэвина. В гостиной было не так жарко, как на кухне, и Гэвин достал из комода носки для Коннора. Подумал и поменял на более длинные, в широкую полоску. И когда Коннор в очередной раз угостил соседей и незнакомцев, а закрывшаяся дверь отрезала их от темной улицы в огнях, заглушила музыку и смех, он усадил Коннора в кресло и сел перед ним на колени, взял его ногу и поставил ступню себе на бедро. А потом достал носки. Гольфы. — Ты не дотянешь до конца, я в штанах, — Коннор надавил ступней, погладил Гэвина по бедру, пощекотал пальцами у паха. — Какое упущение, — Гэвин — совсем человек, даже ушки не торчали в волосах, — покусал губу. — Ты уверен, что нам надо на это чаепитие? Он собрал гольф в руках, подвинулся и стал надевать Коннору на ступню. Тот вытянул ее, чтоб было удобнее, улыбнулся, когда ладони Гэвина потянули гольфы по ноге, под мягкую ткань штанов. До колена и даже чуть выше. И остановились там, гладя теплую кожу. — Я, — он даже вздохнул, — не могу пропустить такой праздник, когда вся семья в сборе. Там, между прочим, и твой родственник будет. Гэвин поморщился, с сожалением вытянул из-под штанины руки, погладив при этом и бедро, и колено, и голень, и ступню Коннора. — Не хочу от тебя отрываться, — он облизал пересохшие губы, поправил штаны в паху и потянул другую ногу Коннора. — А родственника, — сказал он ядовито, — я б еще с десяток лет не видал. Не скучаю, — он сморщил нос, но трогать шрам не стал — занялся вторым гольфом. — А я бы на него посмотрел. И на остальных. Я слышал, у Маркуса новый фамильяр. Гэвин отчетливо зарычал, совсем не по-кошачьи. — Тот еще мудила, знаю его, — сказал, как выплюнул. — Злобная тварюга. Хоть и мелкая. — А где Лео? Гэвин натянул гольф повыше, устроил ладони на бедре Коннора, прижал к его нежной коже и стал гладить медленными кругами. Заглянул в лицо — глаза у того стали почти обычными, темными, только очень уж ярко отражалось в них пламя камина. — Присоединился к тьме. Коннор молчал, смотрел на Гэвина, покусывая губу изнутри. — Это навсегда? — Это навсегда. — И каждый должен сделать это в свое время? Гэвин отвел глаза и не отвечал некоторое время, и даже пальцы его замерли у Коннора на бедре. Тот успел пожалеть о своем вопросе, когда Гэвин ответил, глядя в огонь: — Лучше не говорить об этом в такую ночь. Ко тьме можно присоединиться, а можно от тьмы не уйти. И лучше бы… — Поговорить об этом в другой раз. Извини. Он наклонился, взял лицо Гэвина в ладони и повернул к себе. А потом склонился ниже и поцеловал его, и даже прикрыл глаза, когда губы Гэвина дрогнули и ответили на поцелуй. Касание языка было подобно молнии, пронзившей обоих, даже дыхание сбилось. Гэвин как-то вытянул руки, положил ладони Коннору на бока, под рубашку, и все это чаепитие вдруг стало таким далеким, неважным. Будут, в конце концов, и другие года, и ночи Хэллоуина будут приходить год за годом, до самого конца… В дверь заколотили. — Дядя Гэвин! Дядя Коннор! Сладость или гадость! — Или пистолет! Бах-бах! Заголосили, закричали дети, Коннор со смешком оторвался от горячих губ, и они с Гэвином пошли открывать. *** Но все проходит. Прошел и этот вечер, закончился, исчерпал поверхностную радость и отдал людям все, что мог. Себе же оставил все то, что не мог вместить человек, зато ведьмы могли. И ведьмаки. И их фамильяры. И много еще кто, кого на чаепитие не пригласили. Коннор накинул поверх своего строгого темно-синего наряда плащ и протянул Гэвину руку — в другой он держал коробку, перевязанную черным бантом, их пирог. — Проведешь? Гэвин — в темной куртке и в джинсах — довольно растекся тьмой по краям, взял протянутую руку и, подражая Коннору, щелкнул пальцами. Тьма заволокла их обоих, а потом втянулась в середину, исчезла беззвучно — и дом остался пустым на несколько часов. Ночь наступала, изгоняла понятие дня, границы истончались, и холм, на котором проводилось чаепитие, уже точно был не только на земле. Столы с угощением и с пузатыми большими чайниками, исходящими паром, то твердо стояли на траве, то качались, на секунду проваливаясь за грань, и когда они снова твердо упирались ножками в землю, по скатертям стелился нездешний сизый туман, мелкие духи сновали между чашками, а с той стороны раздавались невнятные голоса — а чего это их не позвали? Холм куполом накрывала темная чаша неба, и звезды на ней плыли: не стояли на месте, а дрожали и качались, то пропадали там, то появлялись здесь, тянули за собой шлейфы звездной пыли, и она переливалась над сбором нечисти зеленым и синим холодным сиянием. Пришли все братья и сестры по крови и по духу, где-то наигрывали тягучую мелодию вызова, обрывая мотив в ключевые моменты, чтобы с той стороны заглядывали, но лапы не тянули. Между столами было не протолкнуться, к Коннору тут же пробился брат, Кевин. Полыхая огненными глазами, предложил угощаться его яблочками в карамели, спросил, где Гэвин, посетовал, что танец в прошлый раз так и не досмотрели. А ведь в заклинание входил стриптиз. И поиграл бровями. — Нос не дорос смотреть на его стриптиз, братец, — с улыбкой ответил Коннор и протянул кусочек своего пирога на блюдце. — Угостишься? Или побоишься? Аллен в волчьем виде потянулся понюхать угощение, но Кевин шлепнул его по морде, оттолкнул и рявкнул: — Не лезь! Я сам! — и повернулся к Коннору. — Побоюсь? — хмыкнул он заносчиво и засмеялся — громко, вызывающе. — А это только мне? Или моему Аллену тоже? Хочешь стриптиз от моего песика? Давай сюда! — он потянул тарелку, видя, что Коннор просто молча улыбается. — Я не боюсь твоего колдовства. Ты не сможешь меня подловить! — И в мыслях не было, — Коннор округлил глаза и довольно смотрел, как Кевин жует пирог, и как на его лице проступает недоумение. — И что там добавлено? Не могу разобрать так сразу. — Только любовь, — засмеялся Коннор и отвернулся от брата, который так и стоял, прислушиваясь к себе. В руку Кевину ткнулся Аллен в волчьем виде, и тот задумчиво положил ладонь ему между ушей. Аллен так удивился, что сел на пушистый зад. — Кажется, любовь действует на всех, — шепнул Гэвин Коннору на ушко и потянул его к столу. — Тебя зовут девочки. — Хлои? Все тут? — Все трое, — кивнул Гэвин. — И этот тоже, — он засмеялся весело и немного неловко. Все же брат. Девочки сидели за крайним столом у самого леса. Гостей здесь было поменьше, так что нависающему над ними фамильяру было удобно. — Элайджа, — Гэвин задрал голову, осмотрел здоровую драконью тушу, подмигнул ледяному серому глазу, уставившемуся на него. — Давно не виделись. Ты, кажется, стал меньше ростом? Хлои переливчато засмеялись, как продолжение друг друга, и у Гэвина мурашки пошли по коже. — Это мы его попросили. — А то совсем неудобно. — Вечно одни сидим. — Он такой большой. — Самый сильный. — Его боятся. — И никто с нами не общается. Все трое вздохнули, синхронно сложили руки на столе. — А у вас как дела? Гэвина передернуло внутри, он растянул губы в улыбке, присел с краю, потянулся к чашке, которую передал ему Коннор. Выдавил: — Спасибо, все хорошо. Звонкий смех был ему ответом. — Ну конечно. — У Коннора по другому не бывает. — Правда? Коннор кивнул: — Правда. Вы получили подарки от нас? На этот раз смех Хлой был дольше и разной тональности. А вот Элайджа под взглядом Гэвина вытянулся, сел ровнее и раскрыл крылья. И тот наконец увидел, что его тело перекрещивали ремни со сверкающими заклепками и шипами. Гэвин присмотрелся и поежился — шипы были не только снаружи, для красоты, но и с внутренней стороны ремней. Острые, они явственно давили на толстую шкуру, кое-где прокалывали ее и причиняли явный дискомфорт. Или… Гэвин присмотрелся к надменной драконьей морде и осклабился — уж он брата знал, тому происходящее противно и мучительно уж точно не было. А если и мучительно, то по согласию. Он вдруг понял: подарок от Коннора? Для Элайджи? Ревность даже головы не подняла, тут дело было в другом. Глядя, как мило общаются Хлои с Коннором, как они пробуют его угощение, как предлагают свое, и как иногда то одна, то другая как-то особенно ведет рукой, и дракон Элайджа вздрагивает, привстает и снова садится, метет шипастым хвостом, как дергаются его крылья и раздуваются ноздри, и как ширятся обычно игольчато-узкие зрачки, — Гэвин вспомнил и понял, что сбруя эта не простая и не заканчивается только внешними ремнями. Что есть на ней еще и некие… внутренние части. Очень внутренние. Гэвин глотнул чай, чтобы скрыть выражение лица — попало не туда, он раскашлялся, разбрызгивая капли чая, наклонился над травой, прижал салфетку ко рту. — Бедняжка. — Подавился. — Тебе помочь, Гэвин? — Мы научились на твоем брате. — Как помогать, — пояснила эээ… очередная Хлоя, и Гэвин замахал руками, вскочил. — Простите, дамы, я на минуту. Спасибо за все, дела, дела! И сбежал. Чтоб посмеяться от души где-нибудь подальше. Его холодному снобу Элайдже это было в самый раз. И щелчок по самолюбию, и будоражащие игры на публике, которые то ли принижали его ледяное достоинство, то ли доводили до состояния извивающейся от похоти ящерицы. Уж Гэвин это понимал, как никто. И Коннор понимал. Он вообще знал толк в любви, но все же это смахивало на маленькую месть, да. Например — Гэвин потер шрам, — за небольшую братскую потасовку, в которой Гэвин повелся на родственные чувства, получил сполна и обзавелся отметиной. — А ты злопамятный, — сказал он Коннору, когда тот нашел его в толпе. — Еще бы, — Коннор подошел совсем близко. Его волосы были влажными от тумана, сияние в небе переливалось за его головой, как ореол. Глаза сверкали удовольствием, но он все же сказал: — Тут скучно. Угостим еще пару ближайших родственников, часок и домой? — Хоть сейчас, — Гэвин был готов бежать отсюда в любой момент, но Коннор покачал головой. — Ну нет, я еще не видел всех, кого должен. И, погладив теплыми пальцами подбородок Гэвина и его губы, исчез в толпе. Что он имел в виду Гэвин понял примерно через час. Ну, многое он упустил, потому что у Коннора были и темные делишки, которые он обговаривал, сидя за столом вдвоем с нужной ведьмой или с ведьмаком. Особенно Гэвин ничего не хотел знать о рыжей ведьме, Норт. Та как вцепилась Коннору в руку, так и не отпускала, пока втолковывала что-то, то и дело глядя на Гэвина. И такая в ее глазах была жажда, что будь он простым псом — сунул бы хвост между ног и залез под стол. Бешеная ведьма, вот что он только и мог про нее думать. И когда Коннор отказал ей и в просьбе, и в угощении, Гэвин сделал вид, что его не интересует, о чем — о ком — они говорили. Ну нахер, если честно. Лица так и мелькали перед глазами. Коннор был то там, то здесь, час растянулся на два, появился Маркус со своим новым фамильяром, и Гэвин, скрывая неприятие, подошел поздороваться. Агент Перкинс, морщась, кивнул ему и отвернулся. А потом, после того, как Маркус произнес его имя, повернулся снова, протянул руку и так сжал ладонь Гэвина, что тот скрипнул зубами — мудила как есть, в обоих мирах. Зато под конец семейного чаепития — ха-ха! — порадовал Кевин. Он, опьяненный любовью, не иначе, притащил музыканта с флейтой и заставил его играть что-то томное, любовное. Он скинул свой скучный плащ, остался в коротких — Гэвин со всеми вместе уставился во все глаза, — шортах и станцевал с Алленом танец. Тому пришлось обернуться человеком, вместо штанов он успел только завернуться в плащ Кевина, и теперь держал свое сокровище в лапах-руках и порыкивал на каждого пялящегося. — На следующий год он из шорт выпрыгнет, но заставит тебя плясать голым перед всеми. Коннор, сидящий рядом с чашкой в руке, потянулся, привалился к Гэвину плечом и кивнул: — Я его не заклинал, это просто любовь. Но он может попытаться. — Кевин и любовь не совместимы. Я знаю Аллена, он рассказывает. Так, немного. Коннор вскинул на Гэвина взгляд, улыбнулся. — Явно не все. Гэвин после недолгого молчания кивнул. И зевнул. — Домой? Коннор поставил чашку на стол, оглядел холм, веселье на котором постепенно затихало. Музыка уже слышалась еле-еле, самые занятые ушли, самые деловые все еще обсуждали что-то, разбившись либо на пары, либо небольшими тесными группами. Купол неба темнел, граница медленно набиралась сил, уплотнялась, сияние гасло, потусторонние духи полупрозрачными воспоминаниями летали между столами, слабели, развеивались туманом. Элайджи не было видно, но у леса иногда раздавался колокольчиковый смех Хлой, и Гэвин представил себе, как Элайджа принял человеческий вид. Интересно, как повела себя сбруя? Он задумался на секунду и передернулся — ну его! Такие потрясения ему не нужны. А смех стих, что-то глухо хлопнуло, они тоже ушли. — Пошли домой, — кивнул ему Коннор, и Гэвин, сосредоточившись, без всяких щелчков пальцами стал сливаться с тьмой и потянулся темной дорогой к дому. И через секунду они уже сидели в кресле Гэвина, рядом, прижавшись друг к другу. — Наконец-то, — сказал Коннор, поворачиваясь к Гэвину, запустил руки ему в волосы и звонко чмокнул в губы. А потом извернулся из объятий и встал, сбросил плащ. — Разденешься для меня? — поиграл Гэвин бровями, и Коннор, с легкой улыбкой, взялся за пуговицы рубашки. — Не понимаю, почему ты не любишь лонгсливы? Раз — и ты голенький, как в первый день рождения. — Так интереснее, — Коннор скинул ботинки, остался в полосатых носках — гольфах, и у Гэвина дыхание сбилось. — А можно в рубашке, но без штанов? Коннор тихо засмеялся. — Ты можешь их снять. Сам. Гэвин не заметил, как упал перед Коннором на колени, потянулся к ремню, к пуговице, к замку. Как стянул брюки и залип, глядя, как Коннор выступает из них длинными ногами в полосатых гольфах выше колен. Он потянулся дрожащими руками, чтобы погладить свое сокровище — без сомнений, это оно и было, самое главное сокровище фамильяра и человека, — и вскинул глаза. Коннор смотрел на него жадно, взгляд пылал, и даже усталая морщинка между бровей его не останавливала. И Гэвин прижался к идеальным ногам губами, скользнул языком по коже вверх, ладонями повел по бедрам, подцепил белье и аккуратно потянул его вниз. И тут же, без промедления взял в рот тяжелый наливающийся член. Коннор ахнул, покачнулся, впился в плечи Гэвина руками, толкнулся раз и другой. — Не могу остановиться, — прошептал он, задыхаясь. Накрывало быстро и неумолимо. Гэвин едва заставил себя оторваться, выпустить горячий член изо рта. Он повернулся, потянул Коннора за собой и усадил его в кресло. И тут же припал к дрогнувшему животу поцелуем. Укусил, отчего Коннор выгнулся, запустил в его волосы руку и сжал пальцы. Потянул, запрокидывая голову Гэвина, впился в рот поцелуем, похожем на завоевание. У Гэвина тут же голова закружилась, в паху просто пекло, и он извернулся, расстегнул джинсы, сунул в них руку и сжал свой член. И тут же, оторвавшись от мягких губ и острых зубов, снова наделся ртом на член Коннора. И уже не смог остановиться, когда почувствовал в волосах жесткие пальцы, ладонь, которая гладила и толкала его вниз. Он брал глубже, он потерялся в этих движениях, он качался в удовольствии, он качал на его волнах Коннора. Тот вздыхал, стонал, вскидывал бедра, придерживал голову Гэвина, потом отстранялся и снова вжимался в него. В какой-то момент это стало таким необходимым, что остановиться или промедлить было невозможно. В паху горело от напряжения, тугая спираль достигла точки невозврата и раскрутилась, вдарила кайфом так, что Коннор застонал в голос, потерялся, чувствуя лишь, как плотно он связан с Гэвином, как их общее удовольствие свивается, как их связь ширится и сплетается в единое целое. В ушах шумело, бедра подрагивали, Гэвин лежал щекой на его животе и тяжело дышал, сглатывая. Он ощущался продолжением себя, и Коннор, пересилив лень и негу, сел ровно, взял его за плечи. — Ночь почти закончилась. Спать? Гэвин посмотрел осоловевшими глазами, коротко поцеловал Коннора в живот и кивнул, царапнув щетиной. — Что это было? Меня никогда так не накрывало. Сколько прошло? Минута? — он засмеялся. — Это просто ночь такая, — Коннор пошевелил ногой. — Идем спать? Гэвин опять кивнул, но встал только когда Коннор дернул уже обеими ногами, которые он прижал. По дороге Коннор скинул рубашку и, пока шел, всей кожей чувствовал взгляд — сытый, но все еще жадный. — Тебе идут гольфы, ведьмочка, — промурлыкал Гэвин довольным кошаком. — Только не перекидывайся, — попросил Коннор. — Хочу обниматься с мягким человеком. — Я и кот мягкий. — С гладкими яйцами. Гэвин подавился воздухом, потом засмеялся. — Посмотришь на тебя, такая холодная красота, а внутри, — он хмыкнул, нагнал у самой кровати и, одетый, прижался на миг к спине. Нежно потерся носом и поцеловал в шею, погладил ладонями по бокам и бедрам, перекрестил руки на животе Коннора, поднял к груди и, потянувшись сбоку, поцеловал уже в губы — нежно и коротко. — Так что внутри? — не забыл спросить Коннор. — Все то, что мне ужасно нравится, — отшутился вроде Гэвин, а глаза говорили о его чувствах много, много больше. — Ложись. Я сейчас. Спорить или выводить на разговор у Коннора сил не было. Он сел на кровать, стянул под пристальным взглядом гольфы и лег. Гэвин заботливо укрыл его одеялом, и Коннор закрыл глаза. Усталость навалилась на него внезапно и неумолимо, сквозь дрему он еще слышал, как Гэвин раздевается, ходит по спальне, что-то перекладывает. Как он отодвигает штору и смотрит в окно, а потом выходит из комнаты. Коннор почти заснул, но услышал, как в подвале тихо загудел генератор — видно, Гэвин включил свет, сейчас, когда ночь утекала за горизонт, было уже можно. Завтра, когда они встанут, будет тепло. Надо будет, кстати, проверить Хэнка в склепе. Не замерз бы от огорчения. А потом вычистить и спрятать в подвале печь до нового Хэллоуина, навести на кухне порядок. Убрать старую паутину заснувших пауков на веранде, приготовить что-нибудь простое… Мысли путались, Коннор погружался в сон. Гэвин вернулся, разделся — что-то прошуршало. Матрас рядом прогнулся, и он лег, забрался под одеяло к Коннору, прижался холодными ногами, обнял прохладными руками, подлез в самые теплые местечки. Коннор поежился и сонно хихикнул, просто и мило, и улегся удобнее в руках Гэвина. А самое главное для них дело на завтра — это не вставать и не браться ни за какие дела, пока они не повторят то, что произошло в кресле, но подольше и желательно не раз. Хэллоуин приходит и уходит, а любовь — это навсегда. Ведьмак не даст соврать.