Close your eyes and see When there ain't no light All you'll ever be Come on save the night Because I don't believe When the morning comes It doesn't seem to say An awful lot to me Gorillaz — All Alone
Еë небольшая обнажëнная грудь тяжело поднималась и опускалась, а непослушные локоны коротких волос бирюзового спадали на бледное потное лицо. Делая тягу самокрутки, она на мгновение переводила вечно безразличный взгляд на тощего парня — тоже голого, бледного и с холодом в глазах. Он властно выхватил самокрутку из еë тонких окровавленных пальцев и жадно вдохнул. -Ты охуел? — еë голос звучал по-мальчишески, но эта хрипотца заводила только сильнее. Парень и не слушал. Горький дым обжигал и без того убитые лëгкие, но оно того стоило. Никотин брызнул в кровь, по телу поползло приятное тепло. В холодном бомбоубежише, где и спустя пять лет воняло сыростью и нечистотами, они сделали это. Он долго терпел, желал еë, ведь эта девчонка — единственная загадка, ради которой стоило жить. Ни ужасы Армагеддона, ни леденящий душу страх перед неизвестностью грядущего, ни кошмары под землёй больше не терзали его. Оставили на короткое время, но и пусть. Зато он с ней. Вот, сидит рядом и пронзает его морозным взором. Такая близкая, но такая далëкая. Даже секс ни чуть не приоткрыл завесу тайны. -Ладно, — она пожала плечами и, вернув самокрутку себе, затянулась. — Признаю, меня так давно не шпëхали. А в метре перед ними распласталось тело. Множество колотых ударов превратили уродливую старческую грудь в решето, а о голове напоминали лишь осколки черепушки да ошмётки мозгов на липком окровавленном полу. И сжимая трубу, с которой медленно падали багровые капли, парень до сих пор не мог прийти в себя. Эта секция бункера, труп, эта девчонка — так похожая на сестру. Всё казалось таким нереальным, что начинала кружиться голова, а и без того спутанные мысли скручивались куда более рьяно, теряли в хаосе последние крупицы порядка. Хотя, что вообще теперь реально? Эта девушка, или люди вокруг? Твари с поверхности, о которых с ужасом шепчутся взрослые, или всеобъемлющий кошмар, что вот-вот явится в этот бренный сгоревший мир, дабы начать второй акт своей леденящей душу пьесы? -Репликов, — обратилась она и потушила самокрутку о его плечо. Парень сдержал крик и схватился за ожог, но говорить ничего не стал. Уже привык. -Чего? — лишь негромко кивнул он. -Ты готов? -Был готов с самого начала. -Ссышь? Он уверенно помотал головой. Слишком далеко зашли, чтобы сворачивать обратно. -Тогда, — девчонка взяла его за руку. — Начнëм.***
-А вот и чай, мальчики, — с улыбкой до ушей вошла в каморку Саша и поставила кружки на стол. — За сахаром сейчас сбегаю, он у меня в нычке. Парень в очках, чьи ноги лежали на столе, лениво зевнул и хитро улыбнулся. -Мелкая, а ты где всë это берëшь? — спросил он, отчего девочка впала в ступор. — У Комбата спиздила, да? Или у Сергеева? То-то он тебя так обхаживает, любезничает. В жопу даëшь за чай-май, туда-сюда? -Иди ты, Жень, — щëчки блондинки надулись, и она обиженно скрестила руки. — Я от чистого сердца, помочь хочу, а ты… -Ты мне не дерзи, — перебил он еë резко. -Я и по ебалу могу зарядить. С мокрыми глазами Саша постояла пару секунд, а затем убежала, хлопнув дверью. Но Глобова это лишь развеселило. Его смех — как у чайки — заполонил всю комнатушку, а задорный взгляд устремился на вечно хмурого соседа — худого, как узника Освенцима, и растрëпанного, как старая зубная щëтка. Парень молча вглядывался в стену, а та, казалось, отвечала ему тем же. Жутким холодом и безмятежным безмолвием. -Эй, Репликов, — Женя защëлкал пальцами у него перед лицом. — Все дома? Или опять вертолëты ловишь? Признавайся, у кого берëшь? Тебе Дрочер за «подержать писюн» даëт? Но Вадим лишь взял кружку горячего нечто, что почему-то звалось чаем, и хлебнул. И ни единый мускул на его лице не дрогнул. -Какие вы все скучные, — протянул парень в очках и закинул руки за спину. — Так и хочется… -Да, сахара не хватает, — молвил Репликов и сделал ещë глоток. -О, очнулся, — хлопнул в ладоши Глобов и наигранно задумался. -Ну, за сахаром это не ко мне, брат, не… К Васильевичу надо… А, а? Что? Что-то сказать хочешь? Я к нему в прошлый раз ходил, теперь твоя очередь. Не молвив ни единого слова, Репликов неспешно покинул каморку — жилое отделение в бункере, что взрослые оградили досками и фанерой. На мгновение он прикрыл глаза и пустил взгляд вдоль тëмного и тихого коридора. От облезлых стен вечно тянуло сыростью и плесенью, а беззвучие пронзали редкие капли с растресканного потолка. Обстановка мрачная, но что же поделать? Таковы реалии нового мира, к которому Вадик, в общем-то, успел привыкнуть за те пять сумасшедших лет с Конца Света. Парень и сам едва понимал, что произошло тогда, но ясно осознавал одно. Родных он больше никогда не увидит. В этом царстве безысходности он совершенно одинок. Ни Сашка, ни Женя — никто ему не смог бы помочь. Всë то их странное родство одной каморки никак не сближало их. Конечно, Светлова пыталась что-то придумать, но без толку. Конец всегда один. Репликов сунул руки в карманы штанов и, свесив голову, двинулся к ржавой двери. Санитарно-бытовой отсек не переставал внушать незабвенный ужас, каким парень пропитался ещё впервые попав в бункер. Холодный ветерок сразу ударил в лицо, и в воздух брызнуло тухлятиной и инфернальным смрадом. Сюда скидывали объедки тому, кто не жил среди всех, кого не пускали в неë, о ком не хотели даже слышать — настолько противен он был людям. Однако он знал что-то, из потока его бессвязного бреда выдëргивалась истина бытия, ведь именно он первым сказал о радиации, безопасных тропах и о том, что ждëт Одинцово в скором времени. А потому Комбат со своей «свитой» и держали его до сих пор — хоть, людьми суеверными они не были. Вадик прикрыл дверь и оказался в кромешной тьме. Он не зажëг дежурную свечу, ведь именно таков знак парня. Репликов мог говорить с ним совершенно спокойно. С того самого момента, когда он впервые заглянул во мрак отсека, а он уже был там. Даже задумывался, а не родственные ли они души. -Добро, — сухо выдавил Репликов и вытащил руки из карманов. Голос из тьмы ответил треском, хрипом и неестественным человеку бульканием. -Или зло? Что есть добро? А зло, тогда? Ты думаешь, что мир посмеялся над тобой, позволив родиться именно в свой год, чтобы в двенадцать потерять всех и сойти с ума, а я говорю, что это добро. Мы с тобой, парень, видим больше других. Просто, тебе нужно время, чтобы созреть. Репликов подошëл ближе, и очертания сгорбленного существа явились взору. Длинные спутавшиеся волосы с украшениями из комьев грязи, гнилые остатки зубов и лохмотья по истощëнному сухому телу тряпками прикрывали гнилые раны прошлого. Из одной такой безумная тварь, к слову, достала опарыша и жадно бросила в рот. -Мне нужен сахар, — вновь молвил Репликов, не теряя самообладания. К таким выходкам он давно привык. -Возьмëшь сахар, попьëшь свою пародию на чай, а для чего? Поддержать иллюзию прежней жизни? А была ли она вообще? Как давно мы знакомы? Пять лет? А может, это и вовсе наш первый разговор. Тебе кажется это странным, неестественным… Ну, казалось бы. Ведь ты слишком подавлен трагедией, которой и не было вовсе. Гложет тревога, растëт страх. Ты сходишь с ума, признай. А откуда я знаю? А я тут всë знаю. И знаю, что они уже обратили на нас свой взор. Уже идут сюда, и скоро явятся, потому что очень голодны. Сталь, на которую вы так надеетесь, не спасëт вас, ведь вы ничего и не знаете, а мне открылись эти секреты. Репликов скрестил руки на груди и демонстративно покашлял. -Сахар не найдëтся? — повторил он так же спокойно, как и всегда, словно не обращая внимания. И из мрака вылетел целофаный мешочек с чем-то грязным, но всë же белым. И раздался хриплый смех, похожий на крик умирающей чайки. Вадик лишь кивнул и, развернувшись, двинулся обратно. Но там, на выходе, он уловил кое-что и вправду странное. -Скоро всё закончится, Вадим Репликов. Скоро мы увидим шпили города. О словах чудовища парень старался не задумываться. Тот часто нëс ахинею, и, пускай в ней удавалось выудить долю здравого смысла, всë же то был нескончаемый поток абсурда. А Васильевич — да, тот монстр носил вполне человеческое имя — умел подбирать слова. Чертовски болезненные и неприятные. Осознание смерти близких не так пугала, как полное неведение их судьбы. Как они там? Живы или давно уже мертвы? Если и живы, то что с ними? Быть может, они в Москве? Там есть метро, да? Кто знает, может, им удалось скрыться в метро? Или прозябают в подвале? Умирают с голода? Как устроен их нынешний быт? А Леся… Где она? Что с ней? Куда она делась? Она исчезла не так давно. Как раз, когда всë началось. Когда-то она подрабатывала здесь наверху, в школе. Но теперь о ней не вспоминал даже Комбат. Как и многих пропавших без вести. Бывало так, что люди просто куда-то девались. Вроде, ещë вечером сидели, чай мажорский пили, а с утра нет человека. И никто не мог сказать, что, куда, когда. Словно и не было. У Вадика даже создалось впечатление, будто все резко забыли пропавших. Но Репликов всë помнил. И это одиночество в знании чего-то жуткого, тайного сводило его с ума. Кстати, о вечере. Ужин уже подходил к концу, а Вадик всë пропустил. Как всегда. Он не принимал пищу вместе со всеми, да и вообще по вечерам не ел. Светлова вечно причитала, что тот «стал худым, как Кощей, и надо бы срочно его откормить». А вот и они. Саша и Женя довольно шагали в сторону каморки, держа в руках пайки. А с ними и Архипова — сводная сестра Глобова. Шла чуть поодаль, косилась по сторонам, затевала что-то. Парень опустил голову и, мотая мешочком сахара, просто брëл где-то вне толпы, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Пятьдесят человек — даже общиной не назовёшь. Так, сброд выживших. С поверхности возвращались охотники — остальные (с особенно бабки-учительницы) на них смотрели как на прокажённых, ведь «хорошего человека охотником не поставят». Обычные работяги обходили их стороной и старались не пересекаться глазами. И так каждый вечер. Репликов молча бросал беглый холодный взгляд на эти сцены, вздыхал и ковылял дальше за своими. А свои ли? Они ведь даже не замечали его. Светлова и Архипова, что догнала парочку, защебетали о своëм девичьем, Глобов, сунув руки в карманы куртки, крутил в пальцах украденную у Виталия Эдуардовича папиросу. А Вадик же тенью двигался за ними и пытался переварить сказанное Васильевичем. Всë же задел, старик. Заставил задуматься. Странный он. Казалось, он всегда сидел в том отсеке — старый, грязный и вонючий. Ведь он появился в первый же день — когда бомбы падали на Москву и Власиху. Репликов помнил, как пришёл в школу сдавать ЕГЭ, и, стоило им сесть, как оно и началось. Раздался рёв сирен. Затряслись губы и руки учителей. Задрожали их ноги. Выкатились их глаза. Они быстро повели всех в бомбоубежище — их спасение и их же могилу. К ним бежали все, кто мог — прохожие, родители с детьми, с поликлиники рядом. И, казалось, Васильевич уже был там — ещё до того, как ржавые тяжёлые двери распахнулись впервые за множество десятков лет. А может, он нереален? Да нет, Глобов ходил к нему, а значит, он настоящий. Но что если… Облезлые стены родной каморки встретили ребят недружелюбными холодом и пустотой. Лишённый даже намёков на дневной свет, бункер преображался в мрачный загадочный лабиринт, словно написанный Марчуком. Узкие кустарные коридоры извивались змеями, еле дышавшая вентиляция сочилась морозом с привкусом железа с поверхности, а иногда чудилось, будто за решётками и вовсе что-то выло и хохотало. Запертые давно двери скрывали что-то такое, отчего воображение погружало разум в безумие так, что жители до сих пор не осилились вскрыть их. Бывало, в особые ночи с поверхности доносились бешеные крики — не такие, как крики птиц. Ещë более жуткие. Эти складывались в какие-то слова, а слова в молитвы. Будто бы хозяева Нового Мира — причудливые и жуткие отродья — возносили почести своим инфернальным пост-ядерным богам. Зажигали на пляжу костры, дëргались в нечеловеческих плясках. Но правда ли это? Не кажется ли? Не ясно. В конце концов страх возбуждает фантазию, а если она бурная, то… И не такое привидеться может. Репликов часто слышал то, чего остальные не замечали или старательно игнорировали. Где-то там за их улыбками, смехом и налаженной рутиной всë равно прятался ужас. Засел, словно сорняк, проник своими корнями в самую душу, и его уже никогда не вырвать. Они все пленники безумного кошмара, будто бы порождëнного чьим-то больным умом, и из которого нет выхода. Вадик устало сел на свою всегда расправленную койку и занялся тем, что умел лучше всего — смотреть в стену и думать. Не волновало парня, что ему уже семнадцать, а значит время искать место в их новом социуме, или становиться охотником. Не трогали его и головокружения по утрам, слабость, сонливость. Только два вопроса. Что здесь вообще происходило? Что с его родными? И второй пугал больше всего. Остальные ребята сели играть в карты. -А это уже достойно внимания, — Глобов поправил очки и, не вынимая папиросу изо рта, полез под кровать. На столе оказалась трëхлитровая банка с мутной бледной жидкостью. -Женя! — сдвинула брови вместе Архипова и указала пальцем на банку. — А папа знает? -Успокойся, Ника, — отмахнулся с хитрой улыбкой парень. Рядом с напитком гордо возвысилась троица гранëных стаканов. — Это я у Сергеева увëл ещë неделю назад. Давайте, разолью. Характерный запах тут же заполонил всю комнату. -А закуска? — забеспокоилась Саша и, отложив колоду на кровать, хотела встать, однако, подруга схватила еë за руку. -Ты что, окосеешь, что ли? Мы так, потягивать будем, — так же хитро, как еë братец, улыбалась та. — Немножко, и всë. Для веселья. -Но закусь! Ой, а как же… — блондинку остановил Глобов. Он просто сунул ей в рот свою папиросу и та, вдохнув, сильно закашляла. Громкий гогот был слышен, наверное, даже за стенами. -Нихуя, ебать! — наигранно удивился Женя и вернул самокрутку на «базу». — Санëк, ты что, закурила?! О-ху-еть! -Вот вы… — со слезами на глазах драла глотку та. — Я ж не курю! Она резко опрокинула целую стопку и, тяжело выдохнув, откинулась на кровати. Всë смолкло. И только Глобов медленно приподнял очки. -Охуеть, — покачал он головой. — И…как тебе? -Горько, — сморщилась девочка. — Но после первой не закусывают, да? Чë там, давайте карты раздам, наконец, уже? Ника довольно заурчала и со звоном стаканов потëрла ладошки. Игра началась. Бесхитростный дурак с шутками-прибаутками и сплетнями был одной из немногих отдушин, которую ребята могли себе позволить. В такие моменты им не хотелось думать о том, что будет завтра, на следующей неделе, через месяц. Просто благодарили судьбу за то, что могли собраться маленькой компанией, посидеть и даже выпить казëнного спирта. За разговорами время текло быстрее, и на улице стояла глубокая ночь, когда от трëх литров осталась от силы половина. Тогда, типичная партия дополнилась «на раздевание», а сама тройка игроков сидела в нижнем белье. Взгляд их мутнился, а мысли и движения казались им такими же, как и в трезвом состоянии, но на деле они едва шевелились. -О! — Женя провыл громко и, поймав очередную самокрутку губами, захлопал в ладоши. — Ну, сестрица, раздевайся, нахуй. -Пошëл нахуй! — рассмеялась та и с детской обидой отвернулась. — Я так не играю! -Ебвть, нахуй, блять, тебе переебать, нахуй? — тот расхохотался в ответ. — Ладно, почти родные люди, ебать! -Да ну, вдруг, возбудишься! — засмущалась Архипова на секунду, но потом вяло провела рукой по воздуху. — А, не… Ты ж, это… Саша с удивлением посмотрела на Глобова, но тот лишь вальяжно курил и сыпал пепел на стол, где уже скопилась кучка из окурков. С по-детски наигранным вздохом Архипова стянула с себя лифчик и…перевела взгляд на Репликова. Тот неподвижно сидел и, не моргая, смотрел куда-то в стену. Девчонка состроила недовольную мину. -Хоть бы заговорил, — насупилась она и помахала рукой. — Эй, я к тебе обращаюсь, дистрофик! -Не трогай его, — вмешалась Саша и икнула. — По… Пожалуйста, Ник. Архипова что-то промычала и со злобы метнула в того бюстгалтер, что угодил Вадику прямо на голову. -Хоть бы шевельнулся, — пробурчала она. — Ноль реакции. И, пошатываясь, задевая койки и валявшиеся на полу стулья, стала медленно подходить к Репликову. -Я, значит, бля, сиськами тут свечу, а он даже не смотрит?! Обидно, знаешь? Может, папе рассказать, что ты приставал ко мне? Бля, Репликов, пристань ко мне! Живо, нахуй! И тут, Вадим повернул на неë голову. Вероника стала всматриваться его абсолютно пустой и лишëнный всякой жизни взгляд, изучать в громадные мешки под глазами, замечать лëгкую дрожь в руках и медленное тяжëлое дыхание. Он смотрел на неë, не моргая и не проявляя ни единой эмоции, словно мертвец, но ни единая душа не знала, что творилось у него в голове. -Вадик, — уже пьяная Саша еле вывалила из тумбы какой-то промасленный свëрток и подползла к парню, ведь стоять не могла. — Возьми, пожалуйста. Это ужин. Ты…ик… Совсем худой стал. Не спишь, не ешь уже сколько? Вон, в обмороки падаешь постоянно. Ты…это…кушай, давай. Но Репликов встал и, не сказав ни слова, двинулся на выход. Он ненадолго остановился у прохода, посмотрел на неë и трясшейся рукой коснулся ручки дверцы. И застыл. Вслушался в звуки того, что лежало вне взора. Там, за вентиляцией ревел лютый ветер. Как же они беззащитны! И нет им спасения. Это бомбоубежище легко станет их могилой, если захотеть. А там, за дверью поджидает жуткий и зловонный жилой отсек, который будет смеяться над ним, унижать и кричать о том, что выхода не было, нет и не будет. Они навсегда застряли в этой железо-бетонной гробнице. Слышался какой-то шум. Словно шëпот, вой, рëв и всë сразу. Или это у него в голове? Сколько он не спал? Как давно это началось? Наверное… Может, когда всë это случилось? Но что лучше? Отдаться на растерзание неизвестности или остаться с теми, кто сейчас ему омерзителен? Репликов собрался с силами и осторожно приоткрыл дверь. Как всегда, никого — только буйство оттенков чëрного и серого. Он вышел, засунул руки в карманы и, так же закрыв дверь под ругань Архиповой, отправился вдоль бункера. -Придурок! — обиженно проревела Ника. — Дебил, бля! Я перед ним тут красуюсь, а он… Но большего Вадим не слышал. Он засунул руки в карманы и вновь двинулся к санитарно-бытовому отсеку, к самому углу, где жило всего пару человек — и те давно спали. Время было где-то часа три, если не больше, но Репликов потерял счëт часам. Вся его жизнь — это бесконечный пасмурный день. Рядом с логовом Васильевича всегда стоял и иной запах. Более свежий, но и более тухлый. Будто кто-то умер недавно. И такая контрастная палитра невольно внушала чувство тревоги, а мазки на холсте из звуков вдали только заставляли сердце биться быстрее. Но и к таким американским горкам стресса парень давно привык. Вот, с койки неподалёку грохнулся грузный и лохматый Мамонт — мужик средних лет, бывший басист в какой-то местной мега-супер-хэви-дэс-суйасайд-блэк-нигга-щит-мэн-металл группы «Адски Кислотные Трубы Водостока». Он сблевал на пол, вытер бородатую харю рукавом косухи, поправил бандану и, гремя цепями рваных штанов, встал и отошёл к двери отсека, где с гордым стоном обмочился. -Еба-ать-колотить, — довольно проревел он беззубым ртом и закурил. — О, Вадик, не спишь? Репликов призраком шëл вперëд, не замечая мужика, а тот в очередной раз делился новостями. -Я, это… Ебать. Мы с мужиками музон новую забацали, адское месиво будет! На выходных выступим, ебать, прикинь, короче? Ну, а хуле ещë делать? Делать нехуй, ебать. Пока эти ходят там чë-то, ебать, на улицу, нахуй. Хуйнëй маяться, ебать, нахуй, блять, ебать. Мы это… Короче, песни соображаем. Ебать. Ну, а хуле ещë делать, ты мне скажи? И похуй, как-то, ебать. Перспектив нет, не съебаться, нахуй. Ну, я и пошëл, ебать, короче. И завалился к себе. Ровно такой же рассказ Репликов слушал и вчера, и неделю назад. Каждую ночь Мамонт падал с кровати блевать, ссать, курить, а потом рассказывал про новую песню и выступление на выходных. Вадим даже выучил этот монолог наизусть и иногда проворачивал у себя в голове со скуки. Мда… И правда, дикая тоска здесь. Но, вдруг, в его глазах возник жëлтое пятно, и тьма окутывала всë вокруг него. Фокус куда-то исчез, а ноги резко подкосились. «Опять», — пронеслось с обыденностью у Вадима в мыслях и он на автомате доплыл до санитарно-бытового отсека, вдоль стены которого и сполз. Звуки бункера сменились ставшим близким писком, а стены почему-то отпечатались в мозгу и стали занимать все обрывочные мысли. «Как сильно они облезли. Хозяева не занимаются ими. Им, видать, всë равно… А, их тут нет. Эти стены ничьи. Может, сюда съехать? К Васильевичу? Да, неплохо. Меня никто не будет трогать… И Вадим не знал, сколько он так просидел. Когда он открыл глаза, всë ещë было темно. Однако он в ужасе подпрыгнул от того, что оказалось прямо напротив него. Точнее, кого. Перед ним сидела девчонка — примерно его возраста. И первое, что бросилось в ней — это еë волосы. Кучерявые, короткие. И абсолютно бирюзовые. Только, в корнях немного русые. От девушки пахло очень приятно — не так, как от остальных. Ни мылом, ни потом, ни хрючевом с пайков, или, не дай Бог, селëдкой. Какими-то травами, что ли? Или мëдом. А одежда не совсем по сезону. Чëрные футболка, за которой явно не было лифчика, и очень узкие джинсы с рваными дырами на коленях. На шее виднелась цепочка, а на ногах красовались кеды. Всë пыльное, но как-то аккуратно пыльно. И Репликова дëрнуло. Будто бы сон резко закончился, туман развеялся, и вот она — реальность. Что-то внутри кольнуло, и…он с интересом! Да, именно так! С интересом стал рассматривать незнакомку, но та лишь расслабленно курила сигарету. Тело Вадима не просто оживало, как от комы, но и проявляло собственную волю. Ему очень хотелось прикоснуться к ней, понять, реальна ли она или плод дерзких фантазий. Ведь еë тонкие нос, губы, острые черты лица, серый безразличный взгляд и бледнота напоминали сестру. Будто бы копия из его памяти. -Ты Репликов? — вдруг, спросила она. От еë голоса тот чуть не набросился на неë, ведь лëгкая хрипота и совершенно ровный тон что-то разбудили в парне. Вадим робко кивнул и, не сводя глаз с незнакомки, расстегнул пуговицу на рубашке. Снова шумы. Вопли, крики, завывания. Он привык к этим звукам, но… -Вот, ты какой, значит, — едва заметно она усмехнулась, словно сделала вывод, но ни единый мускул не дрогнул. Внезапно она мельком глянула в сторону, а затем затянулась. — Не переживай. Я тоже слышу. И Вадим оцепенел. Хоть кто-то! Быть этого не может! Сколько он говорил, жаловался, но без толку! А тут… Она пересела к нему и придвинулась вплотную. Молча протянула сигарету, и без лишних слов затянулся. Поперхнулся и посмотрел на реальную сигарету. Не, папироску или самокрутку, какие делали местные умельцы, нет. Самые настоящие сигареты. Ещë довоенные! И крепкие. Как он любит. Но это чертовски хорошие, откуда она их взяла? -Алëна, — представилась девушка и по-свойски положила руку на плечо.