Вы 12:18
А нам он доказывал, что нет ни одной классной этикетки вина
Ал — звукорежиссер 12:20 Он вообще ничего не понимает в жизни!!! В третий раз мы сталкиваемся на той же университетской вечеринке, за окном обжигающий закат за небоскребами, а у него две холодные банки колы, футболка с альбомом группы A Great Big World и предложение свалить, потому что такая скука, что здесь делать вообще? — А еще ты был в Serendipity 3? Это то самое, из интуиции! И, может быть, это действительно какая-то интуиция.You say that nothing lasts forever
In our meeting for the first time
And I lose all chords in second
When see you, staring at my eyes
За окном обычный ньюйоркский дождь, на столике уже остывший кофе и перечеркнутый невероятным месимым цветных ручек новый сценарий, а в кафе радио слишком громкое, и кажется, что в этом мире никто уже не слушает радио, кроме барист в кафе и водителей в дороге длинною в целую жизнь. Я щелкаю коробочкой наушников, стоит только услышать бодрый голос ведущего. Что-то про верхние строчки чартров, дебютный альбом, популярную песню. Я выкручиваю на максимум Linkin Park и выделяю красным пару абзацев, не вписывающиеся ну ни в какие рамки. Хотя кто их в этой жизни вообще устанавливает. Обыкновенный ньюйоркский дождь, промокшая распечатка сценария, заношенный шерстяной шарф в полоску.I fall for you for first time on fucking fall
And, it’s kind of ironic,
But was it for the first sight
When I saw you at that stupid student’s party?
Я слушаю «Hey there», и это что-то про потоковые пары по вышмату, горячий кофе и вязаный шарф в подарочном пакете. Про его потерянные глаза на интегралах, перечеркнутые тетради с лекциями и два больших кофе в проклятые девять утра понедельника (как будто кто-то хоть что-то поймет в девять утра понедельника). Матричные уравнения, разложение вектора и исчерканные морским боем конспекты. Лишний решенный вариант на моем черновике, полученные зачеты и новогодняя университетская вечеринка, с которой у всех остаются настолько пьяные видео, то понять по ним что-либо совершенно нереально. Впихнутый мне в руки пакет с шерстяным полосатым шарфом и аккуратное «спасибо за вышмат» на рождественской открытке с Нью-Йорком. Поет на 73 01:22 Планы на новый год?Вы 01:24
Никаких
Поет на 73 01:25 В клубе вечеринка, могу тебя провести Поет на 73 01:25 Мы с Финном будем и нам очень скучно TT-TTHey there
So, what’s up?
Are u still there, waiting for me
At those stupid lectures of higher math?
На моей электронной почте правки по сценарию, на столе холодная пицца, которая рано или поздно будет запихнута в микроволновку и так и не доедена, а на столе большая банка растворимого кофе, потому что варить надоедает. На красных кедах осенняя грязь, в карманах пальто сахар в пакетиках и красные клены, а на тумбе у входной двери свежий «Billboard». Спотифай выкатывает целую подборку песен Тейлор Свифт, и это точно лучше, чем снова и снова натыкаться на обложку «Whatever», зная, что она на самом деле означает. Я нахожу на самой нижней полке в шкафу университетскую футболку и выключаю верхний свет. Сценарий на ноутбуке кажется бесконечным, хоть пьеса и рассчитана на какие-то два с лишним часа. Откуда-то издалека все вокруг освещает Нью-Йорк.Hey there
It hasn’t been that long
But I still miss u, know it
I miss our student fall
Я слушаю «Mirror» и это что-то про случайно брошенное: — Эй, не хочешь поучаствовать в нашем дипломном проекте? Одна сигарета на двоих (никто из нас не хочет целую), его драные на коленях джинсы и моя ярко-красная толстовка, потому что до лета еще все так же далеко. — Про что? Все творческое отделение тонет из-за ролика на какие-то жалкие семь с половиной минут. Ал мучает письмами сценаристов, звонками операторов и себя гремучей смесью колы с эспрессо, пока я кидаю, кидаю, кидаю ему в сообщениях локацию за локацией, на которые он реагирует преимущественно смайликами и стикерами, и черт разберешь, что означает собака возле синагоги. Что-то про поиск себя. Про мелочи, про свободу, про жизнь. Настоящую, искреннюю, которую только мгновениями ощущать, улавливая мгновения остатками секунд. Он пишет «Свобода — всегда» на хлопушке-нумераторе и оббегает все барахолки в окраинах Нью-Йорка, пытаясь найти то самое, правильное, задуманное зеркало. Финн крутит пальцем у виска и говорит, что всегда знал, что отхватил в дуэт сумасшедшего. Монофильм, несколько часов отснятого материала, мои испорченные морской водой кеды, утопленный скетчбук и пачка ежевичной жвачки. Простой походный рюкзак, однотонные костюмы и пленочная камера у меня в руках. Последние досъемы на пустой заправке на трассе, тысяча и одна проходка, чтобы точно склеить это все красиво, и держащийся до последнего в тайне саундтрек, потому что важно это, потому что без слов нужно, чтобы чувства в нотах и аккордах. Джек Керуак 03:19 [прикреплен 1 аудиофайл] Джек Керуак 03:19 [Прикреплен 1 файл] Джек Керуак 03:20 Что скажешь? Я тру глаза, пытаясь вникнуть в слипающиеся буквы под нотами, и вслушиваюсь в мелодию, ловя клавишно-струнные переходы. Что-то про пыльные асфальты Калифорнии, океан и жизнь. Три гребанных часа ночи.Вы 03:31
Текст будет или инструментал лучше?
Джек Керуак 03:32 Финн счтаетт, что нужен текст Я считаю, чтолучше без Джек Керуак 03:33 Лучше потом схерачить из этого сингл Итоговый результат мы все видим только в ночь перед самой защитой. Переход из черно-белого в цветное, из заваленной душной, душащей квартиры в бесконечный океан, из четких линий в скетчбуке в смазанную пленку. Из попытки запечатлеть мир в рамки искусства в повешенное посреди улицы зеркало. Из пустоты в красоту жизни такой, какая она есть. Проходка вдоль мира и резкая тишина, прерывающаяся ньюйоркским шумом, отражением в зеркале без грамма цветокоррекции, и городской дым, вносящий титры. Все раскадровки, сценарии и ноты до сих пор валяются на моей рабочей флешке, потому что вряд ли я почувствую себя хоть немного живее, чем на этих семи минутах и тысяче и одной проходке. И я точно знаю, что такое небрежноеHey, u know, the world is very beautiful
So maybe sometimes
All we need is a little mirror?
Вообще не то, чем кажется. У меня пальто цвета кофе, Нью-Йорк под ногами, и новая сцена в сценарии, осознать которую никто из нас не готов. В чат сыплются, сыплются, сыплются сообщения, вопросы, предложения. Про декорации, костюмы, реплики. Мне бы телефон выключить, чтобы работа не душила, не нагнетала, не поджигала фитиль выгорания. Я пишу напрямую одному из сценаристов, что сцена с кофейным автоматом ужасна и ее нужно переделать. Ник соглашается и присылает голосовое, где во всех красках расписывает, что там себе напридумывал режиссер, и черт знает, как это вообще изображать. Как будто понятно будет, что там в голове чужой, в мире, который только почувствовать можно. Не знаю, сколько раз я пожалел, что согласился участвовать в этом чуде современного искусства.If only this stupid world without borders
In the meantime, I only have a mirror
In the middle of New York
And your laughter on outtakes
Я слушаю «22:05» и не могу пить чересчур приторный кофе, потому что это все про заляпанный фартук, протирание кофемашины и его плейлист, подключенный к колонкам в кофейне. — Я не буду снабжать тебя бесплатным кофе, — я пытаюсь смотреть на него хоть немного осуждающе, и да, мне можно, в кафе никого нет. Он хитро выглядывает из-за экрана ноутбука, где опять сводит какой-то трек, и, черт, мне, между прочим, положено всего две бесплатных чашки в день, а остальное радостно вычтут из зарплаты, если спалят эту его мошенническую схему, и как будто бы его это хоть немного волновало. Лу узнает о том, что мне в принципе можно раздавать бесплатный кофе (это не благотворительная организация) только после того, как Ал ей сам про это говорит, и не разговаривает со мной два дня, потому что если бы ты мне еще и сотрудническую скидку не пробивал — я бы тебя заблокировала! На пару бесконечных душных дней. Это типичное жаркое лето в Нью-Йорке, я работаю каждый день с семи до десяти и распихиваю по всем театрам штата резюме, потому что ожиданий, конечно, особо нет (чего можно ждать после актерского факультета?), но хотя бы в массовку куда-нибудь в Нью-Джерси возьмите, а? Потому что делать, что нравится, чем дышишь, потому что хочется, тянет, нужно на каком-то внутреннем радиоприемнике. Он дожидается меня почти после каждой смены, потому что, видимо, самому работать особо не надо, и тащит в свою же студию, потому что тут же ближе, а? Его кошка валяется на моих коленях (от шерсти отделываться придется уже потом, и в настоящем эти проблемы никогда не волнуют), у него дома есть чай китайский, похожий на листья в кипятке, и полуфабрикаты из морозилки, которые испортит так сложно. — Эй, как насчет сняться в нашем с Финном клипе? Я удивленно смотрю на него поверх огромной кружки со сценой из «Теории большого взрыва». — А еще, когда у тебя уже выходной? Пошли на свидание, заебало. На кружке не просто так написано «мне не нужен сон, мне нужны ответы».I wait for u at lonely street
And stare at time on phone
I know you’ll out just for a minute
But I can’t wait still anymore
You know I love u, know that too well
Cause every evening, ten p.m., I’m standing here
I’m looking at this helling door
And can not wait to say u regular hello
У Лу на клетчатом берете брошь «#Fucku», ярко-голубые стрелки и две камеры в рюкзаке, потому что искусства много не бывает, особенно в жизни, особенно когда чувствуешь. Тысяча новых неразобранных фоток на ноуте, ее большая чашка венского кофе, клетчатый сарафан и взгляд, взгляд этот нечитаемый, как будто она все-все знает, но никогда не скажет. Я ставлю перед ней обещанный чизкейк и делаю вид, что не знаю это ее выражение лица. Лу дает мне фору, потому что кофе остынет, пару секунд смотрит на потухший экран ноутбука и все-таки спрашивает: — Как работа? Я не выдерживаю и закатываю глаза, потому что ох уж эта ваша работа. Как будто больше не о чем поговорить. Как будто работа такая уж безопасная тема. Хотя в моем случае говорить больше банально не о чем. Потому что если не жить работой, зачем она вообще такая нужна. Потому что цеплять должно то, что делаешь, иначе для чего, зачем и почему. Потому что это большая часть гребанной жизни и если тратить это просто так, что вообще нам, мечтателям гребанным вообще остается в этом мире бренном? — Сценарий пришлось переписывать четыре раза. То что-то не устраивает нас, то сценаристов. А еще режиссер грезит о мюзикле, так что, видимо, им придется пересматривать каст. — У всех актеров были обязательные пары по пению. Пусть даже не напоминает. — Но это не означает, что мы все хорошо поем. — Ты неплохо поешь. — Я вам не Локонте. — Никто не Локонте. — Вот именно. Через каких-то пару недель Хэллоуин, а это достаточно безопасная тема, на которую можно плавно съехать. Она видит, конечно, видит, это же Лу, она как жаба из ретритов с вечной мудростью. Хорошо, что мысли не читает, иначе мне наверняка прилетело бы за сравнение с жабой. Ядовитой такой. С фиолетовыми пятнами.You need one min to close the door
To clean machine like two-three more
A few more checking all around
You end your shift at ten p.m.
I see your smile at ten oh five
That all could be a long-long life
But once you said «we need to talk»
And I hate ten oh five on my fucking clock
Я слушаю «Winter-smelling», и заранее ненавижу приближающееся Рождество. И неважно, что оно через пару месяцев. Что-то про неправильное Рождество без елок, горячего шоколада и Нью-Йорка. Песок другого побережья под ногами, шампанское в пакете из-под сока и подвернутые светлые джинсы, несмотря на прохладный океан. Две быстрорастворимых лапши в микроволновке хостела, обмотанной дешевой гирляндой на батарейках, две банки газировки и бутылка вина. Его счастливые глаза, растянутый свитер и Вуди Аллен на планшете, потому что все рождественские фильмы мы уже пересмотрели в ноябре. Где-то по радио крутится «Last Christmas» (потому что а что еще), и это все какое-то совершенно неправильное Рождество, но у него руки холодные и проект новый в телефоне, и он уже раз двадцать переписывает какую-то строчку, недовольно хмурясь и шипя какой-то мотив. Он вытаскивает из сумки новый вязанный шарф, и я не могу не пошутить про то, насколько это постоянная идея, за что получаю прямо под ребра. Я вытряхиваю из сумки тщательно завернутый в толстовку сидибокс с выбранной нами с Финном обложкой, и это, конечно, не альбом, но что-то, что обязательно может им когда-нибудь стать. Он переворачивает свой рюкзак в поисках перманентного маркера, потому что вот когда мы станем знаменитыми, представляешь, сколько будет стоить такой диск с автографами? Я смеюсь, потому что есть в этом неправильном Рождестве что-то невероятно правильное, и подпись свою на пластике тоже оставляю, потому что он просит, потому что это про момент что-то.We’ve always been a little wrong
You know
Cause these cold soda and light movie
Are winter-smelling more than cinnamon
Постановщик все-таки выбивает разрешение на мюзикл, и нам просто приходится с этим смириться, потому что ну пусть теперь ищет подходящего композитора в такие короткие сроки. Мое заявление о том, что в мюзиклах я участвовать не собираюсь, остается проигнорированным, поэтому я трясу свое пальто в поисках мелочи для кофейного аппарата, целиком залепленного чьими-то недоученными репликами и будущими афишами, потому что кофе и горячий шоколад — лучшее место для планерок посреди пыльных коридоров театра, как будто вот так где-то искусство и рождается. Мелочи в карманах нет, потому что кому она вообще нужна, и мне остается только долго смотреть на аккуратное, уже изрядно измятое объявление «только кэш», прежде чем сдаться и вернуться на репетицию, никому, по сути, не нужную, потому что если менять концепт, смысл прогонять реплики, которые наверняка придется все равно переписывать, переделывать, пересматривать? Но нужно же время, чтобы вжиться в роль. Нужно время, чтобы проникнуться идеей настолько, чтобы от нее начало тошнить. Нужно время, чтобы все выучить, и легче что-то переучить, если запомнить хоть немного гребанной последовательности. В жизни постоянно нужно гребанное время.You have a premiere
Just a week after New Year
And I’m asking one ticket in the office
Third row, seat number seventeen,
I know your lines by heart
It’s Christmas-smelling there
It’s like we eighteens
And just fell in love
Я слушаю «Last talk», и как будто это не больно. Как будто все так, как должно быть. Как будто это было и все еще правильно. Мы оба знали, что нет. Поэтому, наверное, так и сделали. Нет, мы не ругались. Мы вообще никогда не ругались. За незакрытые двери, грязь с конверсов, салфетки с текстами повсюду, просроченные продукты. За неозвученное, недоговоренное, незамеченное. За жизнь, за мысли, за амбиции. Потому что лучшее, что дала людям эволюция — это возможность говорить. У того разговора не было… Предпосылок. Какой-то громкой ссоры, чего-то, с чем бы мы не смогли справиться или разобраться. Чего-то, что нельзя было решить поговорив. Просто встреченный летний рассвет, две больших чашки чая и обоюдное решение, что контракты и обязательства в разных городах ни к чему не приведут. Что амбиции все-таки это большое, чем человек может дать человеку. Что их с Финном в Сан-Франциско ждет контракт, а еще, что кошку лучше взять с собой. И кружку для работы большую. Потому что никто не сможет встречать в гримерке после каждого отыгрыша на протяжении следующих трех месяцев спектакля. Потому что не будет ни сил, ни времени мотаться на другое побережье. Потому что от таких контрактов не отказываются. Потому что две с половиной тысячи миль и на целых три часа больше. Он забирает один мой шерстяной шарф и несколько колец из ящика, потому что привычные мелочи из жизни так просто не выбросить. Потому что два года из жизни не выбросить, не удалить и не стереть. Потому что это все не могло быть просто так. Я провожаю его в аэропорт.That our date at Coney-Island
Two tickets, ice-creams, Fall, November
That what I’m thinking all about
During our last talk that night
Мне приходится ругаться с работниками сцены, потому что декорации никуда не годятся, и какого хера с этим вообще приходится разбираться мне, я чертов актер, ладно? Но, видимо, если не хочешь, чтобы во время монолога на тебя рухнул знак пешеходного перехода — придется принимать участие в ругани. Гребанный кофейный автомат похож на советскую коробку с лимонадом, и тут нервы уже сдают и у всего остального каста, потому что каким хорошим не был бы сценарий и как бы это нельзя было бы попытаться вывернуть в то, что постановка про жизнь, про смысл, про нематериальное, и что плохие декорации это отражают, но между плохими и откровенного херовыми декорациями пропасть огромная, и падать ниже тут просто некуда. В жизни падать ниже тоже некуда. Роль не учится совершенно, и я словно снова возвращаюсь в университет с коллекцией банок из-под энергетиков под моим рабочим столом.What if, what if, what if
Our last conversation ended different a bit
And I won’t write the fucking album
‘bout my fucking love for u
Я слушаю «P.S.», и не хочу даже думать об этом. Не хочу думать о неловких сообщениях, в которых мы пытались доказать себе же, что это правильно. Что отношения в последнее время и правда были натянутыми, что это не университетская романтика, что кошка гораздо лучше чувствует себя на другом побережье, и что все в жизни проходит и нужно жить тем, что есть прямо сейчас. Что можно перестать думать о двух годах за два месяца. Что контракты, амбиции, обязательства могут помочь забыться, что пьянит лучше любого алкоголя, что не значило это так много. Я плохо помню, что было после. Работа, работа, работа, работа… Какие-то перерывы на сон и копящиеся в телефоне сообщения от всех знакомых, игнорируемые неделями. Продленный еще на несколько месяцев спектакль, душный летний Нью-Йорк и пропущенная встреча выпускников. Мы оба тонем в работе, и даже натянутые сообщения сходят на «нет». Лучший способ не думать — не оставить себе для этого времени.Carpe diem, no drama
It doesn’t matter
Even if I’m still love u
Because in this story
Will never be a Post Scriptum
От: New World Stage <newworldstage_ny> (09:19) Тема: изменения в «New World» (рабочее) Сегодняшняя репетиция переносится на завтра в связи с изменениями в концепции спектакля. Для актеров первого плана сегодня в 17:00 совещание в малом зале Просьба ознакомиться с изменениями ниже [прикреплен 1 файл] Я раздраженно смотрю на свой телефон, потому что о таком, вообще-то, обычно заранее предупреждают, потому что далеко не все живут рядом с театром, и возвращаться почти час домой банально тупо, поэтому все-таки приходится попросить себе большой кофе с собой и открыть афишу событий в мидтауне, потому что и что мне теперь делать целый день на этой гребанной восьмой авеню, от которой не денешься ты никуда. Потому что тянет, под кожей что-то тащит куда-то туда, на сцену, мимо всех длинных рядов партера. Youtube присылает уведомление о новом видео, и я совершенно точно не смотрю его, когда вижу название канала.@Two_guys_on_M 09:20
Неожиданный кавер в сегодняшнем видео, залетайте
17 оценок «нравится», 7 комментариев
У Финна волосы светлые отрасли настолько, что еще немного — и он сойдет за корейского исполнителя, на синтезатор не смотрит по-прежнему, пока играет, как будто это весь настрой собьет, и рубашки эти клетчатые заношенные, где только откапывает. У Ала гитара все та же в наклейках, и у растянутой толстовки нашивки, как будто спрятаться во всех отсылках пытается, а голос еще более прокуренный, чем был. «Happier than ever» им как будто не подходит, потому что кто тут кого еще заставил ненавидеть этот гребанный город.Can you imagine
I was at that stupid homecoming just for you
And you’ve never came because
I no more had u
So therefore, my postscript:
do everyone still like songs about breakups?
Я все-таки слушаю это гребанное «All right» и, блять, пошло оно все. Насколько же это наглая ложь. Все никогда не было в порядке, никогда. С момента гребанного последнего разговора, собранных по коробкам вещей и неловких переглядок в JFK. Потому что глупо, глупо пытаться забыть два года, пары по вышмату, дипломный проект, валяющийся на флешке, два совместных Рождества и четыре премьеры, на каждой из которых я искал, искал это гребанное семнадцатое место в третьем ряду. И натыкаться последние полтора года каждую премьеру на пустое место было абсолютно неправильно.I hate that I was all right
I was all right until I got what we did
We did so fucking mistake
And I can’t stop thinking about it
Because it was the worst
That I
Ever
Did
Год назад мне разбили телефон. Это банальная случайность, чужая неуклюжесть и уроненный на мою сумку реквизит. И я решил, что это знак. Потому что чудом восстановленная сим-карта и абсолютно пустая телефонная книга. Пора научиться видеть гребанные знаки, правда? Новый телефон, пустая галерея и не заученный наизусть номер как будто не оставляют мне больше мостов.But it doesn’t matter already, right?
Because right now we’re both
Really all right…
Еще через полгода мне присылают приглашение на кастинг на роль в New World Stage, я доигрываю сезон и ухожу туда, буквально утонув не только в игре, но и в сценариях, декорациях и костюмах, контрактах, спектаклях и кофейных автоматах. Как будто не думать помогает, как будто мир этот новый где-то в жизни, а не в названии потертом на вывеске. Как будто флешка в документах с раскадровками дипломного проекта не вставляется в ноутбук каждый раз, когда от сценариев голова кругом идет и хочется смеха такого же искреннего как на проходках этих неудачных. Как будто я ни разу, ни разу не слушал этот гребанный, записанный где-то на Сан-Франциском побережье «Whatever», на Нью-Йорк душный и затянутый августовскими тучами не глядя.Why should I lie myself
That I’m all right
And chouse instead of juice
Some fucking wine
Why should I laugh out loud
When that’s not fine
And try to cover tears
In music lines
Why should I tolerate a cigarettes smoke
And be scared to catch myself in cigarettes block
These ashes’ll come down, have tried to fly,
And you just let our love die
Я знаю, знаю, что это за фото на обложке альбома. Возможно, это просто случайность, обычная самая, и совпало так просто, и не было времени на фотосъемку никакую, а тут готовое уже, с раскрадровкой где-то в файлах старых. И вру, вру безбожно себе, потому что даже на гребанной обложке этой холодной Нью-Йорк, которым каждая песня, каждая строчка пропитана, как будто ни грамма вдохновения в этих улицах с уклонами и трамваями найти не получилось. Потому что эй, представляешь, сколько будет стоить такой сидибокс, когда мы станем популярными? Но я знаю, и это знаю точно, с уверенностью такой неподдельной, что не продастся никогда эта коробочка пластиковая с обложкой один-в-один такой же, потому что подпись там моя перманентным маркером на обратной стороне, и что не сотрешь ее никаким спиртом. Восьмая Авеню встречает меня дождем начинающимся и светом вывесок этим практически родным в лужах. Светом, тянущим внутрь, на сцену куда-то, в декорации эти разваливающиеся, еще не замененные, потому что жить хочется репликами придуманными, через душу пропущенными на каждом из этапов редактуры. Потому что про жизнь это что-то, про чувства. Кофе большой и уже остывший кажется спасением, потому что черт знает, на сколько затянется это все, пока я в пальто этом своем промокшем, игнорируя всякие недовольные взгляды клининговой службы, прохожу к залу малому, серьезно пытаясь вспомнить сюда дорогу, потому что сцена всегда тянет большая, за сердце таща в совершенно противоположную сторону по коридору. Я слышу что-то про пиар-ход, когда толкаю дверь аккуратную прямо в зал, потому что где еще все это обсуждать. Про популярность коллабораций, подходящий стиль и оригинальный сценарий. Голову поднимаю, шарф полосатый стягивая окончательно, чтобы проходя мимо сбросить вещи на самый последний ряд, как будто не для нас, не для актеров гардероб придумали. Гардероб — это для зрителей, для тех, кто в новое приходит, не подходят творцам аккуратные ряды вешалок с плечиками и номерочки заветные. И в сердце замирает что-то оглушающе, потому что эта гребанная Восьмая Авеню и соленый запах моря где-то на Сан-Франциском побережье. Потому что, ну, может, кажется, в свете этом нереальном от софитов, и не может, не может этого быть прямо здесь и сейчас. Именно тогда, когда отпускаешь, пытаешь забыть про этот «Whatever» во всех чартрах, про буквы на обложке «Billboard», про строчки в этом гребанном «All Right». У него толстовка горчичная, под глазами синяки, а во взгляде океан, тот самый, с другого побережья, как будто эмоций там больше, чем может в себе вода уместить. Термос в наклейках, руки в чернилах и телефон с карточками под чехлом, потому что не так уж и далеко мы ушли от университетской жизни, чтобы что-то кардинально поменялось. И он взглядом со мной этим морским сталкивается, не деваясь никуда с этого самого края сцены, развалившись там со свешенными в зрительный зал затасканными конверсами и брюками как будто строгими. Как будто они солидности добавят едва-едва неподростку, сидящему на самом краю малой сцены. У меня кофе в стаканчике кажется холодным настолько, что пальцы этим льдом сквозь бумажную поверхность обжигает, и шарф полосатый хочется в складках пальто спрятать, чтобы попытаться избежать неизбежного. Он, кажется, даже не узнает сразу, лишь пальцы, слишком сильно сжавшие термос с наклейками, говорят о том, что не денется никуда видение это дурацкое, сошедшее с обложки «Whatever» с глазами этими морскими. Постановщик продолжает с восторгом говорить что-то про удачную коллаборацию и сценарий оригинальный и новый, про кофейный автомат и хождение по краю тонкому-тонкому, как будто это все клип музыкальный какой-то, а не спектакль серьезный, и что мюзикл впишется идеально в задумку, понятную только ему. Он смотрит на меня во все глаза, неловко вертя в руках телефон с карточками под чехлом и, кажется, желая отказаться от идеи этой всей суперконцептуальной, автомата кофейного гребанного и шума автомагистралей в качестве аккомпанемента. Как будто кульминация это такая в постановке, словно пропадает из зала все постепенно с гаснущим светом. Словно только он, на крае самом сцены этой высокой с термосом в наклейках, и я, так и стоя посреди пыльного партера с обжигающим холодом кофе. Как будто театр уже не только в голове и в сердце, но и в жизни этой глупой, заставляющей в невозможное. Как будто не было года с лишним этого гребанного, двух с лишним тысяч миль, разницы в часовых поясах и разных побережий, когда были, в многократном объеме были. И внутри окончательно что-то отключается, обрубая всю систему жизнеобеспечения, когда постановщик заявляет, что это моя, именно моя обязанность обсудить добавление музыкального сопровождения, не зря же я так долго издевался над сценаристами и их неправильными взглядами на невозможное. У него во взгляде шторм где-то в Тихом океане, а улыбка по-настоящему рабочая, как та самая, на лекциях по вышмату, когда приходилось только и делать вид, что понимаешь все эти матричные уравнения и необъяснимые алгоритмы. И отказаться ну никак, потому что никому, никому я больше не доверю этот дурацкий кофейный автомат и остановки посреди бегущей жизни, потому что не поймут, не почувствуют то, что должно на самом деле, что показать пытаемся мы этим всем. Потому что это не настолько прозрачно, как зеркало посреди городской краснокирпичной стены. У него взгляд совсем-совсем холодный, когда из зала выходим последними, и он продолжает за термос наверняка уже пустой цепляться, когда протягивает мне свой телефон и тихо просит новый номер написать. Я свой никогда не менявшийся в заметках пишу, потому что боюсь увидеть его забитым в список контактов с пометкой про черный список, и поднимаю голову, чтобы увидеть улыбку короткую и едва ли не натянутую, потому что: — Вот и проверим, насколько нормально мы расстались. Мне даже не нужно говорить, что если бы мы расстались нормально, на спотифае про меня не было бы гребанного альбома на восемь треков и тридцать с лишним минут. Потому что никогда не было это в порядке. Он смотрит на мой шарф сложно так, как будто не было никогда этих тридцати двух минут на спотифае с обложкой той самой, как будто не слушал я ни разу это «All right» по радио, как будто не было никогда двух лет и еще бесконечного года с лишним. У него кольцо мое старое и поцарапанное, а у меня шарф шерстяной в полоску, тот самый, с обветренными нитками. Я посреди Нью-Йорка ночного останавливаюсь, смотря куда-то в затянутое тучами чересчур черными небо, и не про театр в голове все это. Финн налетает на меня так, как будто с ним были все эти две с половиной тысяч миль и три часа разницы, как будто не он там помогал подгонять эти гребанные восемь треков, расползающиеся по всем чартрам и заставляющие меня слушать все что угодно, только не радио. У него все еще рубашки дурацкие клетчатые, точно такие же, в каких он на парах по креативному письму спал, бесстыже свесив ноги прямо в проход, потому что ноты снова в тетради в линейку для письма, а не для музыки. Ал смеется по-настоящему искренне, когда Финн говорит что-то про то, что не могла судьба не свести вместе гениальность, и что взорвать этот большой зал посреди Восьмой Авеню нужно. И эти несколько часов разбора каких-то первых сцен даже не кажутся такими сильно убивающими. Финн прямо в телефоне себе фортепианную клавиатуру рисует, а Ал задумчиво на салфетках буквы какие-то выводит отдельно от набросков в сценарий, и хорошо даже, что хоть что-то не меняется. На следующую встречу он приходит один, и эту сразу тяжелее, тяжелее в разы, потому что он видит, как я за наушниками тянусь, стоит по радио зазвучать аккордам знакомым, и в глазах темнеет что-то быстро, как будто что-то здесь действительно могло бы быть в порядке. Но мы не разговариваем об этом, потому что зачем, не о том это все сейчас, и далеко не про то. У меня сценарий, столько раз уже переписывавшийся, на ноутбуке, потому что решать с этим нужно что-то, а у него какие-то ноты на салфетке расплываются из-за перманентного маркера, и он смеется так искренне и по-настоящему, потому что ну не то это в блокнотах, не то совершенно, и Финну печатает какие-то огромные сообщения. Он просит файл ему прислать, потому что просятся, просятся идеи какие-то, аранжировки прямо сейчас, и присылает мне, наверное, сотню голосовых сообщений посреди ночи, с голосом этим прокуренным только сильнее и гитарными аккордами, подходящими недостаточно. Новый телефон, новая жизнь, новое начало разговора коротким: Ал — новый 03:14 Гребанный кофейный автомат Я отвечаю ему минут через двадцать, потому что текст перед глазами уже плыть начинает, прямо как Нью-Йорк за мокрым окном.Вы 03:35
Я слышу там аккомпанемент водосточных труб и автомагистралей
Сообщение остается прочитанным, и утром я вижу пришедший в шесть утра аудиофайл и явно уже еле набранную подпись, что оно пока суховато, и вообще надо лучше, больше, чувственнее. Я слушаю гул машин, шум дождя и грохот ньюйорского метро, и это как будто именно то, с правильной дымовой завесой, с правильными чувствами, с правильными решениями и правильным видением.Вы 08:46
Это идеально
Ал — новый 11:37 Идеально не бывает никогда Он присылает еще, наверное, версий тридцать, самых разных, с обработкой на любой вкус и тональность, но я мотаю головой и пересылаю ему самый первый файл. Потому что именно это, «сырое», «недоработанное», «неидеальное» настоящее самое, с чувствами правильными, с ошибками слишком жизненными в неровно сведенных аудиодорожках. Он ругается на меня, потому что остальное лучше, правильнее, подходящее, но я головой мотаю, заставляя видеозвонок зависнуть, и повторяю, что это кульминация, побег за жизнью, за жизнью настоящей, что в жизни не бывает идеального, оставьте в покое ее с ее идеальной в своей неидеальности смесью шума кричащего и такого живого. Я опаздываю на нашу следующую встречу и нахожу его с целой стопкой исписанных салфеток, которые он закладывает в потертый блокнот и ноутбук открывает, потому что творить надо, пока твориться, без перерывов на жизнь и кофе кончающийся. Потому что это здесь и сейчас, пока пальцы над клавиатурой летать готовы, пока текст сам из головы буква за буквой складывается во что-то, что потом поправить можно будет, но не слишком сильно, чтобы искренность и настоящесть написанного не загубить, чтобы в стиле одном, таком по-живому остром. У него карточки под чехлом и наклейки на термокружке, потому что реальность себе создаем мы, и кто запрещает нам на рабочий ноутбук налепить стикеров на любой вкус, особенно, если мелочи эти работать помогают, держат лучше, чем доза кофеина и никотина. Потому что мир бы без границ глупых этих, такой же, как здесь и сейчас, в растекающихся надписях на полупрозрачных дешевых салфетках. Потому что творчество нельзя в рамки, нельзя это бьющее откуда-то из самого сердца отвергать и пытаться в рамки строгие повесить на всеобщее обозрение, обрезав со всех, так сильно значимых сторон. Потому что я недосыпаю, получая по ночам тексты эти короткие, так сильно-сильно к происходящему подходящие, как будто не мог больше никто понять то, что нельзя сюда придумать ничего, кроме темы пианинной как будто бы простой-простой, как будто в жизни всегда будут саундтреки настолько же подходящие, и держусь на энергетиках этих подростковых и мыльных, не помогающих никогда, и на восторге чужом, искрящемся в каждом из этих ста ночных сообщений. Финн 415 13:48 Это кошмар Финн 415 13:48 Нью-Йорк его вдохновляет Финн 415 13:49 Я за ним не успеваю И внутри что-то по-дурацки твердит, что это все действительно Нью-Йорк, потому что правда вдохновляет, и трафик, и холод, и люди все разные — вдохновляют, и что плывущие тексты на салфетках действительно могут стать чем-то, не напоминающим обо мне в каждом написанном слове. Потому что восемь треков и тридцать с лишним минут на спотифае останутся там навсегда, и верить так хочется, что все в порядке теперь действительно, что все правильно это было, иначе можно бесконечно разгонять это «а что, если», потому что сейчас кажется правильным, правильным настолько, что менять даже не хочется ничего, потому что кто бы знал, был бы когда-нибудь этот магистральный дождливый шум в моем плейлисте, если бы не это все. Потому что жизнь не терпит глупых неважных изменений. Я зачеркиваю рабочее название постановки на сценарии, от руки чиркая когда-то красивым почерком новое. Для декораций, наконец-то, находят правильный кофейный автомат. У него на флешке тоже, тоже каждая раскрадровка с нашим дипломным проектом, и он просит перекинуть ему какое-то видео, которого у него нет, и взгляд от экрана ноутбука не отводит, потому что там очередная проходка какая-то неудачная, со смехом громким за кадром. «Свобода — всегда» на хлопушке и свобода в движении каждом на видео, потому что нравится делать, что нравится искренне, когда всего себя отдаешь в это, забывая про воздух, которым дышать, все-таки, надо. И жизнь эту жить надо как-то, потому что репетиции, сценарии, аранжировки, и снова, снова видение свое каждой сцены доказывать, потому что ну не про жизнь тогда получится. Зачем актерам свободу давать, если пытаться снова искусство в рамки незагоняемые, хотя про жизнь это совершенно безграничную должно быть, и рамок никаких, и не может что-то про настоящее может быть не таким. Потому что нельзя петь под музыку из ниоткуда посреди сцены этой настоящей, потому что не дождь это и не автомагистраль, под которую тормозить на пенопластовом асфальте и смотреть вверх куда-то, далеко сквозь климат-контроль рассеивающий. Потому что не обещала жизнь, что так просто все будет и что говорить о ней придется, пытаясь не видеть в сонных счастливых глазах те самые, с университетской вечеринки, как будто не меняют годы ничего. Как будто у жизни вокруг срок годности есть, а у чувств — гарантийное обслуживание. Как будто реальность принимает вызовы на горячую линию, потому что эй, вселенная, кажется, мы немного проебали, как вернуть все совсем-совсем немного назад? Чтобы разобраться с этим всем без тридцати двух минут обо мне, о нас, о прошлом на спотифае. Потому что разговаривать, глядя в глаза эти морские, точь-в-точь те самые, когда он на хлопушке писал неофициальный девиз Gauloises, как будто не было никаких двух с половиной тысяч миль и восьми песен в трек-листе, в которых история наша вся по полочкам разложена для нас же. Потому что разговаривать не о чем как будто, все сказано давно уже, в разговоре том на рассвете с двумя кружками, потому что амбиции — больше, чем человек человеку дать может, и в тридцати двух минутах этих на спотифае, потому что ну прямо там же оно все, разобранное и разжеванное для самых непонимающих. Все же любят песни о расставаниях, верно? Буквы сценария перед глазами плывут уже, и ни одна реплика собственная не запоминается, хотя реплик там этих немного совершенно. Из пачки тонкая Marlboro тянется, и Нью-Йорк за окном шумный, шумный настолько, что чувствуется так правильно шум этот не замолкающий, который словами передать нужно как невозможное что-то, потому что красота в этом настоящая есть, затравленная сигаретами отравляющими, как будто помогает воспринимать красоту эту, которой чересчур в мире много наравне со всем отрицательным существующим. На сайте предпродажа билетов открывается, и я долго смотрю на надпись «Sold out» над датой премьеры, потому что не готово еще ничего к этой премьере, кроме надписи «Coffee Machine» на месте заголовка. Метро шумное и неидеальное, как и всегда, поэтому на встречу эту очередную я опаздываю, заставая два остывших нетронутых кофе на столике и взгляд этот сонный, потому что голову от сложенных рук поднимает невероятно нехотя, потому что гореть и делать можно не бесконечно, рано или поздно жизнь решит, что перерыв нужен хотя бы часовой от исписанных тонких салфеток, потому что ну невозможно за шедеврами жизнь забывать, как бы она не хотелось, потому что напомнит сама абсолютно без спросу. Потому что у него карточки под чехлом и целая стопка измятых исписанных салфеток в рюкзаке, а на ноутбуке — жизнь как будто вся, доверенная со звуковыми дорожками вся целиком. Потому что Финн все еще на пианино играет так по-настоящему, что слушать и слушать хочется, а у него глаза такие же счастливые, как тогда, потому что задуманное, неосязаемое и неосознанное такое, исключительно чувственное, интуитивное, получается именно таким, и что показать это получается, и что понимают в ответ абсолютно, не размениваясь на вопросы о словах чересчур простых и не возвышенных, потому что не любовные стихи это, чтобы перегружать оборотами восхваляющими. Он на салфетке снова выводит что-то неразборчивое и благодарит тихо, хотя я ни при чем совершенно, и мне лишь кофе остывший допивать остается. Потому что если кому-то не дано понять искусство, не стоит заставлять переосмыслять. Потому что свет в лужах на Восьмой Авеню — искусство само по себе, самое настоящее, даже если приходится пытаться его поймать хоть на секундочку, присаживаясь возле тротуара с камерой телефона. Ал — новый 17:34 [отреагировал на 1 фото] Ал — новый 17:45 [Прикреплено 1 аудиосообщение] Ал — новый 17:46 Она еще сырая Что скажешь? Потому что нельзя творчество в рамки, потому что пойте сами партии свои под автотюном, под которым потеряется вживую все это, потому что нельзя здесь под фонограмму, потому что звук живой, и жизнь такая же живая, и ну нельзя наложить на жизнь автотюн. Потому что студийки-студийками, но нельзя в жизни одинаково и идеально всегда, не будет это настоящим тогда, иначе зачем людям нужны живые выступления? Он удивленно смотрит на меня поверх термоса этого в стикерах на каждом кусочке металла, и я лишь отмахиваюсь резко, потому что большой стаканчик приторного кофе и наличка в карманах пальто, потому что записки и афиши на кофейном автомате, полные жизнью ежесекундно. У меня во взгляде наверняка холод такой, что только обжигаться и залечивать обморожения, потому что пусть и играет сам тот, кто предложил это, потому нельзя про жизнь с автотюном, но он протягивает мне батончик протеиновый, из тех, которые есть невозможно из-за привкуса отвратительного, и говорит, что автотюн — действительно ебанутая идея. Я наушники к телефону подключаю, чтобы забыться на пару секунд в привязчивом звуке соединения. Это что-то то самое, что на салфетках, а не на экране пыльном, потому что протирать времени нет, словно отпустишь руки от клавиатуры на секунды жалкие — и сбежит наваждение это настоящее, позволяющее без перерывов и воздуха, здесь и прямо сейчас. Из-за чего не всегда срабатывает автосохранение, а на кнопку нажимать забывается, потому что пара секунд — и забываешь, теряешь, и словно не то все, неправильное, не такое. Аккорды гитарные слишком знакомы как будто, и это про мир что-то, именно такой, настоящий, и взгляд у него этот морской выжидающий, как будто слишком важно то, что я скажу, и как будто заранее оправдываться начинает, что сырое еще совсем, сухое, что нет предела совершенству, и что можно лучше хотя бы совсем-совсем чуть-чуть, чтобы сохранить это таким правильным, ненадуманным, но сделать аккуратнее, красивее, чтобы углы неровные сгладить… Я включаю заново, потому что у него голос в сообщениях гораздо приятнее, чем под любым студийным автотюном, и набираю лишь одно короткое слово в ответ, надеясь, что поймет, что значит больше, что красиво настолько, что цепляет этой попыткой подобрать аккорды.Вы 20:02
Искренне
Словно никто не поймет так, как нужно это едва-едва как будто придуманное…Cause after all
The world is so beautiful, really?
No matter how much it can hurt you sometimes
But not everyone can look at it without
Noise and smoke in their head, eyes, soul and heart
У него руки холодные в моих волосах путаются, и мне приходится буквально схватить его за толстовку эту чересчур красную перед глазами, потому что восемь треков и тридцать с лишним минут на спотифае. Не могло оно быть просто так, не могло, не пишется, не творится такое по приколу ради рейтингов. Я не переживу еще один альбом о том, насколько все это было ошибкой. Потому что если бы это все правда было бы неважно, он бы не держал меня сейчас за ворот рубашки белой посреди пыльного ньюйоркского театра. У него руки в моих волосах путаются, собирая сценическую пыль прямо пальцами, и у меня голова кружится, потому что много, слишком много, потому что тридцать две минуты на спотифае не дают забыть, отпустить, не думать… Потому что нет у этого гарантии и срока годности. Потому что на репетицию ночную вернуться надо, оставив обклеенный живыми записками кофейный автомат на неопределенный срок без гарантий всяких. Потому что надпись «только наличные» обтрепалась настолько, что уже давно можно было что-то с этим сделать. В Нью-Йорке снег первый обещают перед самым Рождеством, а мой телефон молчит слишком оглушающе, потому что, кажется, что сложно так, всего лишь руку протянуть и нажать на несколько букв. Словно приговором станет в сети показаться и поговорить предложить, хотя это звучит так глупо и избалованно цифровым поколением. Пишите письма, посылайте с голубями и надейтесь, что доберется оно в целости, не растеряв по дороге за годы чувства ваши искренние.Вы 16:49
Поговорим?
Оно остается прочитанным непозволительно долго, согласно этикету и чувствам, и наконец прилетает адрес знакомый, и это неплохо, потому что далеко от этой чертовой Восьмой Авеню и университетских вечеринок. Он даже не замечает меня, потому что рабочий ноутбук в наклейках и пальцы над клавиатурой летают так, как будто оторваться нельзя, опасно, откажет внутри что-то, как будто если бы был ксерокс для бумажных салфеток, он бы уже стоял прямо здесь, посреди второго этажа аккуратного кафе, превращая все это в тот старый французский фильм про корочки от пудинга и аппарат по производству жвачки. Я на лестнице вниз исчезаю, давая еще каких-то пятнадцать минут, потому что важно это, потому что выражать это только здесь и сейчас, пока не отпустят слова льющиеся откуда-то изнутри. Ал — новый 17:58 Я почти закончил Ал — новый 17:59 Прекращай изображать декор Он в руках телефон с карточкой какой-то новой под чехлом вертит, как будто спокойствие заговором привлечь можно, и говорить никогда не было так сложно, потому что в голове — ботинки, испорченные солью морской, тысяча и одна проходка по асфальту пыльному и пары эти надоедающие по вышмату. Песни постоянно новые в телефоне и встречи на университетских вечеринках с отвратительным пивом, заедаемые ежевичной жвачкой, чтобы сигаретами слишком резкими не так пахло. Чтобы на сидибоксе дешевом тоже свою подпись перманентным маркером оставлять, потому что не было бы этого всего просто так. Потому что разговор начинать приходится, избегая взгляд этот соленый санфранциский, чтобы не сбиться, не потерять, потому что я в первую очередь все еще актер, несмотря на количество отредактированных сценариев, и всегда легче и как будто правильнее уже давно написанное за меня цитировать, надеясь, что поймут отсылку эту на Верлена, потому что все правильные слова давно уже сказаны, остается лишь выбрать, в какой последовательности их лучше повторить. Потому что амбиции, контракты, обязательства, разные побережья и несколько часов разницы были, есть и не смогут никуда деться, если оставить это так же все, и делать вид, что неважно это все по-прежнему, что нет этих тридцати двух минут на спотифае, которые слушать больно, потому что правда, потому что не вернуть, потому что красиво так, что выворачивает от контраста, от восприятия, как будто не он тогда со мной разговаривал в тот самый «Last talk». И внутри все-таки обрывается что-то, потому что он наконец отвечает что-то, и что «Whatever» написался за какие-то считанные недели, и что душило, душило поспешными решениями, и что сообщения непрочитанные висели грузом неподъемным, и что вдохновляет не Нью-Йорк совсем, а Нью-Йорк в сумме с кем-то конкретным. И что на амбициях и любви к работе выезжать бесконечно невозможно, как бы не пытаться бесконечно искать в мирах других, незримых, творческих, которые только чувствовать и проживать через себя, но человеку все же нужен человек. Мне кажется, если бы мы так поговорили год с лишним назад, может быть, мы бы и не расстались. Но мир этот не терпит никаких «если бы», поэтому он ноутбук рабочий закрывает, потому что дедлайны, мысли, чувства, и что не решается это так все за кофе остывшим, потому что а вдруг, вдруг остывшим окажется не только кофе, да и на метро нам в противоположные направления, ему — вперед куда-то, дальше, а мне — на пару станций обратно. Потому что жизнь так просто не улучшить никаким автотюном. В день премьеры первый снег идет, и может и знак это, а может и нет. На мне из сценического только грим, чересчур белый, чтобы, наверное, из зала под софитами казаться призраком, потому что персонажа каждый сам видит, каждый сам подбирает, потому что показывать это искренне нужно, и пусть критики бесконечно цепляются к меняющим от постановки к постановке однотонным рубашкам всего ахроматического цветового спектра. Он приезжает в толстовке темно-зеленой, потому что какой-то Санкт-Петербург, какой-то 1703, и с термосом тем же самым в наклейках, потому что премьера-премьерой, но потом все равно прямо на полу пыльном театральном возле кофейного автомата в записках чересчур жизненных пить кофе приторный из автомата, потому что шампанское дорогое холодное — не про то и как будто не про сейчас. Это потом, когда осмыслить все это наконец-то получится, и когда босиком по сцене с кружащей в свете софитов пылью уже пройдусь, словно у мира этого границ нет совершенно, и он прямо здесь и сейчас в зале темном, на который внимания не обращаешь совершенно. Потому что он руку мою аккуратно сжимает за пятнадцать минут до спектакля и тихо говорит, что пишет новый альбом, и что заново это все, как будто не про нас совершенно те тридцать две минуты и восемь уже вышедших треков. Потому что занавес девается куда-то, и на сцене толпа, толпа самая настоящая, которая туда-сюда, туда-сюда под пиканье светофора ярко-желтого, в полной темноте по пешеходному переходу, чтобы пропасть незаметно, оставляя меня потерянного на сцене. Потому что автомат кофейный посреди сцены, и тишина оглушающая, потому что так, как и должно быть. Я опускаю монетку в кофейный автомат в самый первый раз. Может быть, идея, замысел, суть — прозрачны настолько, что будут понятны и без критических статей, которую просто обязано выкатить каждое уважающее себя издание, блогер или простой зритель, чисто случайно попавший на премьеру, где все по-настоящему, в самый первый раз. На которой я так и останусь в этот единственный раз на фотографиях профессиональных в рубашке белой и измятой, потому что жизнь показывать, проживать на сцене. Которая не повторится больше один в один, потому что костюмы, интонации, голос — все, все каждый раз разным будет, потому что жизнь не повторишь, и сыграть каждый раз нужно по-настоящему искренне, не надуманно, и чтобы не повторялось, потому что видно будет, будет неправильно. Потому что поклон скоро, и пусть все, которые не понимают, не принимают и не хотят, критикуют, пишут, разочаровывается, спектакль — жизнь, который всегда найдет своего правильного зрителя. Потому что как бы не назывался его новый альбом, в нем точно не будет места никаким последним разговорам, постскриптумам и самоубеждениям. Потому что у него глаза морские сонные, и здесь действительно только мы, возле кофейного автомата, который только кэш принимает, с программкой спектакля свежей, где оба наших имени в самом начале списка, прямо на пыльном театральном полу, потому что правильно это все-таки, потому что не вернуть университетские вечеринки и пропущенные встречи выпускников, потому что жизнь не обернуть, но можно заново, по-другому, переосмыслив, еще раз. Потому что про жизнь этот шум магистрали, смешивающийся со стуком дождя на записи, и только под это и петь искренне можно, потому что в жизни не возьмется из воздуха музыка такая, чтобы искренне и по-настоящему было. Потому что он руку мою крепко сжимает и задумчиво водит пальцами по чехлу телефона, и кошке в Сан-Франциско действительно лучше, а ему — нет, и не вдохновляют совершенно туманы, трамваи и холмы, когда не с кем, чтобы правильно, чтобы искренне, чтобы поняли что-то невидимое и интуитивное. Потому что Нью-Йорк всегда живым был, и что хочется заново, чтобы в двадцать два ноль пять в переулках у служебного входа с поцелуями с привкусом корицы, но не вернуть это, и можно только новое, здесь и сейчас, с оседающей даже в театральных коридорах пылью на пальцах и волосами мокрыми из-за дождя почти настоящего на сцене. Потому что босиком по сцене хожу не просто так, и пусть символисты чувствуют это каждый по-своему правильно. Потому что пора переставать избегать песен тех самых по радио, ведь было это, и никуда не отберешь, и что важно и искренне, как бы ни было больно, и что серьезно все это, кто бы что ни говорил. Потому что «Свобода — всегда» на хлопушке. Я опускаю еще одну монетку в кофейный автомат, и свет вокруг окончательно гаснет с тихим пиканьем.I see you
Sitting on the edge of stage
And my heart freezes
And the lights go out
There’s only
You and I
And the world black out