Благословленные Луной

Когда ты популярен как певец или актёр — всё достаточно просто. Людям либо нравится твоё творчество, либо нет. Когда ты популярен как экзорцист и неформальный католический священник, у которого Бог знает почему не отобрали сан — необходимо держать особую марку. Сан не отобрали благодаря кейсам со свежими зелёными бумажками, а природная харизма, доработанная с годами, никогда не ставит под сомнение его профессионализм. Поэтому он берётся только за медийные дела, которые уже популярны во всемирной сети. Жаль, чаще это не демоны, а обычные панические атаки и нервные срывы, но платят за них даже больше. И когда его дорогие ассистентки зачитывают новости, он просит их повторить: — В каком монастыре одержимый? Он сидит на террасе своего пентхауса и чистит серебро любимого креста, почерневшее после неприятного изгнания в корейской деревушке. На родине в него никогда не плевались кишками. Мимико сидела рядом, обнимая плюшевого медведя, и проверяла священные писания, чтобы нигде не было потёртостей. Нанако искала в телефоне новости и сказала громче: — В токийском монастыре, там приют, — она надула большой пузырь из жвачки. — Но это кто-то написал мельком, вряд-ли они позволят туда с камерами заявиться. Приют при токийском монастыре. Ну, либо крики той одержимой испортили его слух, либо Нанако неправильно прочла. Это предложение всколыхнуло со дна воспоминания, которые он пытался утопить как можно глубже, привязывая к ним тонну валунов. Вот только они раскрошились, а воспоминания начали душить. — Сугуру, ты должен молиться усерднее, ещё одна такая ночь, и мы даже в Ад не попадём, — смеются ему в шею, оставляя следом горячие касания. В судьбу Гето не верил. Даже если весь его путь и был заранее написан, то шутки у этого совершенного существа попросту глупые. Он верил в намёки. Подсказки. Знамения. Как он увидел в приходской школе светлое пятно на фоне чёрных ряс, так и понял, что этот дьявол заставит его съесть запретный плод с костями. — Напишите с фанатского аккаунта, что я собираюсь помочь приюту. Но камеры я брать не буду. А вы отдыхайте здесь. Девушки переглянулись и всполошились. — Мы не отпустим Вас одного! — Разве это не тот монастырь, где Годжо Сатору? — Гето-сама, вы себя истязаете! — Пожалуйста, не ходите. Иногда они переживали больше необходимого. Он погладил девушек по макушкам и улыбнулся: — Соберите мне всё необходимое. Конечно, диаконы монастыря его даже на порог пускать не хотели. Его провели к старикам под конвоем, словно преступника. На всех рясы в пол, с длинными рукавами и даже головными уборами. Он же впервые за долгое время и сам надел приталенную рясу, повязал широкий темный пояс, белая колоратка казалась удавкой, а крест на груди как никогда тяжёлым. Вот только его длинные волосы едва ли собраны, и священники неодобрительно переглядываются. О, конечно, они знают. Да каждый кирпич на этой тропинке небось распускал слухи. — Сатору, нас точно увидят, — он хочет звучать осудительно, но не может сдержать улыбки. — Ты ведь хотел посмотреть на меня под Луной, — Сатору переплетает их пальцы. — Я сказал, что у тебя цвет волос, будто ты поцелован Луной. — Какие еретические помыслы, прихожанин Сугуру, — они смеются в губы друг друга. — А эта Луна меня поцеловать не хочет? Хочет. И целует. Старики ему отказывают. Гето говорит, что приведёт сюда журналистов. И что органы опеки захотят провести проверки. У монастыря связи во власти, у него — любовь обычного народа и интернет. Кто же победит? Дверь в кабинет с длинным столом, точно шутка на Тайную вечерю, распахивается. И он, как и всегда — белое пятно среди этой черно-серой массы слепых в своей вере людей. На нём костюм-двойка, с чёрной рубашкой и белым воротником. Гето чувствует себя глупо в этой показушной рясе, но то, как вытягивается бледное лицо, стоило того. Вот только эмоции сразу скрывает хитрая улыбка. — Это наш экзорцист? — обращается к старикам. — Хоть кто-то толковый, мы же с Ватикана подтверждение будем ждать полгода, а Юджи нужна помощь сейчас. И они не могут отказать. Не то чтобы Гето пристально следил, нет, но красивый священник, ещё и с подвешенным языком не оставляет равнодушным прихожан. Даже на видео ясно как день, что им восхищаются. И видно, как никто не видит пустых омутов глаз. Глаза Сатору можно пошло сравнить с сапфирами, но Сугуру они напоминают битое стекло — яркое, ослепляющее, но только не подходи слишком близко, а то поранишься. А он весь уже в порезах. Они там, в душе, и молитвы их не лечат. Помогают лишь поцелуи в комнате Сатору, она у него личная, сын архиепископа всё же. Но поцелуев мало, теперь уже недостаточно. Хочется слов, чтобы они морской водой сточили острые углы стекла. Но им впору признаваться в чувствах Богу, а не запретному плоду. — Преподобный Годжо, мы условились, что сами проведём изгнание, — говорит один из морщинистых пней. — А он мой подопечный, и экзорцизм проведу я вместе с преподобным… Он запинается. Спотыкается и будто бы падает вниз. Гето сам его столкнул. — Преподобным Гето, — улыбается священник. — Прошу за мной. В коридорах монастыря холодный мрамор, но в крыле приюта он сменяется на тёмное дерево, и тонкий запах ладана греет душу. Потому что светлый затылок лишь нагоняет тоску. — Журналисты будут? — роняет глава приюта. — Нет, мне стало любопытно, что происходит в месте моего… — он и сам летит вниз. — Юношества. Впереди громко хмыкают. Окна отражают тёмно-оранжевый закат, и всё тонет в алом свете. — Сугуру, — они сидят на подоконнике, Луна, их лучшая подруга, тоже рядом, не скрытая за тучами. — Я люблю тебя. И лучше бы здесь была темнота, тогда бы стекло не пронзило в самое сердце. — Давай сбежим отсюда, Сугуру. — Архиепископ уже сказал, что ты наследник, — напоминает Сугуру. — Монастырь твой дом. — Мой дом давно уже не монастырь. Запретный плод не сладок — он горький яд, от которого кружит голову, но хочется больше. Ещё. Он может сказать правду. Сказать, что любит. И Сатору сбежит с ним. — Получим сан, — обещает он. — И будем свободны от этого монастыря. И Сатору поверил. А у монастыря были глаза и уши. Они идут в самое дальнее крыло, там, где темнота уже стелется по стенам. Из дверей с любопытством выглядывают дети, но тут же прячутся, стоит святому отцу приказать всем спать. Последняя комната даже через закрытую дверь несёт серой вперемешку с ладаном и чем-то кислым. Привычный запах одержимого. Они открывают дверь, и Гето удивлённо замирает. Одержимый, подросток с выкрашенными волосами, лежит на кровати, связанный по рукам и ногам. Над ним перевёрнут крест, а все простыни пропитаны кровью и желчью. Под его глазами глубокие шрамы, но, кажется, демон спит. Потому что подросток радостно смотрит на сидящего с краю кровати… друга? Второй парень весь мрачный и задумчивый, и держит он книгу, наверно, читал вслух. Это какая-то научная фантастика, и Гето не уверен, точно ли это дети приюта при монастыре? — Мегуми! — их воспитатель тяжело вздыхает. — Я же сказал, что демон тебя и убить может. Почему без меня зашёл? — Юджи один, — хмуро отвечает подросток. — Простите, отец Годжо, — улыбается одержимый. — Я пытался его прогнать, но не вышло. Подростки смотрят друг на друга, в глазах лишь тепло и нежность, а дежавю набрасывает на Гето валуны воспоминаний, заставляя тонуть. Их застукивают глупо, как это всегда и бывает. Сугуру, всегда контролирующий их конспирацию, не выдерживает, стоит Сатору выйти к нему в неофициальном костюме, и просит помочь застегнуть рубашку. Сугуру касается пальцами верхней пуговицы и соединяет их губы. В гардеробную заходит сокурсник, они даже его имени не знают. А вот он отныне знает про них всё. — Это преподобный Гето Сугуру, — их представляют. — Мы проведём изгнание сейчас. — Это вы тот Гето? — Мегуми скептически смотрит на него. — Вы крутой! — радуется одержимый, кажется, Юджи. — Я на Вас подписан. — Я думал, Вы шарлатан, — этот Мегуми словно не хочет подпускать тех, кто может причинить его другу боль. — Отец Годжо, я останусь здесь. — Нет, — качает головой священник. — Экзорцизм не такой весёлый, как в фильмах, — поддерживает Гето. — Но, — пытается протестовать Мегуми. — Пусть остаётся, — весело отвечает Юджи. — Я хочу, чтобы он видел, как каждая кость в теле ломается, — улыбка превращается в оскал. — Чтобы, когда он блевал своими лёгкими, ты это видел, Фушигуро Мегуми, — упомянутый медленно встал, и Юджи, точнее, уже не он, кинулся вслед, но ремни держали крепко. — Я вырву его сердце и подарю тебе! Разве не об этой любви вы шепчетесь под одеялом, грязные, извращённые педи- Гето плеснул на голову одержимого флакон святой воды. Рёв демона сотряс окна и крест над головой окончательно упал. Розовая голова начала дымиться, и это достаточно яркая реакция, но обошлось без ожогов. Лицо мальчика перекосила гримаса ярости и он начал брыкаться, стараясь выбраться из оков. — Я думал, мы успеем выпить кофе, — вздыхает их воспитатель. — Мегуми, веди сестру Сёко. Подросток колеблется, но его одержимый друг начинает истерически смеяться грубым и рокочущим голосом, поэтому Фушигуро выбегает из комнаты. — Сёко осталась? — как ни в чём не бывало спрашивает Гето, пока кладёт кейс на тумбу, вынимая из него томик священного писания и остальные инструменты изгнания. — Да, — к его кейсу с любопытством наклоняются. — Чьи это мощи? — кривят острый нос. — Такое не очень законно говорить, — улыбается Гето, и его веселье подхватывают. — На вашем веку закончились все сносные суки? — грубый голос демона совсем не похож на лёгкую речь Юджи. — Или с Небес спустилась кара, и вы все стали мужеложцами? На демона нельзя обращать внимание. Это едва ли не первое правило. Он может обернуть в безумие, затуманить разум и нанести смертельный удар. Поэтому священники продолжают обсуждать мощи. — Этот клинок ковали в священном огне, — не скрывая своего хвастовства говорит Гето. Такие тонкости мог понять только другой священник. Только он. — Неужели твоя самодеятельность приносит столько прибыли? — Ты даже не представляешь, С- Гето замолкает. Имени не суждено сорваться. Как он вообще может его произносить? — Сугуру, это всё не важно, — Сатору пытается взять его за руку. — Они рано или поздно забудут. Или умрут. Сугуру! Их публично унизили, перед всеми японскими епископами. Слухи поползли, как змеи. У них уже сан, но им грозят его отнять. Они только получили лицензии экзорцистов. Всё было так близко к их мечте. И так просто разбилось на осколки. Отец Сатору сказал, что оставит их при санах, если Сугуру уйдёт. Вся их тяжёлая работа не пропадёт даром. Работа Сатору. — Я не люблю тебя, Сатору, — стекло в гортани, на языке, в глазах, и он едва сдерживает слёзы. Сатору каменеет, точно статуя в склепах. И, кажется, там он себя и хоронит. Сугуру уходит. Оказалось, что запретным плодом был он. Это он отравил Сатору. Молитвы мало помогают. Демон сильный, он засел в мальчишке крепко и вцепился в его душу острыми когтями. Юджи борется, но это не помогает. Они стоят по разные стороны кровати не первый час, сожжена уже не одна свеча, кровь стекает на пол. Демон таки переломал кости ребенку, и, кажется, не собирается останавливаться. Суставы выворачивает под невообразимым углом, из его рта течет черная кровь, лицо рассекает глубокий порез. — Все ваши попытки — овечье блеяние, — смеётся демон. — Они сами меня впустили. В катакомбах вашего святого места. Открыли, что должно быть сокрыто. Воспитатель Юджи окунает пальцы в кедровое масло и выводит крест на покрытом язвами лбу. Демон улыбается так широко, что оскал разрывает угол рта подростка, такое только нитками зашивать. — Подожди, — предостерегает Гето. — Мне надоело танцевать здесь с бубном. Дай кинжал, — протягивают руку. И Гето готов отдать свою самую ценную вещь без тени колебаний, но слышится треск кожи — демон разрывает ремни. Его чёрные и когтистые лапы несутся прямо в лицо… — Сатору! — кричит Гето, отталкивая его. Когти задевают рёбра, но это не мешает вонзить клинок в плечо одержимого. Лампы накаливания взрываются от напряжения, а демон обмякает. — Назови своё имя, — шепчет Гето. — Су-ку-на. — Изыди, Сукуна. И наступает тишина. Или это барабанные перепонки лопнули окончательно? А нет, вот он слышит, как дверь с треском распахивается и врывается друг этого одержимого. А Гето всё еще вонзает в Юджи клинок. — Юджи! — кричит подросток. — Отпусти меня, Годжо! — он теряет весь такт. — Юджи! — Да он жив! — пытается объяснить ему Сатору. — Гето-кун, — он чувствует шлейф сигарет и касание к плечу. — Молодец, что не вынул клинок. Ещё стоишь? — спрашивает Сёко и достаёт жгут. — Да что ты, я бы так еще пару часов постоял. Монахиня фыркает, и они вдвоём аккуратно вынимают лезвие, сразу закрывая кровотечение. Гето отступает и свой же пояс аккуратно прижимает к ране на рёбрах. Он смотрит на Сатору. Его руки лежат на плечах Фушигуро, упавшего на колени и прижавшегося лбом к изуродованной руке Юджи. — Прости, пожалуйста, прости, — шепчет он между рыданиями. — Мегуми, всё будет хорошо, — успокаивает его Сатору. — Я сейчас вызову скорую и отправлю Юджи в лучшую клинику. — Я не должен был позволять ему открывать тот оберег, — всхлипывает подросток. — Ну, вы оба облажались, — хлопает по плечам Сатору, и Сёко с Гето возмущенно смотрят на него. — Пути Господни неисповедимы, я уверен, всё так и планировалось. Мегуми плачет только сильнее, а Сёко просит их убраться, пока оказывает первую помощь ребёнку. Они выходят, и Гето нужен воздух, но Сатору останавливает его у подоконника. Луна смотрит на них свысока. — Ты тоже поедешь в больницу, — заявляет Сатору, и отбирает у Гето пояс, перевязывая им рану покрепче. — Только если ты будешь приносить мне апельсины, — смеётся Гето. И, наверно, это было чересчур. Обстановка просто сильно напомнила былые дни, и он… — Ну, мне в любом случае нужно будет оттуда вытянуть Мегуми, он точно поселится в палате Юджи. — Они…? — О, да, — Сатору ещё возится с поясом, хотя давно сделал всё идеально. Но Гето не против. — По всему монастырю их ловлю. В их годы мы… Это как не замечать слона в комнате. Невозможно не помнить то, что было десять лет назад. Избегать это ещё глупее. Что там демон сказал про овец? — Были умнее? — подсказывает Гето. — Едва ли, — фыркает Сатору. — А как же старые монахи? — неужели только Сатору видел такую явную любовь двух парней. — Я не позволю им сунуть свой нос к Мегуми и Юджи. Сугуру перехватывает чужие запястья, и они встречаются взглядами. Всё стекло искрошилось, его растоптали, оно больше не режется, но и не сияет. Гето был одним из первых, кто его искрошил. Если два подростка могли быть честны в своих чувствах, то почему не могли они? — Не знаю, поверишь ты мне или нет, но тогда я соврал, — шепчет он, громче не выходит. Сатору смеётся, и страх клубится в груди. — Сугуру, я тебе и тогда не поверил, — улыбка грустная и Сугуру её отзеркаливает. — Думал, всё уляжется и… — И я уехал в Рим, — они уже близко друг к другу. Десять лет разлуки смыло одним вечером. — И что теперь? Раньше я был свободен, но теперь приют и… — А я как раз решил, что устал от путешествий. — Правда? Как вовремя, — фыркает в губы Сатору. — И очень хочу разделить с тобой красное вино в том ресторане, — пара миллиметров, ещё немного. — Можно сразу в номере отеля, — хитро улыбается Сатору, его руки ложатся на шею. — Смотрю, у Вас, святой отец, благоразумия не прибавилось, — Сугуру прижимает его ближе, хотя, казалось, уже некуда. — Спишем это на помутнённый рассудок от сладких речей демона, — глаза Сатору сияют. Они смеются, и звук тонет в прижатых друг к другу губах. Запретный плод не сладок и не ядовит, он оказался лишь их чувствами, освещёнными доброй подругой Луной.