***
Тачихара завтракает кукурузными хлопьями и кровью: та неожиданно капает прямиком в тарелку с молоком из его перебитого носа. Он даже не удосуживается её остановить: просто стирает капли тыльной стороной ладони, оставляя красный развод на ямке над губой и промеж стёртых костяшек и продолжает жевать размоченные в кровавом молоке хлопья. Мёртвый брат смотрит на него с самоубийственной грустью и стекловатным теплом из фоторамки. Её хочется обнять, прижать к груди и разбить. Вместо этого Тачихара кидает в раковину пустую тарелку в разводах от розового молока, и та хрустит и трескается. Несмотря на его озабоченную меланхоличность, у него по крайней мере всё ещё есть друзья, и они вот-вот придут. Мичизу смотрит на свою блеклую фигуру в разбитом мыльном зеркале и надевает на рыжую макушку цветастый, полосатый колпак. Он зачем-то купил их целую пачку — они глупые и яркие: фальсификация праздничной радости с ярко-красными крупными буквами: «с днём рождения!». Тачихара дёргает колпак за резинку под подбородком. «Зачем ты родился?». Гостиная обвешана старым вымпелом, мигающими гирляндами, цветными шарами, примагниченными к потолку, после того, как пошуршал ими об голову, — любимое статическое электричество Дазая Осаму. Тачихара хмыкает себе под нос, пока разбирает хлам на столе, чтобы рассыпать на него всё, что прилагается к обычному празднику обычного мальчишки. Скатерть тоже вырвиглазно яркая: белая, с большими разноцветными кругами. Он смахивает с неё карандаши на пол и запинывает их то под стол, то под диван, — утром он пытался зарисовать безликое и многорукое, но несмотря на чёткое воспоминание о сне, не смог. Вместо непонятного вида монстра на бумаге выходил вполне себе человек. Тачихара заторможенно расставляет на стол тарелки и пластиковые белые стаканчики, ставит чай и пирожные для Элис, вишнёвый пунш для Гин, Осаму, Акутагавы и Ацуши и вино для Накахары. Ребята приходят к двенадцати дня. Они как обычно шумные, пахнут тыквенным супом и мокрыми жёлтыми листьями, несмотря на то, что сейчас самый разгар лета. Когда они протискиваются и вваливаются в коридор, можно почувствовать запах волшебства, призраков и бумажных пауков с их одежды. Странно. Хотя, возможно, у Тачихары просто настроение такое: осень и Хэллоуин ведь приятнее, чем пекло июля и самый особенный день в году. К тому же дождь сегодня вымочил все улицы с утра, и гром ещё ворчит где-то высоко в серо-белых облаках, но солнце всё же просачивается и подпекает макушки. — С днём рождения! — горланит Осаму, впихивая в руки Тачихары что-то блястящее и шуршащее. Остальные ребята наперебой начинают его поздравлять и хлопать по плечу, а изящное пышное платье маленькой Элис кружится и подпрыгивает, когда она радостно скачет вокруг. «Зачем ты родился?» голосом матери режет и распиливает голову. Мичизу улыбается почти вымученно, приседая и позволяя Элис забраться к себе на плечи. — Спасибо. — Хей, у тебя что, кровь? — Чуя цепляет пальцами Тачихару за подбородок, крутя его голову из стороны в сторону, и тот даже не пытается сопротивляться, лишь пожимает плечами и зажимает переносицу. — Не удержал. Капает и капает с самого утра. Элис вплетает розовую подарочную ленту ему в волосы весьма сосредоточенно. Последним в квартиру заползает Танизаки, поправляя заколки в волосах, блестящих рыжиной. На его плечах сверкает снег-дождь, а сам он слегка улыбается, и эта улыбка рождает в груди побитого мальчика свет и боль. Он загорается весь, как стоваттная лампочка. — С днём рождения. Тачихара выдыхает, притягивает его к себе за ворот рубашки и мажет благодарно губами по виску, скуле и щеке, протискивая его в свои медвежьи объятия, пока остальные ребята быстро скидывают обувь и мчатся в гостиную; Элис недовольно хмыкает и устраивает свой подбородок на макушке Мичизу, и её белые, похрустывающие от химозного фиксирующего лака локоны спадают ему на глаза. — Спасибо, — шепчет он, отходя от Джуничиро на шаг назад, прихрамывая и смахивая светлую прядку волос с ресниц, и слегка подтягивает девочку, чтобы та не свалилась. — Пахнешь ягодами. Танизаки лишь смеётся и цепляет на жёсткие волосы Тачихары, рядом с умело вплетённой лентой, металическую заколку в виде звезды. В гостиной уже повсюду разбросанная серпантиновая фольга из хлопушек, и она мерцает, как опавшая звёздная пыль. Чуя пьёт пунш, морщится и говорит, что вино вкуснее, а Дазай тихо смеётся; Элис уплетает ежевичные пирожные. В коробках с хламом ребята откапывают старые праздничные декорации: бумажные гирлянды-растяжки с улыбающимися зубастыми тыквами, нелепыми привидениями и смешными скелетами — они криво-косо цепляют их на стены и шторы. Одна гирлянда с буквами разорванная, и уже изрядно наглотавшиеся вишнёво-виноградного алкоголя Осаму и Чуя пытаются выложить из них поздравление самостоятельно. Тачихара хватает старенькую экшн-камеру и включает запись. — У нас сейчас не Хэллоуин, — замечает он, оглядывая через синеватый дисплей призраков и скелетов, держащихся за шторы и обои, и фыркает. — И у вас в слове «рождения» три ошибки, придурки. Чуя чешет кудрявые волосы на затылке, осматривая получившиеся слова, и Осаму хохочет. Ацуши и Гин выстреливают из ещё одной хлопушки с конфетти, и девочка очаровательно морщится от громкого звука. Акутагава делает вид, что ему всё равно, когда Накаджима улыбается и с энтузиазмом развешивает на его плечи блестящие ленты «дождика». — Ты слишком угрюмый, — говорит мальчик-тигр с нежностью. — А так — светишься. Мать с отцом Мичизу ушли непривычно ранним утром, когда солнце едва окрасило небо в ядерно-оранжевый и ещё не успело погорячеть. Это был первый раз, когда Тачихара не слышал криков, недовольных «зачем ты вообще родился» от мамы или не чувствовал тревожное и молчаливое напряжение между ним и отцом за завтраком. Было вполне хорошее утро. И даже кровавые разводы в молоке его не испортили. Вообще-то кровавое молоко было вполне похоже на клубничное какао «Несквик». Солнечная пыль проскакивает сквозь слабо задвинутые шторы, и вишнёвый пунш пузырится и светится, допотопный телевизор-трубка потрёскивает, крутя «Каспера». Вино вспыхивает и обжигает горло, а чай едва ли не покрывается инеем — Элис про него совершенно забыла. — А мы же ещё шампанское притащили. Имениннику, — внезапно вспоминает Дазай о забытом пакете с самоцветными дорогими бутылками в коридоре, когда они сидят за столом вокруг торта. — Голова у тебя дырявая, — шмыгает носом Акутагава и прячет кашель в носовом платке, ворча. Накахара соглашается беспрекословно. А Мичизу просто закатывает глаза и смеётся, и его лицо светится и теплеет от свечей. Он сцепляет пальцы в крепкий замок, жмурит разбитый нос — хорошо, что хоть кровь остановилась, а то торт с кровью выглядел бы уже действительно слишком по-хэллоуински — и задувает вьющееся пламя свечей одно за другим. Комната искрится, пляшет, наполняется светом, тихой музыкой, счастьем, праздничным теплом. Самый нелепый день рождения-июльский-хэллоуин. Тачихара оглядывает комнату: растянутые бумажные декорации, дымящиеся свечи, солнечный свет, облепивший стены, пол, устеленный блестящими воздушными шарами и змеями-лентами из фольги. Подтекает небо, хрустит кровавая кукуруза на сколотых зубах, а смех и возгласы звенят в ушах эхом. Всё счастье словно расстворяется в сливе раковины вместе с румяным молоком, рядом с разбитой тарелкой из-под хлопьев. Исчезает постепенно, вместе с тающим снегом и улыбкой на губах. — Я рад, что ты родился, — улыбается-светится Танизаки, наклоняясь, и оставляет в уголке губ мальчика долгий поцелуй со вкусом вина, земляники и убеждения. Тачихара сокрушённо и судорожно всхлипывает, но рыдает беззвучно. У него лишь трясутся плечи и снова бежит кровь из носа, капая на пол. — Всё будет хорошо, даже без них. Всё наладится. Они будут смотреть на нас с облаков, — обещает Джуничиро. — Клянусь рекой Стикс и всё такое, — добавляет он с мягкой ухмылкой, поддевая слегка костлявым плечом. А затем достает из кармана земляничный леденец. Снимает с него хрустящую прозрачную упаковку и протягивает Тачихаре, смотря глубоко, печально и мудро, в самую мякоть грудины. На этот раз Тачихара конфету принимает. Но не может принять, что Дазай, стоящий напротив него в этом дурацком колпаке, обвешанный мишурой и смеющийся не жив на самом деле. Ни он. Ни разнеженный Чуя, ни милая Гин, ни восторженный Ацуши, ни мрачный Акутагава, ни ворчливая, но весёлая Элис. Застрелены. Утоплены. Сожжены. Загрызаны. Расколоты. Растерзаны. Взорваны. Вообще-то не имеет значения. Умерли. Все они. Убиты в самый жестокий октябрь прошлого года. В канун Дня всех святых. Ничего святого. Тачихара и Танизаки — единственные, кто остались, и первый теперь ненавидит зашивать разорванное, хрипящее и давящееся кровью, сердце. Похоронивший брата, закопавший друзей. «Зачем я родился?». Выжил, чтобы хромать побитым псом до конца жизни, капать кровью и оплакивать друзей. И причитать: «Лучше бы я умер вместо брата. Лучше бы меня убили вместо всех них». Все бокалы с пуншем и вином полные до краёв — они бурлят свежей кровью, — а чай действительно покрылся арктическим льдом, налитый для девочки-призрака. Камера записывала пустоту комнаты, бумажные-гирлянды и свечение Танизаки. А нелепый, кривой торт именинника, купленный в ближайшем кондитерском магазине, никто так и не попробовал. На его кремовой верхушке дымятся свечи, но загаданное желание Тачихары по-настоящему никогда не исполнится. Тачихара шмыгает носом, пытаясь удержать кровь и слёзы, утыкается лицом в плечо печально улыбающегося и уставшего Танизаки и всхлипывает совсем отчаянно. Ведь его друзья — лишь призраки, созданные волшебными руками его любви. Тачихара проклинает облака и благодарит звёзды за то, что те оставили в живых в тот день хотя бы Джуничиро. Сам же Джуничиро считает это проклятием, пока из раза в раз зашивает чужие запястья и заставляет снег сыпаться с потолка, чтобы хотя бы на пару часов вылепить из него счастливое прошлое. Возможно, он остался в живых, чтобы до конца жизни исполнять чьи-то мечты, создавая иллюзии, ведь после смерти многих значимых в его волшебных способностях, он уверен, просто нет смысла. Безликий. Или, скорее, обезличенный. — Я буду с тобой, — обещает снова, и даже клятвы на Стиксе не такие надёжные. Он обнимает Тачихару так крепко, как только может, вытирает мягкой ладонью кровь, снимает колпак с его головы и мягко расцеловывает макушку. Тающий в воздухе снег капает им на плечи. «Мы все рады, что ты родился».***
К вечеру с неба снова начинает подтекать, и Джуничиро надевает на голову тёмный, похожий на кокон бабочки капюшон своей чёрной накидки. Вытягивает из кармана гремящую связку ключей и открывает крохотную, узкую дверцу в шаткий ларёк под истёртым навесом. Включает рычажок, заставляя крутиться все самодельные ржавые генераторы, и наконец зажигается яркий свет внутри и жёлтые лампочки-буквы снаружи. «Добро пожаловать в волшебный магазин!». — Ты слышала, Ая? Говорят, в волшебном магазине можно выменять на предмет желание, — проносится звонкий девичий голос в шумной толпе ярмарки. — И как это? — Даёшь Безликому совершенно любую вещь, хоть фантик от конфеты, и загадываешь желание. А тот даёт тебе леденец. А затем, бум! И твоё желание исполняется на следующее утро. — Бред какой-то. — Не будь такой скептичной, Ая, давай просто попробуем! — девочка тянет подругу за рукав, притаскивая её к ларьку. Безликий и многорукий улыбается девочкам с болью. Выслушивает их болтовню. И протягивает земляничный леденец безмолвно, заглядывая внутрь сердца своими глазами-чёрными дырами. На следующее утро пойдёт мелкий снег, и все спутают его с дождём.