Шуанцзян

Время стало размытым, тягучим и вязким подобно киселю. Чем дольше Лоча оставался наедине с собой, не замечая, как солнце и луна сменяют друг друга, тем сильнее нарушалось восприятие реального мира. Минута тянулась за целый час, день — за неделю, и стало всё сложнее понять, сколько времени прошло с его заключения. Цзин Юань так и не пришел, не явилась и временно подменяющая его Фу Сюань, только два раза в день ему приносила стража завтрак и ужин, не отвечая на вопросы, — да что там! — не произнося ни единого слова. Реалистичные сны настигли Лочу: засыпая, он либо заново проживал прошлое, либо проходил через настоящее. Закрывая глаза, оказывался в темнице, ходил из угла в угол, открывая глаза по пробуждению — видел тот же унылый пейзаж. Биение сердца, каждый вдох и выдох отзывались в ушах чем-то непомерно громким, давили на извечно крепкие до сих пор нервы, вызывали лёгкое и тем не менее навязчивое раздражение. В заточении почти не было других заключённых или они заняли себя чтением книг, а их камера находилась слишком далеко для непринужденной беседы. Лоча, устав, что в его списке развлечений лишь возможность прислушиваться к изредко раздающимся в тёмных коридорах шагам, попросил принести книгу, но и это едва спасало от скуки. Неужели Цзин Юаню стало хуже? Он безвременно скончался от тяжести своих ранений? Абсурд! Будь это так, пришёл бы другой человек допросить его, чтобы вынести окончательное решение по заключению: срок наказание, степень вины, за что и почему, — но этого не свершилось, а значит Цзин Юань по-прежнему занимал свой пост и не имел серьёзных угроз для жизни. Только вот если с генералом всё отлично, значит, что причина его задержки кроется в глубоком разочаровании и суровом ударе трепетных чувств о реальность, которая всё это время была прикрытая разноцветной ширмой лжи. Смог ли генерал его возненавидеть? Поведёт ли себя подобно ребёнку, не поговорив с ним, а сделав выводы наедине с собой? Найдёт ли в себе смелость столкнуться с чувствами? Лоча не был уверен, так ли хорошо его знал, не скрывал ли и генерал что-то, ощущая подвох, но одно знал точно — совершенно не в духе Цзин Юаня бегать от себя, проблем и от прямого разговора. Постоянные мысли о нём должны были привести к этому — очередному реалистичному сну, каждый из которых отзывался томительным чувством ностальгии, если затрагивал прошлое. Сегодняшний был не исключением. Цзин Юань явился ему в призрачном и ярком свете луны. Лоча открыл глаза, находясь в его кровати, потому что заметил, как согревающий его ночами в сезон Выпадения инея тёплый бок куда-то пропал. Мужчина не ушёл далеко, стоял у открытого окна, вглядываясь в ночное чистое небо: ни единого облачка, только россыпь сияющих звёзд и полная луна, придающая обстановке особого магнетизма. Лоча, ощутив сопровождающий приоткрытое окно сквозняк, поёжился, однако, выбрался из-под одеяла. И, когда хотел приблизиться к генералу и обнять со спины, заметил кое-что странное: между ним и Цзин Юанем будто выросла стена. Неощутимая и невидимая глазу, она стала прочным препятствием. Сколько бы Лоча не пытался сдвинуть её, упираясь обеими ладонями, толкнуть плечом или разбить пинком — ничего не получалось, даже технику применить против странного явления не представлялось возможным. Цзин Юань же, будто не слыша его попыток пробиться к нему, продолжал неотрывно смотреть в окно. Казалось, что луна притягивала его особой, неведанной силой, туманила рассудок, позволяла абстрагироваться от реального мира, забыть обо всём, кроме ночного неба, долгожданного умиротворения и неявного чувства безмятежности. Мог ли когда-то генерал сбросить груз ответственности за Лофу Сяньчжоу со своих плеч и вдохнуть так же спокойно ночной, немного морозный воздух? Мог ли забыть о неясности взаимоотношений с торговцем, который не желал поговорить о чувствах лицом к лицу, лишь касался подчеркнуто неоднозначно, с трепетом, да смотрел так, словно кроме него, Цзин Юаня, в мире никого нет? Едва ли. Но сейчас, отрезанный от Лочи стеной, Цзин Юань выглядел если не счастливым, то расслабленным. С этого ракурса трудно было разглядеть выражение на его лице, но Лоча всё-таки заметил тень такой знакомой и любимой улыбки. — Цзин Юань, — позвал Лоча, голос прозвучал неожиданно охрипше, мужчина сам его не узнал. Генерал не обернулся, остался стоять, будто в один миг превратился в каменное изваяние: без чувств, без мыслей, без воли. Лочу охватил озноб, он сглотнул подступивший ком, сдавливающий горло, повторив чуть громче: — Цзин Юань. Мужчина, словно очнувшись ото сна, медленно обернулся, и Лоча не смог подавить судорожного вздоха. Цзин Юань казался гораздо бледнее в призрачном свете луны, под глазами его залегли тёмные круги, а на нижнем одеянии, в котором он предпочитал спать, принялось расползаться тёмно-алое пятно. Он глядел как бы сквозь Лочи, со стороны даже могло показаться, что он перестал его узнавать. — Этого ты добивался? — слабым осевшим голосом спросил генерал. Лоча, чувствуя. что ему не хватает воздуха, качнул головой, сам сделавшись бледным от подступающей подобно разрушительной и мощной волне тревоги. — Ты же знаешь, что я бы не рисковал твоей жизнью. И это правда, если бы смерть генерала Лофу Сяньчжоу была его целью, он бы не залечивал его раны несколько раз после непростых сражений с легионом. — Ложь, — холодно и резко бросил Цзин Юань, во взгляде его отразилась смесь ненависти и разочарования. Не успел Лоча и слова сказать в своё оправдание, как генерал неторопливо растворился в воздухе, как жуткая иллюзия, его маленький личный кошмар. Только взгляд, даже после исчезновения, прожигал безжалостно душу.