Шизофрения и психоз

      Волей-неволей, но взгляд всё же бегал по заснеженной земле. Игольчатый, ржавый забор покрывал толстый белый слой, что порой поблёскивал в свете едва работавших фонарей. Позвоночники снежинок тихо гнулись, ломались и хрустели под подошвами ботинок. И они всё падали с неба и падали не переставая. Сколько не копайся, в голове так и не всплывут воспоминания, когда в последний раз он ощущал зимнюю прохладу под мундиром. Вокруг рта клубится пар – попытки выровнять дыхание. Морозный воздух вгрызался в лёгкие хлеще лезвия сабли в тело врага. Впереди – замёрзшая водная гладь. За ней – неизвестность. Там же и стоял синеватого оттенка туман, снегопад. Взглянув в небо, там не оказалось ничего. Чернота, темнее самого потаённого угла заброшенной психбольницы. Наполеон ещё раз оглянулся вокруг себя – а когда он был живым, ощущал ли он что-то подобное? С той поры, кажется, прошло много лет.       Шаг. Затем ещё. И ещё. Смысла в этом не было, просто хотелось проверить, действительно ли всё реально. Рука потянулась к снегу, загребла немного, скомкала. Приятный, тихий хруст, а на мокрой, уже немеющей ладони красуется медленно тающий, неровный снежок с отпечатками от слегка покрасневших пальцев. Он едва блестел, в отличии от всего снега вокруг. Пришлось быстро бросить комок в сугроб, а руку спрятать, дабы не отмёрзла совсем.       А сзади слышны шаги. Не успев даже взглянуть на того человека, Бонапарт резко перестал чувствовать землю под собой. И как-то ненароком вывалилась сабля из руки. Хотелось дотянуться до неё, да всадить её этому шутнику куда поглубже... Ну а смысл? Уже подняли в воздух, короткие ноги полководца беспомощно болтались, будто это как-то поможет опуститься на заснеженную землю. Тело аккуратно обхватили длинные, острые когти, боясь проткнуть или причинить вред.       – Отпусти меня! Сейчас же! Мне никогда не нравилось, когда меня берут на руки! – недовольствовал француз. Эта фраза вырвалась как-то сама, почти по привычке. Ему никогда не нравилось, когда Молочник делал что-то подобное. А он упрямый как баран, будет стоять на своём и продолжать улыбаться.       – Ой, да не ругайся ты. Я ж знаю, что в душе тебе это нравится. – говорил Молочник. Его улыбка широка как всегда, а чувство юмора такое же тупое. Но увы, привыкнуть к этому до сих пор не получается. Он поднимает Наполеона чуть выше, держа его над своей головой и смотря на него с такой радостью, какой обычно в его взгляде не увидишь. – Особенно, когда это делаю я. Ну признай же, что нравится.       – Если ты ещё хоть раз так сделаешь, клянусь, я тебе эту саблю..! – всё продолжал негодовать Бонапарт, порой поглядывая на острые когти, будто в какой-то момент они его всё-таки проткнут. А шутника это только забавляло. Он лишь смеялся в ответ на угрозы, будто они были шутками. А вышеупомянутую саблю Молочник вообще пнул, дабы не мешалась.       – Да-да-да, я знаю, я это много раз от тебя уже слышал. Хе-хе... – в один миг Наполеон переместился из когтистых рук на плечи шутника, что тоже ему особо не понравилось, судя по его хмурому выражению лица. – А как насчёт небольшой прогулки, хм? – на вопрос какое-то время ответа не следовало. Но всё-таки пришлось согласиться, как бы сильно полководца не раздражало своё положение.