Тринадцатый гость

Каждому известно, что у рыжих нет души. Особенно полезна эта информация в канун Хэллоуина. В офисе Импрокома к этому событию готовятся, как никогда, ведь Хэллоуин — праздник креативных людей. А где как не здесь собрались сливки креативности. Вот только рыжих в команде Дыммашины отродясь не было. Нынче рыжий не в моде, и даже те, кого этим цветом наградила матушка-природа, как правило, перекрашиваются. — Шастун, — задумчиво произносит Шевелев, покусывая кончик карандаша. Он этим карандашом ничего записывать не собирается — все-таки век высоких технологий — но старую школьную привычку вытравить не так просто, особенно когда она помогает думать. — Русый и кудрявый, — уточняет Горох. — Не путай кудри с рыжиной. — А как еще распознать ведьму? — интересуется Заяц, усаживаясь на подлокотник кресла, в котором раскинулся Шевелев, невольно вынуждая его отстраниться. — Зеленые глаза, — задумчиво тянет Сережа. — Бородавка на носу, — добавляет Горох. — Так это Шастун, все сходится! — радостно кричит Заяц. — Чем это вы тут занимаетесь? — вкрадчиво спрашивает подошедший сзади Стас. Перед ним немного странная картина: четверо Минских сидят полукругом: двое — в кресле, двое — на диване; стол завален обрезками цветной бумаги и мишуры, посреди которой красуются четыре великолепные тыквы со столь искусно вырезанными рожицами, что Стас невольно присвистывает; а в дальнем углу, на дежурной софе, сладко дремлет Матвиенко. — Мы пытаемся вычислить ведьму, — объясняет Шевелев. — Вы придумали новую игру? — Нет. Мы просто пытаемся вычислить ведьму. — Значит, вместо того, чтобы придумывать новую игру… — Да у нас уже не придумывается ничего! — вскакивает с места Заяц. — Из нас реклама, эта бездушная сука, все соки высосала! — Даже из Гороха гороховую водичку, — добавляет Шевелев. — Даже из Шевелева — шевелевую, — парирует Горох. — А нам уже не по шестнадцать, — возводит очи горе Заяц. — Так. Значит, — командует Стас, — пьете кофе и концентрируетесь. Потом — ко мне. Если что, обсудим, поправим. Идеи наверняка есть, просто не на поверхности. — У нас основная идея — это образы без костюмов, — отвечает за всех Гаус. — Типа, задача вычислисть образ по поведению и намекам. Кого последним отгадали, тот и выиграл. — А образы раздавать рандомайзером? — оживляется Стас. — Иначе будут совпадения. Вдруг все захотят быть вампирами? — Это мы еще не решили, — говорит Шевелев. — Пока просто пытаемся вычислить ведьму. — Решайте. А потом — ко мне. Кстати, а кто тыквы сделал? Никто не отвечает, и под всеобщее молчание Стас уходит к себе в кабинет. Молчание нарушается тихим посапыванием Матвиенко. Вот кому все нипочем. — О чем задумался, Серега? — хлопает по плечу Шевелева Заяц. — О гороховой водичке, — меланхолично произносит тот, морщась от шлепка. — Тебя мама никогда не просила допить гороховую водичку, когда салаты резала? — Не-а. — Счастливый. А вот меня просила. И я почему-то сейчас себя примерно также чувствую: будто перед праздником поручили выполнить не очень приятную и совершенно бесполезную миссию. — Так. Что мы еще знаем про ведьм? — вклинивается в разговор Гаус. — Что они летают на метле, причем, в плохую погоду, — говорит Горох. — Типа когда как сейчас: ветер за окном воет и ветки деревьев скребут по стеклу. Это чтобы ведьму не сразу заметили. Жильцы сперва подумают, что это всего лишь ветки, а на самом деле это ведьма. Все присутствующие, кроме спящего Матвиенко, невольно оглядываются на окно, за которым действительно бушует ветер, правда, почти бесшумно, благодаря пластиковым окнам, и срывает остатки листьев с деревьев. Только ветки не скребут по стеклу — для них высоковато. В этот момент дверь открывается, и на пороге офиса появляется Шастун. Мокрый и растрепанный, он, матерясь, закрывает переломанный зонт и прямо в одежде вваливается в уютный закуток, где творят Минские. — Сидите, блять? Хорошо вам? А папка вот мокнет! У папки, блять, машина сломалась! Пришлось такси вызывать. Но хуй в такую погоду его дождешься. А летать я, сука, не умею. Все переглядываются. — Не он, — резюмирует Шевелев. — Что не он? Какой, нахуй, не он? Неон, блять. Мне еще на съемки ехать. Может отменить все, нахуй?.. А-ах, нельзя, людей подведу. Он раздосадованно встряхивает мокрыми кудрями и бросает строгий взгляд на пацанов: — Вы тут без меня все не выпивайте. Хотя, знаю я вас. Шастун машет здоровенной ручищей и удивленно таращится на тыквы: — Сами делали? Никто не отвечает, только Артем равнодушно пожимает плечами. — Заебали, молодцы. И этого пните, пусть тоже немного поработает, — тычет Антон в сторону Матвиенко, после чего топает к выходу, громко хлопнув за собой дверью. — Точно не он, — подтверждает Горох. — Шаст — это Джек тыквенная голова. Кто? — Есть старинная легенда про одного чувака, который все время наебывал дьявола и в результате не попал ни в ад, ни в рай, а был обречен на вечные скитания с тыквой-светильником вместо головы. Вот у меня ощущение, что Шаст тоже все время наебывает самого дьявола, чертов везунчик. Если, конечно, забыть сегодняшнюю историю с такси. — Вернемся к ведьме, — дослушав, говорит Шевелев. — Раз мы не можем вычислить ее по внешности, то попробуем вычислить по поступкам. Что ведьма делает первым делом, когда появляется в деревне? — Портит скотину, — говорит Гаус. — У нас есть скотина? — Только буженина! — вопит Заяц, подбегая к холодильнику. — И она пока совершенно не испорчена. Он вытаскивает накрытую пищевой пленкой широкую, плоскую тарелку, разгребает хлам и торжественно водружает ее на стол. — Это же для праздника, — строго говорит Шевелев. — Похуй. У нас тут мыслительный процесс. Не дожидаясь очередных возражений, он ловко подцепляет самый аппетитный кусок и подносит его к губам Сережи. Тот сперва отшатывается, но, неожиданно передумав, тянется губами к предложенному угощению и жадно заглатывает его, задев языком чужие пальцы. — Вот и умничка, — гладит его по голове Заяц, и Сережа резко одергивает себя от желания прильнуть к его перепачканной жиром руке. — А почему мы вообще решили, что ведьма — это мужик? — задается вопросом Гаус. — Ведьмой должна быть женщина — логично же. — Например? — уточняет Горох — Например, Света. — Кто меня звал? — тут же появляется упомянутая, хлопая в ладоши. — Ну, вы чего, все сидите? Стас меня скоро съест! — Мы думаем. — Хватит думать, уже все придумали. Вы зачем мясо достали? Это для праздника. — Ведьму выманиваем, — оправдывается Заяц. — Если буженина позеленеет, значит, она где-то поблизости. Съешь кусочек! — Я мясо не ем, — говорит Света, гордо тряхнув волосами, и безжалостно убирает со стола тарелку. — М-мое м-мясо, — тянет сведенную судорогой руку Максим. Пока Света копается в холодильнике, перекладывая туда-сюда продукты, Гаус беззастенчиво пялится на ее стройные, обтянутые колготками ноги. — Не смотри, — строго говорит она. — У меня от твоего взгляда шов расходится. — Послеоперационный? — уточняет Артем. — Дурак. На чулках. Она хватает со стола какую-то папку и несильно бьет Гауса по затылку. — Ой, какие тыковки! — отвлекается Света, бросив взгляд на стол. — Я тебе тоже самое хотел сказать, — хихикает Артем, глядя на Светину грудь. Но Света игнорирует этот выпад. — Стас! — кричит она в сторону продюсерской. — А кто тыквы сделал? — Не знаю! — доносится ответ. — А че сразу не мы? — обижается Шевелев. — Может, это мы сделали. Света скептически хмыкает, поправляя чулки, и, взмахнув волосами, уходит. — Вы думайте, думайте! — кричит она уже из коридора. — Мы думаем, думаем, — бормочет Шевелев. — Нет, это не она. — Это она! — Заяц, изображая влюбленного, печально смотрит вслед уходящей девушке, за что получает ревнивый шлепок от Шевелева. — Горох, кто Света? — спрашивает Сережа. — Она эта, как ее… Кукла Салли, оживленная при помощи магии. У нее есть швы, и еду она не ест, потому что ватой набита — все сходится. — Сам ты ватой набит, — обиженно говорит Артем. — Салли была красивой, умной куклой с душой, — оправдывается Горох. — Ну тогда ладно. — А, может, ведьма — это Стас? — задумчиво говорит Шевелев, покусывая кончик карандаша. — У него глаза слегка косят и нос большой. — Стас — вампир! — восклицает Заяц. — Он пьет нашу кровь, а сам остается бодрым и молодым. — С последним утверждением я бы поспорил. Сладость или гадость? На пороге офиса появляется Арсений. Весь в темной коже, словно только что слез с мотоцикла, а на голове — черный шлем. То, что перед ними именно Арсений, можно догадаться только по голосу. Шевелев трясет головой, пытаясь отогнать морок: ему чудится, что за плотным стеклом, из которого сделано забрало, совершенно нет лица. От этого становится как-то жутковато, и он невольно прижимается к теплому Максову плечу. «Совсем уже ку-ку с этими ведьмами», — думает он. — Да не смотрите вы так, пацаны, — весело говорит Арс. — Я только что с кастинга. Наконец-то хоть где-то пригодилось мое умение водить мотоцикл. Он вприпрыжку подходит к столу, ворошит разбросанные на нем бумаги и сосредотачивается на тыквах. — Пажди-пажди, — тараторит Попов, потянувшись за телефоном. Он расставляет тыквы в каком-то особенном, одному ему известном порядке, включает видеозапись и весело объявляет: — Арсений Попов! Дмитрий Позов! Сергей Матвиенко и… Последнюю тыкву он ловко подцепляет ладонью и крутит ее перед камерой. — Это Шаст свою голову забыл, — уточняет Горох. — А вот где твоя… — задумчиво произносит Шевелев. — Не понял? — гудит Арсений сквозь шлем. — Ладно, пойду переодеваться. Когда фигура в мотоциклетном костюме скрывается за дверью, Шевелев зловеще произносит: — Всадник без головы! В ответ на его слова за окном завывает ветер, бросив в стекло пригоршню дождя. Вой этот настолько громкий и тоскливый, что отчетливо слышен даже сквозь стеклопакет. Матвиенко переворачивается на другой бок и жалобно стонет во сне. В комнате сразу как-то темнеет, и Гаус поднимается с места, чтобы включить боковое освещение. В помещение заходит Дрон. Приветственно кивнув парням, он сразу идет к кухонным шкафчикам и принимается долго и нудно в них ковыряться. — Есть обезбол? — хрипло спрашивает он. — Суставы ломит — пиздец. — Это на погоду, — объясняет Шевелев. — Точно. За окном тоска такая, аж выть охота. — А ты повой, Андрюх. Ты же у нас не ведьма? — Нет. Я старый оборотень в завязке. Каждое полнолуние у меня ломка, — говорит Дрон, вытряхивая из баночки какие-то таблетки. — Слышал, вы тут новую игру придумываете? — Да. Концепт такой, — объясняет Гаус. — Персонажи приходят без костюмов, и надо угадать, кто они. Кого отгадали последним, тот и выиграл. Но нужно обязательно найти ведьму. Иначе всем кабзда. — Почему? — Этого мы еще не придумали. — Ага, — добавляет Шевелев. — А еще, как только ты угадал персонажа, человек начинает в него каким-то образом превращаться. Сами видели. Дрон хмыкает, плюхается на свободное кресло и берет из угла гитару: — Один молодой отец! — хрипит Андреев, зычно брякнув по струнам. — В хорошее раннее утро повел своих детей в парк на прогулку-у-у! Матвиенко недовольно ворчит что-то во сне и утыкается носом в подушку. — Увидели они: печальный продавец маски продавал в глухом переу-у-улке! — Я, кстати, никогда не понимал, почему среди масок была кабанья, — говорит Горох. — Типа, ведьма и вурдалак — понятно, но при чем тут кабан? Он же не нечисть. — Может, это какая-то древняя традиция, еще с тех времен, когда маски делали из морд убитых животных? — Традиция, продиктованная кокаином, — уточняет Дрон и заходится в лающем смехе. Шевелеву на секунду мерещатся в его раскрытой пасти острые клыки, и он хватает Зайца за локоть. Впрочем, тут же выпускает. Максим в ответ одаривает его долгим взглядом, но ничего не говорит. — Ладно, я пошел, — поднимается с места Андреев. — Кстати, крутые тыквы, — бросает он через плечо, и Шевелев готов поклясться, что видит клочья серой шерсти, торчащие из-под ворота толстовки. — Кто-нибудь может мне объяснить, зачем нам понадобилось найти ведьму? — дрожащим голосом спрашивает Шевелев. Никто ему не отвечает, и он чувствует, как учащается сердцебиение, потеют ладони, да и на лбу выступают капельки пота. Он утыкается взглядом в сидящего рядом Зайца, в его плечо, обтянутое бежевым лонгсливом. Заяц, как всегда, приятно пахнет, и от этого Сережа волнуется еще сильнее: он очень не любит испытывать посторонние чувства в моменты, когда ему страшно. Тем более когда эти чувства неожиданно выпрыгивают из глубин души, как чертик из табакерки, сопровождая свое появление идиотским смехом и надоедливым покачиванием. А еще его уже довольно давно беспокоит доносящиеся из коридора шорох и стоны. Офис начинает постепенно пустеть, и становится как-то не по себе. Все расползаются по домам, чтобы вернуться к полуночи переодетыми в костюмы. Только они вчетвером все еще сидят и ломают головы над концептом праздника. — Пацаны, — объявляет внезапно появившийся откуда-то из-за спины Стас. — Я домой, переодеваться. Вы еще долго? Ловите ключи. Маленькая связка с металлическим звоном летит через стол и попадает в руки Гауса. В этот же момент внимание Шевелева привлекает висящее над головой Артема изломанное дизайнерское зеркало. Он сперва понять не может, что именно его смущает в этом самом зеркале, пока, наконец, не соображает: Стас в нем совершенно не отражается. Это уже ни в какие ворота не лезет… Он все смотрит и смотрит в это несчастное зеркало до рези в глазах, будто надеется на то, что в нем наконец-то проступят очертания креативного продюсера. Но они не проступают. В зеркале все так же отражается пустой, безжизненный коридор, ведущий в недра офиса, и в самом конце этого коридора он вдруг видит знакомую тонкую фигурку. Фигурка разворачивается лицом к зеркалу и глядит своими огромными глазами прямо на Сережу. Шевелев вздрагивает от неожиданности, зажмуривается и трясет головой, пытаясь прогнать наваждение. Он переводит взгляд на Стаса, стараясь убедить себя в том, что ему все это только померещилось, и задает невинным голосом вопрос: — К нам сегодня заезжала Оксана? — Какая Оксана? — Суркова, разумеется. — Нет. С чего ты взял? — так же невинно интересуется Стас. — Мне показалось, что я ее видел. — Все ясно. По-моему, вам пора закругляться. Особенно тебе, Сереж. Ты когда вообще в последний раз спал? Давайте, додумывайте быстрее, и по домам. Сережа поднимает глаза в надежде на то, что после слов Стаса окончательно успокоится, но Стас смотрит в ответ как-то странно, сведя брови у переносицы. Он поглубже надвигает на лоб свою неизменную кепку, но от Сережи все равно не укрывается едва заметное движение головы, адресованное именно ему, и смысл этого движения вполне однозначный: молчи, иначе тебе конец. Он нервно сглатывает и теснее прижимается к Зайцу. А Макс, словно почувствовав чужой страх, накрывает его руку своей ладонью, и от этого сразу становится как-то… Теплее, что ли. Через какое-то время, после того, как за Стасом захлопывается дверь, в офисе воцаряется звенящая тишина, которую нарушает только потрескивание электрокамина и периодическое завывание ветра за окном. И как это они не заметили, что все остальные тоже посваливали? За окном словно кто-то разлил фиолетовые чернила: вроде бы и не кромешная темнота, но все равно какая-то зловещая. Сережа вглядывается в лица друзей, которые кажутся ему бледными застывшими масками. Да и сами они будто застыли, как безжизненные манекены. Шевелев тут же прогоняет непрошенные сравнения. Ему почему-то кажется, что любая мысль сейчас может превратиться в непоправимо опасную. Поэтому он переводит взгляд на Макса. Тот все такой же теплый. Сидит, поигрывая зажигалкой, которую достал для того, чтобы зажечь свечи внутри тыкв. Заметив направленный на него взгляд, он поворачивает к Сереже голову и добродушно улыбается, развеивая добрую часть сомнений, засевших в беспокойной Шевелевской душе. Макс легко спрыгивает с подлокотника и наклоняется над столом, вставляя свечи во внутреннюю часть тыковок. Бодро чиркает зажигалкой, и через какое-то время к искусственному потрескиванию камина добавляется живое шипение воска и треск фитильков, а помещение, освещенное одними только тусклыми боковыми лампами, озаряется теплым оранжевым светом. В тот же момент Горох с Гаусом будто отмирают, потягиваются, тянутся за телефонами и глядят на часы. — А мы не засиделись тут? Может, ну его? Что-нибудь сымпровизируем? Матвиенко утвердительно мычит во сне и, сладко причмокнув, поворачивается к ним лицом, продолжая спать, словно до этого не спал двое суток. — Вот медведь, — усмехается Заяц. — Может, разбудить его? Ну или хотя бы пастой измазать? — Во-первых, фу, что за детский сад, а во-вторых, не надо. Я чувствую, что пока не стоит этого делать. — О, нет, он что-то почувствовал! — падает на колени Заяц. — Магистр! Ваше темнейшество! Величайший из величайших! Хрустальный шар в студию! Срочно! Но Шевелев ничего не успевает ответить на эту внезапную эскападу, потому что дверь в офис со скрипом отворяется, и в нее вваливается огромное, абсолютно бухое тело. А принадлежит это тело Игорю Джабраилову. — Какая падла меня разбудила? — рычит он. — Где Поз? — Его здесь нет, — машет руками Горох. — А кто меня разбудил тогда? Кто, блять, названивал мне на протяжении тридцати минут? Я же сказал: я сдох. Мы вчера пили. А сегодня допивали. Не понимаю, как я вообще здесь оказался… Он втискивается в офисное пространство и плюхается на свободное кресло — то, на котором до него сидел Дрон. Шевелев думает о том, что Джабрик выглядит синюшно-бледным. На глазах у него темные очки, одетые, очевидно, чтобы не пугать окружающих огромными мешками. Игорь обхватывает здоровенными ручищами лицо. Его пальцы Шевелеву тоже не нравятся: желтые, с отросшими ногтями — какие-то совершенно неживые. Сережа прикусывает губу до боли, только чтобы прекратить поток мыслей в голове, так как уже понимает, к чему именно эти мысли ведут. Но от этого страх только усиливается. А еще усиливается отвратительный запах, исходящий от Джабраилова. Он все еще слабо надеется, что это всего лишь игра его больного воображения, но Горох, глядя на Игоря, тоже заметно морщится и прикрывает нос ладонью. — Что вы такое пили? — закашлявшись, спрашивает Макс. — Вонь от тебя, Игорек, как от протухшего холодца… — Че, правда? — Игорь удивленно нюхает подмышки. — Жрать охота. Есть, что пожрать? Заяц вскакивает на ноги, распахивает холодильник и, вытащив оттуда тарелку с мясом, ставит перед голодным Джабраиловым. — О, мясо, — глухо говорит он и, ухватив своей лапищей самый большой кусок, запихивает его в рот. За первым куском тут же следует второй, а за вторым — третий, четвертый, и так до тех пор, пока в тарелке не остается ни единого кусочка. Игорь заталкивает их в себя, практически не пережевывая, сопровождая поедание протяжной отрыжкой, и Шевелев понимает, что… — О, боже, блять, меня сейчас стошнит, — подрывается на ноги Гаус. — Игорек, шел бы ты… Э-э… Того, кто тебя разбудил, здесь нет! Игорь смеряет Гауса нечитаемым взглядом. По его бороде стекает густая отвратительного вида слюна. — Нет здесь ведьмы! — кричит Сережа, озаренный внезапной догадкой. — Ступай туда, откуда пришел, и больше не тревожь нас! Джабраилов медленно поднимается с места, чуть не опрокинув стол, и, не сказав больше ни слова, бредет к выходу. Дверь за ним закрывается, но дальнейших шагов не слышно, только глухой стук, словно что-то упало и лежит теперь в коридоре. Что-то. — Ну вот, даже про тыквы ничего не сказал, — притворно сокрушается Максим. Но никто его веселье не разделяет. По растерянным лицам друзей Шевелев понимает, что и они начинают осознавать происходящее. — Н-не может быть, — бормочет Артем, испуганно глядя на присутствующих. — Да ну нахуй… Горох, наоборот, сидит неподвижно, вцепившись в подлокотник до побелевших костяшек. — Существует старинное поверье, — тихо произносит он, — что если в канун Дня всех святых в дом приходит двенадцать гостей, то тринадцатого ни в коем случае нельзя пускать на порог, под каким бы предлогом тот ни просился в дом, потому что в его обличье скрывается ведьма. Но если зажечь светильники Джека, то ведьма переступать порог побоится, однако постарается выманить хозяев из дома. Все переглядываются. — Сколько человек мы уже опознали? — глухо спрашивает Гаус. — Шесть, — отвечает ему Горох. — Стас, Шаст, Света, Арсений, Дрон и Джабрик. — Значит, еще шестеро появятся, а седьмой будет ведьмой, — констатирует Гаус. — Как раз нам тут до утра хватит. Короче, поехали домой, ну нахуй эту мистику. Он поднимается с места, но Горох вдруг останавливает его: — Погоди. Во-первых, я не уверен, что готов выходить отсюда, зная, что за дверью находится Игорь. Артем тут же садится на место, принимая этот аргумент. — А во-вторых, думаю, мы не совсем правильно ведем подсчет — мы не посчитали нас. А с нами гостей получается уже десять. Значит, до ведьмы осталось опознать всего двоих. — Одиннадцать, — подает голос Шевелев. — Гостей было одиннадцать. Я видел в зеркале Оксану. — В смысле? — переспрашивает Артем. — В смысле, ты видел Оксану? Сережа тяжело вздыхает, приглаживая рукой и без того прилизанные волосы. — Давайте признаем, что творится какая-то чертовщина. По-началу это был простой прикол с придумыванием нечисти, но постепенно этот прикол перерос во что-то… Странное. Впервые я заметил это с появлением Арсения. Мне в тот момент показалось, что у него под забралом нет… Лица. — Мне тоже, — соглашается с ним Загайский совершенно серьезным тоном, и у Шевелева от этой простой поддержки бесконечно теплеет на душе. Ведь он ужасно боится, что ему не поверят, сочтут сумасшедшим, что, еще хуже, он и есть сумасшедший, которому мерещится всякая ерунда! — В тот момент я действительно подумал, что мне показалось: и отсутствие лица под забралом Арсения, и клыки Дрона, и серая шерсть, торчащая из-под горловины толстовки… До тех пор, пока не пришел Стас. И, вы мне можете не поверить, но я клянусь в том, что он совершенно не отражался в зеркале. Сережа указывает пальцами на висящую над головами парней вытянутую загогулину и по их лицам понимает, что они верят ему. Верят вопреки здравому смыслу. Быть может, потому, что появление Игоря было настолько жутким, что все остальное в сравнении с этим кажется ерундой. — Получается, каждый раз, когда мы озвучиваем персонажа, он таким и становится? — резюмирует Горох. — Купи отец нам, маски, дети закрича-али! — горланит Заяц. — Получается, так, — подтверждает Шевелев. — Шастун — Джек тыквенная голова, Света — кукла Салли, Арсений — всадник без головы, Дрон — оборотень, а Джабраилов, очевидно, зомби. И еще остается призрак Оксаны, который, кроме меня, никто не видел, но мне почему-то кажется, что его тоже необходимо включить в подсчет. А, самое главное, нам нужно любыми способами удержаться от того, чтобы случайно не придумать какие-то образы друг другу! — О, круто! Тогда я буду м… Заяц не успевает договорить. Сережа зажимает его рот своей ладонью и шипит в ухо: — Т-ш-ш, тише. Просто помолчи. Ухо Максима становится пунцовым, и Шевелев слегка ослабляет хватку. — Значит, нам осталось встретить последнего, двенадцатого гостя, прежде чем сюда явится ведьма? — уточняет Гаус. — Выбора у нас, скорее всего, нет. Я чувствую, что мы должны играть по правилам этой… Игры. Кто бы ее ни придумал. — Ну нет, парни, — говорит Артем. — Не знаю, как вы, а я считаю, что надо отсюда валить, и как можно скорее. Он снова поднимается с места, берет свой рюкзак и уже направляется к выходу, как офисная дверь в который раз за сегодняшний день открывается, и в дверном проеме появляется Дима Позов. В черной футболке и пестрой куртке поверх нее, в одной из своих вечных шапочек выглядит он настолько буднично на фоне всего происходящего, что не верится глазам. — Пацаны? — удивленно говорит он. — Вы че здесь сидите? Все же уже разъехались по домам. Стас звонил, предупредил, что празднование на завтра перенесли. — А мы, э-э… — теряется Артем. — А ты тогда зачем приехал? — спрашивает Шевелев, у которого тревожно сосет под ложечкой от дурных предчувствий. — Да я дозвониться до вас не мог. Пришлось отправить к вам Игоря, а он куда-то пропал. Что у вас здесь, блять, за бермудский треугольник такой? — У меня связь есть, — говорит Горох. — Хотя, погоди. Нет, связи действительно нет. — Так ты приехал только ради того, чтобы нас предупредить, что праздник перенесли? — подозрительно спрашивает Шевелев, пристально глядя на Диму и мучительно пытаясь понять, кто сейчас перед ним. Дима, продолжая торчать в дверном проеме, тяжело вздыхает и глядит куда-то за спины парней. — Да мне этот гусь нужен по одному важному делу. Он обещал, что будет сегодня в офисе. И где он, блять? — Я здесь, Поз. Все оборачиваются в сторону софы и вздрагивают от неожиданности: они совершенно забыли, что в помещении помимо них еще кто-то есть. Матвиенко сидит, как ни в чем не бывало, покачивая ножкой, и смотрит на присутствующих с привычным равнодушием. — Ты что, спал? — напускается на него Позов. — Ну, поспал немного. А что такого? Все же планировали вечеринку сегодня, вот я и решил вздремнуть часок. И тут до Шевелева доходит: все это время они беспечно упускали из вида, что в комнате присутствует еще один человек. И теперь вместе с Димой число гостей, которые посетили сегодня это место, равняется не двенадцати, а тринадцати, а значит… — Серег, — спрашивает он у Матвиенко. — А кто тыквы сделал? — Да я сделал, — нехотя отвечает тот. — Стас зачем-то припер их в офис, а мне было скучно просто так сидеть, ну и… — Скучно ему было, — возмущается Позов. — Мог бы хоть раз позвонить мне. Я же не знаю, где тебя черти носят. Тут ты вообще или нет. Как я, по-твоему, должен был догадаться? Шевелев слушает их перепалку, а сам думает о том, что все сходится: ведьма с самого начала была среди них — притворялась спящей. Только вот зачем ему понадобились тыквы, пока непонятно. Но глядя на вытянутое лицо Матвиенко, на его крючковатый нос, шрам на виске и темные, почти черные волосы, Шевелев улавливает все больше и больше сходства с классической ведьмой из детских книжек. Разве что бородавки на носу не хватает. А Матвиенко, словно почувствовав чужие мысли, переводит взгляд прямо на него да еще смотрит своими большими совиными глазами так, словно в душу заглядывает. «Ты ведь все понял, да?» — звучит в голове его бархатный, тягучий голос. И у Шевелева от одной этой интонации волосы на загривке встают дыбом. — Так, парни, — прерывает их молчаливый диалог Позов. — Хватит сидеть. Пойдемте к нам, раз уж мы тут все собрались. У нас там еда и выпивка. А то с этими переносами празднований вообще никакой жизни. Ну, чего вы тупите, пойдем скорее. Все четверо встают со своих мест и идут за Димой. Матвиенко тоже поднимается с места: — Стойте! Куда это вы собрались? Но его никто не слушает. Едва они оказываются в коридоре, как чувствуют, что с них словно спали какие-то зловещие чары. Впереди бодро идет Дима, помахивая связкой ключей, за ним Горох с Гаусом, переговариваясь о чем-то своем, а позади — Шевелев с Зайцем. Макс снова рядом, плечом к плечу, и Сережа наконец-то чувствует себя уютно. И что это вообще было? Они все разом словили галлюцинацию? Кто-то добавил в кофе запрещенные вещества? Как бы то ни было, наконец-то все закончилось. И Макс, бодро шагающий рядом, снова немножко раздражает, а не вызывает нездоровое желание до него дотронуться. Впрочем, последнее даже приятно. — Некоторые из вас здесь уже были, — говорит Дима, распахивая перед ними дверь, и они оказываются в павильоне, где снимают кулинарное шоу. — Здесь был Горох, — говорит Заяц. — Надо будет где-нибудь нацарапать. — Нацарапай на пустой банке из-под зеленого горошка, — предлагает ему Сергей. Шевелев окидывает взглядом помещение. Он был здесь пару раз, когда участвовал в работе над сценарием передачи, но в те разы не чувствовал себя так уютно. По периметру горит приятная подсветка. На полках расставлены баночки с соленьями, сосуды с маслами, сушеные травки ароматно пахнут. На крючках сияет дорогая металлическая посуда, а начищенная до блеска столешница так и приглашает что-нибудь на ней приготовить и отправить прямиком в новомодный духовой шкаф. Все еще не полностью оправившись от недавних событий, Шевелев то и дело поглядывает на дверь в ожидании, что в нее вот-вот ворвется Матвиенко. Он отчего-то представляет Сергея в черной ведьминой шляпе с метлой под мышкой. От этого нелепого образа Шевелеву становится смешно, и он невольно хрюкает, обращая на себя внимание Зайца. Тот толкает его локтем в бок — чего ржешь, мол. — Ну, че вы стоите? — спрашивает Позов. — Падайте. Сейчас будем жрать. Горох и Гаус тут же усаживаются на барные стулья, а Дима как радушный хозяин достает из недр духового шкафа ароматную пиццу. — Вы тоже присоединяйтесь, — говорит он Шевелеву с Зайцем, и те придвигают оставшиеся стулья, собираясь присоединиться к празднику жизни. Пицца выглядит роскошно и до того одуряюще пахнет, что у Сережи слюнки текут, а рука так и тянется ухватить кусочек. Между тем Дима разливает по прозрачным бокалам рубиновое вино, и желудок, в который, если не считать буженину, не упало ни кусочка за несколько часов их странного мозгового штурма, начинает предательски урчать. Артем и Горох первыми набрасываются на пиццу, уминают ее за обе щеки и бурчат восхищенные слова. Шевелев тоже тянется к особенно аппетитному куску, но его руки под столом неожиданно касается теплая ладонь, заставляющая сердце биться чуть быстрее. Макс, пока никто не видит, переплетает их пальцы и дергает краешком губ в попытке сдержать улыбку. В другой руке он крутит стакан с вином, но пить не торопится. А Сереже, наоборот, невыносимо хочется выпить, потому что он слишком взволнован. Потому что Заяц под столом настойчиво гладит его пальцы, выписывая на них невидимые узоры, и это так неправильно и вместе с тем хорошо, что начинает кружиться голова. Шевелев изрядно соврет, если скажет, что никогда не думал о своем коллеге в подобном ключе. Думал, еще как думал, но всегда стыдился собственных мыслей. А вот Заяц не стыдился ничего. А еще Сереже иногда кажется, что Макс давным давно все про него понял и понемногу стебет за его неоднозначные чувства. Вот только сейчас его чуткие пальцы действуют так, будто Максим делает это не в шутку. Они действуют так, будто Сережа ему тоже небезразличен. — А вы че сидите? — обращает на них внимание Позов. — Ешьте. А то эти сейчас все слопают. Действительно, количество кусочков на блюде стремительно уменьшается, а Гаус с Горохом с трудом сползают со стульев и, держась за животы, плюхаются на диван. — Я сейчас рожу, — заплетающимся языком говорит Артем. — Я тоже, — подтверждает Горох. — У нас будет двойня. — Мальчик и девочка — малышка Маргарита и сорванец Пепперони. Шевелев, наконец, дотягивается до манящего треугольника, лежащего на тарелке, и с жадностью откусывает огромный кусок. Пока он пытается его прожевать, Дима смотрит на него с нежностью повара, блюдо которого по достоинству оценили. Глаза начинают слипаться от усталости. Хочется глотнуть вина, но Сережа отодвигает его в сторону. Он косится на Макса, который продолжает сжимать под столом его руку, а другой беззаботно уничтожает собственную порцию. — Ешьте-ешьте, голубки, — говорит Дима и расплывается в довольной улыбке. Это его «голубки» вгоняет Шевелева в краску. Дима явно замечает их неоднозначные взаимодействия. Сережа смущенно отдергивает руку, но вдруг его что-то настораживает. Занятый переживаниями по поводу своих чувств, он явно упускает из виду нечто важное. Нечто, скрывающееся в Позовской улыбке. Желтые зубы. Или ему показалось? Не могут же у стоматолога, да еще телевизионной звезды, быть настолько желтые зубы! Впрочем, курение. Шевелев откладывает пиццу — аппетит как-то резко покидает его — и поднимает нерешительный взгляд на Диму. — Все? — разочарованно спрашивает тот. — Сам тоже ешь, а то неудобно как-то, — говорит Сережа, придвигая к нему блюдо с оставшимся кусочком. — Да я налопался, пока готовил, — отмахивается Дима и снова улыбается. Нет, не показалось. Желтые, гнилые зубы. Сережа, чтобы не раскрыть себя, хватается за бокал и поднимает его вверх: — За твои кулинарные способности, — говорит он. — Догадался, да? — разочарованно произносит Дима. — Эх. А так хотелось продлить эту приятную прелюдию как можно дольше. Он поднимается с места и идет к ящикам. Открывает их и вытаскивает наружу большой разделочный тесак для рыбы. Макс тут же вскакивает со своего места, задев стакан, который со звоном падает на пол и окропляет его колени кроваво-красной жидкостью. Судя по запаху, в нем было не вино, а самая настоящая кровь. Шевелев тоже поднимается с места. Он бросает взгляд в сторону дивана, на котором устроились его друзья, и приходит в ужас: вместо Гауса и Гороха он видит два безжизненных манекена. — Ну что, голубки, — говорит Дима, улыбаясь гнилозубой улыбкой. — Пора укоротить вам ножки, чтобы вы отсюда не убежали. Макс закрывает плечом Сережу, и они начинают медленно отступать. — Какой я идиот, — дрожащим голосом говорит Шевелев. — Я думал, что ведьма — это Матвиенко. Мы его совсем не учли, а он все это время находился вместе с нами в помещении. Двенадцатым гостем был Джабрик, а когда ты пришел, я вспомнил про Серегу и почему-то решил, что тринадцатый — это он. Но на самом деле тринадцатый — это ты. Ты Ведьма, Дим, хоть и не рыжий. — Я был рыжим, — усмехается Позов. — В детстве. Слыхали, что у рыжих нет души? Волосы у меня со временем потемнели, потом побелели, а душа так и не вселилась в это никчемное тело. Он вдруг разражается диким хохотом и внезапно прыгает вперед, замахнувшись тесаком. Лезвие свистит буквально в миллиметре от выставленной Зайцем вперед руки и рассекает ткань его бежевого лонгслива. — Ты ведь стоял на пороге, — продолжает Шевелев, — потому что не мог войти. Тебя отпугивали тыквенные светильники. Поэтому ты торчал в дверях и ждал, когда мы сами выйдем. И мы, как дураки, вышли, хотя Матвиенко нас предупреждал этого не делать. — А знаешь, что самое интересное? — говорит Дима. — Что ты сам все это и выдумал. Да-да, именно ты, Сережа. Ты так старался не сделать из своих друзей монстров при помощи своего чудесного воображения, что представил, как тебе показалось, самых безобидных персонажей. Может, скажешь нам, каких именно? Шевелев уже догадывается. Эта мысль мелькнула совсем краешком, когда он запретил друзьям придумывать друг для друга персонажей. Эта мысль мелькнула в тот момент, когда он зажимал Максу рот, чтобы тот не успел ничего произнести вслух. Но в сознание уже закрались воспоминания: недавний выпуск «Громкого вопроса» с Сапрыкиным, сказка братьев Гримм про пряничный домик и безобидная парочка малышей, которых злые родители бросили в лесу на произвол судьбы. — Гензель и Гретель, — озвучивает он, неосознанно хватая Максима за руку. — А ты — ведьма, которая заманила их в пряничный домик, чтобы откормить сладостями. И, я не знаю, как это работает, но ты ведь не Позов. Не настоящий Позов. — Верно! — взвизгивает тот каким-то чужим голосом. Ароматный запах пиццы, между тем, окончательно сменяется вонью испорченных продуктов. Шевелев вдруг замечает, что его недоеденный кусок покрыт пушистой зеленой плесенью, а внутри его копошатся жирные черви. Сережа сглатывает, стараясь подавить в себе рвотные позывы. Ощущение тухлятины преследует его и во рту от только что съеденного. Позов тоже заметно меняется. Его нос вытягивается и приобретает крючковатую форму, бледная кожа покрывается бородавками, а ногти на пальцах чернеют и загибаются. От Димы остается только одежда и шапочка. Перед ними стоит уродливое существо, не похожее ни на мужчину, ни на женщину — скорее на ожившего мертвеца. Его хищный, голодный взгляд полностью сконцентрирован на замерших перед ним жертвах, выдавая готовность его владельца в любой момент броситься на них и растерзать. — Бежим, — шепчет Заяц и дергает Шевелева за руку в сторону двери, но на него вдруг падает сеть, сплетенная из толстых веревок. Его влажная ладонь выскальзывает из Сережиной руки, и Максима вздергивает под потолок. Сережа тщетно тянет к нему руку, пытаясь ухватиться за оплетающие его веревки: Заяц слишком высоко. Лицо Максима вдруг меняется, становится совсем мальчишеским. Но и окружающее пространство уже не то, что прежде: покрытые разноцветной глазурью стены, покатая крыша и замершая черным монстром посреди избушки огромная печь. Сережа с удивлением замечает на себе девичью юбку и деревянные башмачки. Его ножки становятся совсем маленькими, а ручки — тоненькими и беспомощными. В печи сам собой вспыхивает огонь. Зловещее красное пламя вырывается из-за заслонки, а исходящий от него жар чувствуется даже здесь. И от этого жара сахарные стены начинают плавиться и подгорать, пропитывая воздух отвратительным запахом жженого сахара, перемешанного с запахом мертвечины. — Гретель! Сзади! — кричит Макс. Ох, нет, не Макс, а Гензель! И как она могла забыть его имя… Уродливая горбатая ведьма движется на нее, прихрамывая, выставив перед собой ухват. Его черное полукольцо как раз по размеру девичьей талии. Сейчас эту талию обхватят железные клешни, заслонка откроется, и она полетит в печь… «Нет, нет, я никакая не Гретель. Я Сергей, мне тридцать три года, и я… Я просто вижу кошмар». Наверху в веревочной клетке барахтается Гензель-Максим. Он что-то кричит Сереже высоким голосом, напрочь срывая голосовые связки, пока Сережа пытается вспомнить сюжет сказки, в котором храбрая Гретель каким-то образом сумела перехитрить ведьму и убить ее. Но он так и не успевает ничего вспомнить, когда раскаленный докрасна железный ухват касается его груди и поднимает в воздух. Подмышки обжигает горячий металл, и печное жерло распахивает свою огнедышащую пасть, чтобы слопать его целиком. В этот момент дверь оплывающего пряничного домика распахивается. На пороге стоит невысокий мужчина в красном костюме палача с огромной секирой через плечо. — Ведьма-людоедка! — говорит он знакомым голосом. — Ты обвиняешься в похищении и убийстве невинных душ и за это будешь сожжена на костре! Ухват с грохотом падает прямо перед раскаленной печью, и Сережа оказывается на полу. Колдовские чары развеиваются, и он снова видит собственные руки и ноги. А вслед за тем на пол падает опутанный веревками Заяц. И пока Шевелев помогает ему выпутаться из веревочного плена, палач ловко хватает ведьму, сдавив ее горло древком секиры. Ведьма верещит и царапается, но палач намного сильнее. Он приматывает ее извивающееся тело к деревянному столбу, обкладывает хворостом и, коротко зачитав приговор, подносит горящую головню, вытащенную из печки. Сережа с Максом загораживают лица от слишком яркого пламени, разгорающегося под ведьмой, но даже сквозь это пламя они вдруг с ужасом замечают, что в огне бьется и извивается вовсе не ведьма, а Позов. А стоящий перед ним палач — Матвиенко. — Сережа, прекрати! — визжит Позов. — Прекрати! Ты меня сейчас сожжешь нахуй! Шевелев больше не может смотреть на извивающееся в огне тело; на то, как на нем загорается рубаха и лопается от жара кожа на лице, шее, руках. Дима кричит от боли и ужаса, и Шевелев пытается кричать вместе с ним, но едкий дым забивает легкие, горло, глаза, и он заходится в удушливом кашле, не в силах выкрикнуть ни единого слова. — Сережа, дурак, прекрати, он сейчас проснется, — шепчет Димин голос где-то совсем поблизости. — И потуши уже, блять, эту чертову свечку, пока мы тут все не спалили. Шевелев открывает один глаз. Шея ужасно затекла — головой не пошевелить. Он снова находится в офисе, в том же кресле, в котором провел обсуждение праздника. Только парней напротив нет, а в углу, возле кухонных шкафчиков обнимаются Позов и Матвиенко. Сереже совсем не хочется за ними подглядывать, но они так беззастенчиво тискаются в присутствии спящего человека, что этот легкий акт вуайеризма можно считать справедливой платой за устраиваемое ими бесстыдство. Матвиенко тесно прижимает к себе Диму, одетого в черную рубашку. Рубашка эта совсем выбилась из брюк и распахнулась до середины груди, оголив плечо, и это зрелище явно будоражит его. Впрочем, они оба хихикают и продолжают бороться за горящую свечку, при помощи которой Серега пытается устроить пытку раскаленным воском, щедро накапав им на обнаженные участки тела. Но после того, как Дима обхватывает его за шею и тянется к губам, Матвиенко ловко швыряет свечу в раковину и притягивает Позова для поцелуя. И поцелуй этот отнюдь не невинный. Серегина рука жадно шарит по Диминому телу, забирается под рубашку, вызывая нетерпеливый стон. — Сереж, перестань, — бормочет Дима сквозь поцелуй. — Разбудим. Но Матвиенко не слушает. Его рука ложится на пах и начинает активно двигаться вдоль него. На этом моменте Шевелев решает все-таки «проснуться». Он притворно мычит что-то с закрытыми глазами и шумно ворочается в кресле. В тот же момент тисканье в углу прекращается. Судя по звукам, оба торопливо поправляют одежду. Сережа дает им еще немного времени для того, чтобы они успели занять позы на приличном друг от друга расстоянии, и медленно распахивает глаза. Дима с Сережей стоят по разным углам и чинно что-то обсуждают, сжимая в руках пустые кружки. — О, а вот и спящий красавец, — объявляет Матвиенко. — Мы уже хотели посылать за прынцем для поцелуя, но решили в ваши дела не вмешиваться. — Какую хуйню ты, Серег, городишь, — сонно бормочет Шевелев. — Сколько, кстати, сейчас времени? — Уже половина одиннадцатого. Скоро праздновать начнем. Народ успел свалить, переодеться и вернуться. — Вы почему меня не разбудили? — бурчит он. — Нам Заяц запретил. Сказал, что ты переутомился, и надо дать тебе возможность поспать. От этого акта непрошенной заботы щеки почему-то покрываются румянцем. Тут же наваливаются воспоминания о странном, жутком сне, в котором, впрочем, были и приятные моменты. — Да ты не красней, — усмехается Матвиенко. — Мы никому не скажем. И он им почему-то верит. Возможно, потому что эти двое сами находятся в таком же положении. Только вот между Дирёжами давно все ясно, а между ним и Зайцем… — Ладно, пойдем, Поз. Пусть пацан придет в себя. — Я вам не пацан. — Не обижайся, — хлопает его по плечу Матвиенко. — И не зависай тут надолго. Мы все, если что, на седьмом, в павильоне «Площадки». Когда за коллегами закрывается дверь, Шевелев включает чайник, умывается холодной водой и подходит к зеркалу, разглядывая отражающееся в нем безобразие. Узкое лицо еще больше осунулось, а под глазами залегли темные круги, окончательно превращая его в сову. Пара торчащих темных прядей усиливают это впечатление. В зеркале отражается долговязая фигура Макса. Сережа оборачивается резче, чем планировал, и смотрит смущенно. В нем все еще живы воспоминания о том, что было во сне. Ощущение теплой Максовой руки и его чутких пальцев он помнит, словно наяву, и от этого воспоминания к его щекам вновь приливает кровь. — Привет, — говорит Заяц. — Ты проснулся. — Я проснулся, — подтверждает Шевелев. Макс останавливается в метре от него, почему-то не решаясь подойти ближе. Комнату озаряет оранжевый свет, исходящий от тыкв, и Сережа никак не может понять, приснилось ему, как Максим их зажигал, или нет. — Как давно я вырубился? — спрашивает он. — Как Стас ушел, так и вырубился. — И что я пропустил? — складывает руки на груди Сережа, принимая оборонительную позицию, потому что Заяц подходит еще на полшага ближе. — Ты проспал, как мы пытались выгнать в жопу бухого Игоря и решили, что Позов — это ведьма, потому что он в детстве был рыжим. — А он не приглашал вас в павильон, где снимали кулинарное шоу? — Что? Нет. Нахуя? Он приперся под конец, когда все уже расходились. Как пришел, мы сразу ушли, потому что они с Матвиенко явно назначили тут свидание. Все же в курсе про их шашни, вот мы и решили не мешать. — А меня почему не разбудили? — хмурится Шевелев. Он чувствует себя кисейной барышней, честное слово, которой приснился кошмар, чуть не доведший до обморока ее нежную, ранимую душу. — Да потому что я знаю, какой ты в последнее время заебанный, — говорит Макс без тени улыбки. — Вот и не разрешил никому тебя будить. Нам же еще всю ночь тусоваться. Чего тебе хоть приснилось? — Как Матвиенко жарит Позова. Макс присвистывает и заходится в заливистом смехе. Сережа отмечает про себя, что слушал бы этот смех как можно чаще. — Дурак. Не в том смысле. Позов же ведьма — сам говоришь — вот он и жарил его на костре. — Готов поспорить, и в жизни тоже, — утирает глаза Макс. — Ну че, переодевайся, и пойдем дэнсить? Он делает пару танцевальных па, от которых по хмурому лицу Шевелева расползается непрошенная улыбка. — И все-таки надо было меня разбудить, — продолжает вредничать он. — Я хотел, но не мог же при всех! — оправдывается Макс. — В смысле, не мог при всех? Заяц вздыхает, и его лицо озаряется грустной улыбкой. Он делает еще один шаг к Сереже, оказавшись к нему вплотную. — Потому что вот. И, притянув за шею, нежно целует в губы. Сережа замирает на месте, растворяясь в ощущениях. Его глаза сами собой закрываются и распахиваются только после того, как Максим отстраняется. — Аргумент принят, — говорит он севшим голосом. По счастливому лицу Зайца видно, что большего ему пока и не надо. — Пойдем, — говорит Сережа. — Ты мне еще не рассказал, что вы придумали с игрой, а, главное, кто все-таки вырезал эти шикарные тыквы. — Последнее мы так и не выяснили. Шевелев думает о том, что он тоже для себя ничего толком не выяснил: зачем он придумал ведьму, почему этой ведьмой оказался Позов и чем его так пугают и завораживают его тесные взаимоотношения с Матвиенко. Он оглядывается на тыквы, мигающие теплым оранжевым светом. Сереже вдруг кажется, что вторая слева едва заметно ему подмигнула.