Рогатый ангел

Однажды, не слишком солнечным утром, Григорий проснулся и обнаружил, что превратился в… дядю. Новость ворвалась к нему в лице младшей сестры, к полураспахнутой груди которой присосалось нечто монструозное. Из головы его торчали безумно острые рога, причинявшие, казалось, боль не только смотревшим на них глазам, но даже воздуху. Прежде чем у Григория возникло подспудное желание захлопнуть дверь, сестра радостно вцепилась в него. Брат вопреки наветам Дуни, отвлекавшим внимание родителей, окончил университет с отличием и даже попал на любимую работу. Отец и мать многократно повторяли своё неодобрение, убеждённые, что мужчин-воспитателей в реальности нет, а если и есть, то в какой-нибудь Европе, где те — личности очевидных намерений. Дуня думала, что брат в силу кроткого и совестливого характера решил послушаться родителей и затушить странные мечты. Но, видать, их скоропостижная кончина развязала ему руки и всё остальное, чтобы было связано. А Дуня тем временем растерянно замерла в нещадно быстром течении жизни, не имея ни малейшего понятия, куда теперь стоило податься, когда деспотичная родительская хватка наконец-то ослабла и полноценная свобода была получена. В итоге девушка отчаянно ухватилась за первый попавшийся оплот — навернувшихся по окончанию университета любовь и замужество. Теперь Дуне понадобилась подмога с её Милаем, вольнолюбивым ангелочком. А доверять каким-то нянькам, ни одна из которых не смогла бы с деликатностью отнестись к особенностям малыша, или отправлять его в окружение диких детсадовцев, она ни в кои веки не собиралась. Что касается помощи мужа — тот, увы, был оккупирован работой. К тому же, при всей любви к нему (но куда меньшей, чем к Милаю), Дуня считала его недостаточно внимательным и шустрым для присмотра над сыном. Григорий хотел полюбить племянника… Ведь любить детей (в хорошем, конечно, смысле) ему никогда не было сложно. Но душу пронзило противоположное чувство. Из-за него стало стыдно. Может, дело было прежде всего в этом одичалом и алчном взгляде… Он появлялся у всех малюток время от времени, такова уж была их необузданная и любознательная натура. Но у Милая сводил с ума, как у маньяка, видящего весь мир своей игрушкой и не знающего уравновешенность и человечность. Воспитывала Дуня сыночка по своим правилам: любые увлечения будь то швыряние вещей, среди коих, ой, иногда оказывались ломкие, она не позволяла пресекать. Как ни старался Григорий вразумить сестру, что подобные методы воспитания могут быть не менее губительны и «нечеловечны», чем самые жестокие, Дуня не желала ничего слушать. Однажды, устав от бесконечных лекций брата, она велела ему либо просто замолкнуть, либо убираться восвояси, раз он не мог просто помочь без всяких претензий. Григорий и рад бы был уйти…Но слишком давило на него давно укоренившееся чувство. Которому он не мог отказать. Как и никогда раньше… Милаю вскоре начало безумно нравится дёргать маму за волосы, побивать (вроде как легонько) её кулачками, колоть всем ноги рожками, а также упрямо совать пальцы в розетку, забираться на балконные перила и приближать руку к сожжённой конфорке на плите. Он с хохотом наблюдал за разнообразием эмоций взрослых, от вымученной улыбки до испуганных криков и слёз. Из-за постоянных хулиганств Милая гости к Дуне приходили всё реже. Особенно после знаменательного скандала, когда мальчик вонзил вилку в колено соседской дочке. От всеобщих воплей грозилось произойти землетрясение. За «выродка» в адрес дитятки Дуня на прощанье выдала каждому гостю по красноречивому прозвищу и окатила грязью всю их родословную. Сокрушительный конец однажды пришёл и терпению Григория. В тот день на его шее висел необычный оберег, что подарил озорной мальчик из детского сада. Пузырёк, наполненный песком с посланием: «Дядь Гриша пусть ваша жизнь никогда не будет…» — последнее слово заменял неприличный рисунок. Милай забрался на стол и обнял дядю. Он никогда не делал ничего подобного прежде. Григорий не оттолкнул племянника. Но затем раздался дребезг. Ещё до того, как руки коснулись образовавшейся на шее и груди пустоты, Григорий понял, что разбили нечто дорогое ему. Трупик очаровательной поделки размазался по полу и никак не подлежал воскрешению… Милай победно загоготал, и на его голове запрыгали рожки. Спустя пару минут возмущённо вопящий малыш прибежал на кухню и показал маме краснючий зад. Обстрелянный оскорблениями Григорий обронил слово, которым, наверное, много лет хотел назвать Дуню. Сестра, покраснев сильнее пострадавшего места Милая, ударила брата. Хлопнула дверь, и квартира замолкла. А что происходило дальше, Григорий едва осознавал. Повсюду внезапно выросли рога. Разных размеров, но одинаково отвратительные. Словно у мира лезли наружу какие-то страшные болезненные кости. Рогалипсис — иначе назвать это было нельзя. И как бы ещё обойти эти рога…