Just come
На вампирских балах всегда собиралось много нечисти. Их крестили вампирскими сотни раз, от них открестили других тварей, перекрестили заклинанием все двери, окна, запретные коридоры катакомб и зубасто улыбающиеся трещины в стенах — другие существа всё равно находили способ пробраться. Льющаяся рекой второсортная (после Бога) кровь привлекала даже тех, кому питаться необходимости не было. С потолка танцевального зала свисали застывшие драгоценные дожди — они переливались белым золотом и слепили глаза. За призрачными занавесками в темноте ночи сверкали росчерки голодных взглядов. Будто назло, перед самым большим из окон стоял фонтан с тягучей кровью. В городе произошло великое событие: глава клана Каритас на семисотый день рождения собрал кровожадную аристократию на собственные похороны. Клишированно для долгожителей всадил самому себе в застывшее давным-давно сердце осиновый кол. Чон Чонгук ушел, когда голоса в голове стали уж слишком отчетливыми, но до того успел подарить прогнившему миру, где никогда не светило солнце, один из величайших вампирских кланов, поднявших мрачную бездну с колен. Пожертвовать юродивым детям собственную кровь. Вырастить в отсутствующей душе заботу с аккуратными когтями на руках — и даже не задушить ею наследников. В городе произошло великое событие: главою клана Каритас стал Ли Хисын. Весь его кабинет утонул в словах, написанных от руки на по-дорогому желтоватой бумаге: сожаления с поздравлениями, поздравления с сожалениями. И треть из них пришла от клана Симул — детей уже почти как сотню лет почившего Чон Хосока. Ёнджун, старший из них, светил в изящной толпе розовой от окрашивания кровью макушкой, перебегал от одной кучки гостей к другой, собирая сплетни из обрывков разговоров. Напоминал Чонсона и Рики. Наверное, из-за чрезмерного любопытства ему и не достался титул главы — тот перенял куда более спокойный Субин. В городе на великие события всем было плевать: вампиры жаждали драгоценной крови, сияния просторных залов и сплетен, способных заживо загрызть любое существо. После бала над кем-то чересчур загадочным свершится страшный суд, а красивые наследники могущественных родов объявят о помолвке. В газетах на по-дешевому желтоватой бумаге смазывающимися чернилами напечатают преувеличенную трагедию и лицемерные пожелания счастья, вскоре сыграется свадьба, и тогда родятся новые сплетни, обвинения и пары, и все начнется по новой. Пак Сонхун стоял несколько в стороне от всей этой острозубой толпы и задумчиво вертел в руках бокал с кровью. В спину впивались глаза из уличной темноты, но игнорировать их уже вошло в привычку. Перешептывания вампиров его возраста не замечать было куда сложнее: слишком часто на него, того самого красивого наследника, которому не светила больше роль главы, сегодня бросали двусмысленные взгляды. Пока что они его не интересовали. Он не планировал мелькать в газетных заголовках ближайшие лет тридцать. Чонгук говорил, что стоять в стороне не стоит. «Будь со всеми, даже если они тебе противны», «говори с другими, хоть от их лицемерия начинаешь желать кровопролития» — иначе можно попасть на колонку трагедий. Такие наставления нужны были Хисыну и Сонхуну — Рики и Чонсону пригодились бы совершенно противоположные. Но он не уставал, как Хисын. Ему просто нужны особенные жертвы. Те, с которых можно было вытянуть роковую информацию, а потом бережно положить на полочку в коллекцию компромата. Никто не знал, насколько он на самом деле защищен, но все это поймут, если ему вдруг будет угрожать опасность. — Почему же третий сын великого клана Каритас стоит в одиночестве, пока другие развлекаются? — внезапно раздался совсем рядом незнакомый голос. — Скорбит ли он по отцу? Или же, — в лисьем взгляде прорезалось что-то саркастичное, — он печалится тому, что титул главы достался не ему? Парень перед ним вежливо улыбался. Под теми самыми лисьими глазами сверкало несколько крохотных жемчужин, а в зрачках скакали искры какого-то тягучего веселья. Волосы были выкрашены в розовый, но на нём это не выглядело кровожадно или странно: они казались светлее и одновременно темнее популярного оттенка. Напоминало о ягодах и рассвете — о чем-то детском. Он словно не являлся угрозой, а все его очевидно напускная зловещесть скорее забавляла, чем пугала. И парень будто бы и сам это понимал, поэтому совсем не смутился, когда резко стал обеспокоенным и спросил: — А если серьезно, все в порядке у вас? Вы казались очень… потерянным. У него был странный говор. Определенно не грубый, как у выходцев из низших кланов или существ, захотевших произвести на вампиров впечатление. И не ломаный, как и у большинства иностранцев. Такой витиеватый и странный, словно его родной язык не менялся тысячелетиями. Отдающий чем-то древним. Интересно. — Все хорошо, не стоит беспокоиться, — Сонхун склонил голову в немом извинении. — Могу ли я узнать ваше имя? — Ким Сону, — представился парень. — Вот как… Я не видел вас раньше. Из какого вы клана? — Вы его не знаете, — с лёгкой заминкой произнес Сону, — он образовался совсем недавно и, вероятно, распадется скоро. Голову этим забивать не стоит. А видеть меня и не могли вы, я впервые на вампирском балу. Признаться, я впечатлен вашем поместьем. Все это… выглядит потрясающе. Жаль окроплять его кровью, но видел я, как трое вампиров забрали несколько бутылок и покинули зал около двадцати минут назад. Смеялись они недобро. Сонхун тяжело вздохнул и окинул взглядом толпу, чтобы подтвердить свои догадки. Конечно. Кто еще будет сбегать с праздничного мероприятия при первом проявлении скуки и появлении идеи. — Ох, прошу прощения, — неловко усмехнулся Сонхун, — это мои братья и их друг, старший сын клана Симул. Если они что-то сотворят, они же и будут отвечать за это. Остановить их вряд ли удастся, так что давайте забудем об этом. — Как вам угодно. Познакомившись с вами и поглядев издалека на нового главу Каритас, я полагал, что такой же спокойный и весь ваш клан. Интересно все в жизни получается. К слову, то же я мыслил и о клане Симул… Ох, извините, если задел я вас или… — Сону внезапно запнулся, осознав, что он сказал, неловко отвел взгляд и слегка покраснел. Он казался совсем юным, не знавшим ещё, что творилось в высшем свете и как себя здесь нужно было вести. Никто, кроме братьев и близких друзей, в здравом уме не подошёл бы к третьему сыну Каритас и не отвлек бы его от мыслей. Даже если бы он прямо у них на глазах перерезал себе горло серебряным ножом, никто не пошевелился бы, пока он бы не умер — лишь только после этого последовали бы попытки докричаться, привести в сознание или вернуть сбежавшую жизнь обратно в бренное тело. Значит, он и вправду из молодого клана? Обычно выходцы оттуда вели себя весьма вызывающе и искали лишь возможность заключить брак с кем-то влиятельным, но в беспокойстве Сону не было никакого подтекста. Интересно не то, что он мог рассказать, но то, кем он являлся. Сонхуну, кажется, впервые не хотелось выпрыгнуть из окна и сбежать в трущобы, к тем, кто выглядывал сейчас из темноты и снился детям в кошмарах, лишь бы не слушать дальше это въедливое лицемерие. — Нет-нет, все в порядке. По крайней мере, пока это остаётся между нами, — он многозначительно улыбнулся, ненароком сверкнув клыками, — и, если говорить о Симул, то старший — скорее исключение. Вы знакомы с кем-то оттуда? — Третий сын сегодня ко мне подходил. Он показался мне достаточно приятным. Ещё он меня пригласил на следующий танец. — Я бы не соглашался. С ним стоит быть внимательнее, вероятно, он желает лишь повеселиться. Третий сын Симул… достаточно ветреный, если вы понимаете, о чем я, — он не удержался от подмигивания. Сону неловко отвел взгляд, будто ему было не по нраву это, но Сонхун видел, как по чужому лицу пауком поползла заговорщицкая улыбка. — Признаться, я и сам отказал, хоть это и грубо было со стороны моей. Я бы хотел станцевать с другим вампиром, если он позволит. — И кто же это, если не секрет? — Вы. Разочарование в груди поднялось слишком быстро. Оно выедало внутренности, разрывало в клочья всё хорошее впечатление о Сону, крало заинтересованность из глаз. Наивно было полагать, что хоть кому-то, кроме братьев, он интересен как Пак Сонхун, а не как третий сын великого клана Каритас. Воздух в зале чересчур резко похолодел. — Извините, Ким Сону. Боюсь, мне придется отказать вам. К тому же, полагаю, мне стоит разобраться с тем, что учинили мои братья. Было приятно поговорить, но мне нужно покинуть вас. Ещё увидимся. Он говорил слишком холодно, шагал слишком громко, уходил слишком заметно. Сонхун чувствовал, как за ним следили глаза: голодные — окон, тревожные — Хисына, заинтересованные — толпы. И Сону. Он думал, что в них, как обычно бывает у низших вампиров, будут стоять напускные слезы и разбиваться на осколки зрачки, а через пять минут они радостно заблестят предвкушением и надеждой в разговоре с другим аристократом. Но от его взгляда по рукам пробирался холод — и будто выжигался невидимый узор на запястьях. И будто высшим вампиром здесь был не Сонхун. И будто Ким Сону — не Ким Сону вовсе. И Сонхун затылком чувствовал его улыбку. И искорки в глазах, готовые выскочить из зрачков и сжечь все поместье Каритас. И слышал голос, хотя Сону, кажется, вслух ничего не говорил. — Iterum te videre.***
— Кто-нибудь из вас знает, кто такой Ким Сону? Застать всех братьев Каритас в одной комнате после смерти Чонгука стало почти невозможно. На Хисына свалилось слишком много обязанностей, которые раньше висели на шее отца — и висели самым настоящим камнем. Сонхун и не предполагал, что их так много, но сейчас ему казалось, что, раздай он хотя бы часть из них сыновьям, сумел бы прожить на пару десятков лет больше. Сонхун и Чонсон — внезапно, как и его желание вновь заниматься музыкой — по возможности помогали брату, но у них получалось откровенно — кровь от крови, Пак от Пака — ужасно. Рики носился по дому, запирался в танцевальном зале и доставал Чонсона — изменилось только время, которое проходило в одиночестве. Теперь он проводил перед зеркалами по несколько часов, пока отражение не начинало двоиться в глазах, и слишком часто разбивал колени. Чонсон писал песни. Строчки закрадывались на салфетки, блокноты, столы, обои, картины — они, чернильные паразиты, ползали повсюду и сбивали с мыслей. Он не выпускал ничего последние два года, и псевдоним «Джей» постепенно ушел с вампирских языков, потому теперь его требовалось спасать студийным альбомом. А Сонхуна развлекали кошмары. Невнятные и мрачные, с сотнями бесконечных коридоров и абсолютной тишиной вокруг. Он проживал там по несколько дней, страдая от голода, но так и не находил выход. Иногда он слышал чьи-то голоса, говорящие на смутно знакомом языке, и клацанье зубов. В такие моменты ему почему-то становилось так страшно, что он начинал бежать, заходя все глубже в лабиринты серых коридоров, все дальше в темноту, пока не падал на колени в непроглядном мраке, не видя даже каменных стен. Ноги немели, в лёгкие забивался, как земля, если открыть крышку гроба, холодный воздух, руки дрожали — но этого было недостаточно. Он не мог сбежать. И здесь, на тонкой грани истерики, собираясь в отчаянии вскрыть эту тьму криком, он слышал ту же загадочную фразу, тот же ледяной голос. Iterum te videre. И просыпался. — Я знаю довольно много вампиров, — задумчиво отозвался Хисын, — но не могу вспомнить никого с таким именем… По крайней мере, вот так просто. — Без понятия, кто это, — бросил Чонсон, не отвлекаясь от записей, — Рики? — Также, — младший с усталым вздохом упал на диван. Тогда, стащив с праздника бутылки крови, Ёнджун попытался выкрасить его в розовый. Никто из них так и не понял, как они вышли в светло-фиолетовый, но Рики все устроило, поэтому теперь он при каждой возможности зарывался пальцами в волосы и пытался углядеть частичку цвета. — Откуда ты вообще его знаешь? — поинтересовался Хисын. — Ты редко спрашиваешь о ком-либо. Очевидно, он тебя чем-то зацепил. — Мы познакомились на балу в честь твоего становления главой. Он из какого-то неизвестного рода, а ещё у него странная манера речи. Мы немного поговорили, он показался мне интересным, но потом он попытался пригласить меня на танец, как большинство низших вампиров, и я ушел. Больше я его не видел. Еще он, кажется, говорил, что с ним общался Бомгю. — Я видел, как ты уходил… Хм. Мальчик с розовыми волосами, похожий на лису? — Да, — кивнул Сонхун, — куда он делся после нашего разговора? — Уехал, — пожал плечами Хисын. — Я не присылал ему приглашение, но, наверное, он прошел с кем-то из высших. С тем же Бомгю. Терпеть не могу открытые балы, а скоро всех собирать на мой день рождения… Черт бы побрал эти обязанности главы. — Значит, конкретно ты был его целью, — подал голос Чонсон. — У тебя поклонников, конечно, хоть отбавляй. Никогда не понимал, почему ты настолько популярен. — Он самый красивый, — Рики без спроса выдернул блокнот с набросками текста новой песни из рук брата. — После меня, конечно, но я еще слишком мелкий для брака, а у него как раз идеальный возраст для такого. У тебя вот здесь сбился ритм. На Хисына больше никто не претендует, а ты… ну… — Слишком хорош? — Слишком придурок. Ты неправильно написал это слово. Вообще, сиди сочиняй песенки дальше, нужен тебе этот брак? — И то верно, — согласился Чонсон, забирая блокнот обратно. А потом посмотрел поверх прямо на Сонхуна, улыбнулся хитро, заговорил так тягуче. — Другой вопрос, чем же этот Сону так заинтересовал нашего дорогого брата, если он до сих пор его забыть не может. — О, дорогой братец, расскажи же нам, почему его образ все еще стоит у тебя перед глазами? — вторил ему Рики. — Что он в тебе пробуждает? Неведомые тебе доселе чувства? Не волнуйся, мы поможем облечь их в слова. — Идите к черту. С вами можно общаться, только пока вы не ведете себя как герои дешевой комедии, — Сонхун фыркнул, демонстративно сложив руки на груди, и ушел из комнаты. — Не волнуйся, мы заставим Ёнджуна выбить из Бомгю его адрес! — Вы переигрываете, — нахмурился Хисын. — Он тоже, — проворчал в ответ Чонсон, — если мы, по его мнению, живём в комедии, то он, очевидно, в драме. — Но про этого Ким Сону и вправду нужно будет разузнать побольше, — заметил Рики. — Разумеется. Я уже набросал письмо Ёнджуну. Хисын на это лишь смиренно вздохнул.***
— Господи. — Не я. — Какой ужас. — Согласен, в комнате у тебя бардак жуткий. — Просто кошмар. — Ну, не настолько. — Господи! — Уже было! — Заткнись, ради Бога! Сатаны! Неважно! Я из-за тебя чуть к отцу не отправился! Поместье Каритас было старым, но прочным, построенным из угловатых булыжников. Здесь в паутине путались вековые тайны, стены коридоров помнили тех, кого давно уже нет в живых, а случайные подсвечники открывали проходы в секретные комнаты. Среди низших вампиров ходили слухи, что именно в них и собирались раньше семеро великих вампиров: Ким Сокджин, Мин Юнги, Чон Хосок, Ким Намджун, Пак Чимин, Ким Тэхён и Чон Чонгук. Большинство из них ныне либо погибло, либо бесследно исчезло. Только кланы, созданные ими — Пеккатум, Симул, Серафим, Операм и Каритас — знали, что все важные встречи проходили в заброшенном поместье Сокджина и Намджуна. Они отдали слишком многое для своих названных братьев и слишком поздно осознали, что сошли с ума в одиночестве, не оставив наследников. А ещё поместье Каритас было невероятно огромным. Если не прислушиваться вампирским слухом — в жизни не понять из гостиной, что происходило в восточном крыле. Сонхун мирно зашёл в комнату — все еще с легкой, почти детской обидой на братьев. Они не знали, почему в липкой памяти Сонхуна завяз образ парня с лисьими глазами. Не из-за внешности, не из-за странной речи, похожей на туманную реку, по которой когда-то в дань традиции наверняка сплавляли трупы. Но из-за этих проклятых слов, из-за сверхъестественного холода и тона, режущего без анестезии. И когда он обернулся… — Я же говорил, что увидимся мы еще. На подоконнике сидел Ким Сону собственной персоной, разве что в менее парадной одежде. Смотрел так невинно, с лёгким налетом веселья в глазах, словно не он пробрался в спальню третьего сына великого клана Каритас, не он напугал его до смерти, не он застрял в мыслях холодом и упорно не хотел оттуда уходить. — Как вы… ты… Вообще зашёл? — спросил Сонхун, успокоившись. — Полагаю я, что мы можем обращаться на «ты», — конечно, от него не укрылась эта заминка. — Я пролез через окно. Преодолеть стены вокруг поместья не так тяжело, как думаешь ты. А вскрыть окно может даже низший вампир, если пользуется тем, что в черепе лежит. Вам стоило бы усилить охрану, если жизнь дорога. — Ты же понимаешь, что я могу сдать тебя полиции? — нахмурился Сонхун. — Конечно, — чересчур весело кивнул Сону, — только не сделаешь этого ты. — Откуда такая уверенность? — Просто знаю, — он пожал плечами, а потом резко стал серьезным. — Я хотел извиниться за случай тот на балу. Мне спешить так не стоило. Но я бы желал сохранить с тобою общение, Пак Сонхун. Сонхун на секунду замер. Его поразило — навылет, настолько сильно, что непонятно, к лучшему это или к худшему, — что хоть кому-то, пусть даже низшему вампиру, он был интересен как личность, а не как наследник могущественного рода. Что этот кто-то не сдался даже после его отказа, когда он неверно понял ситуацию. И это «Пак Сонхун» у Сону вышло так естественно. Словно он произносил это сотни раз до и произнесет сотни раз после. Похожее на ветряную спираль из детских мультфильмов. Кратковременное, но драгоценное. Хотелось схоронить где-то под боком и глупо улыбаться, вспоминая порывами. — …Если вы того желаете, я уйду, — неуверенно произнес Сону, выдергивая из мыслей. — Нет! — чересчур резко выдохнул Сонхун, напугав вампира. Его голос виновато смягчился. — Извини за крики. Можешь обращаться ко мне на «ты». И… я буду благодарен, если ты останешься. Сону сиял, напоминая солнце, которое Сонхун никогда не видел, и ему невольно хотелось улыбнуться в ответ.Kiss me
Сону приходил часто. Он приносил с собою солнечный свет, ворованный из сказок, запах ягод, родниковой воды и чего-то древнего. Он сплетал витиеватой речью паутину, которою потихоньку обвешивал чужую комнату, и будил своею яркостью вековые стены. Он с интересом слушал, когда Сонхун рассказывал какие-то истории из детства, и молчал, если понимал, что тот не настроен на беседу. Сону просто был. И это успокаивало лучше, чем одиночество. Сонхун не привык к такому общению. Вампиры никогда не были детьми — а если кто и обращался в малом возрасте, то так навечно и оставался заточенным в юное тело. Они стали братьями с разницей в несколько десятков лет, но одновременно с этим никто из них не был старше двадцати или младше шестнадцати. Чонсону и Рики повезло так спеться, Хисын всегда был нелюдим, потому отсутствие близких друзей его не волновало, но Сонхун уставал от образа жизни второго и четвертого братьев, не хотел — да и не видел смысла — доставать первого, и в итоге оставался в скучном одиночестве, которое со временем начало пугать. Он знал, что мог положиться на родных, доверял им, но вот так мягко разговаривать с ними, не имея никаких обязательств и секретов, казалось ему выше собственных сил. Он подпустил низшего вампира непозволительно близко, но это не пугало и не смущало. Почему-то. — Iterum te videre, — однажды бросил Сону, запрыгнув на подоконник, чтобы уйти. И тогда древность перестала быть призрачным ощущением. Она поползла по стенам плесенью, легла пылью на пол, выдохнула могильным холодом в комнату. У Сонхуна внутри все шевелящееся внезапно остановилось, а застывшее — начало трепетать. Секундное ощущение. Всего лишь. Но на курок тоже можно было нажать в один момент — а пуля, если попадала в цель, обрывала жизнь кого-то великого. — Что это за язык? — осторожно спросил Сонхун, смаргивая ощущение игл в глазах. Голос странно дрожал, словно отзываясь эхом в ледяной пещере. — Латынь. Я говорил тебе подобное когда-то. Думал, знаешь ты язык этот. Все хорошо? — он в тревоге чуть склонил голову к плечу. Закинул ноги, уже висевшие снаружи, обратно и, немного подумав, закрыл окно. Теперь Сону сверлил его таким же обеспокоенным взглядом, как тогда, на балу. — Да, все в порядке, просто… — Сонхун зажмурился, пытаясь подобрать слова, а потом резко выдохнул. — он странный. Это ведь… мертвый язык. Зачем ты его учишь? — Мы все здесь мертвые, так почему бы и нет? — чересчур флегматично пожал плечами Сону и словно виновато отвёл взгляд. Неправдоподобно. Так, как будто это ложь, оправдание, ложное оправдание. Сонхун аккуратно подошёл к нему. Он ступал медленно, словно боясь издать лишний шум или слишком резко дернуться. Древность оплетала все вокруг, норовила пробраться в легкие и расцвести там вакуумом, но это будто перестало иметь какое-либо значение. Сону прикрыл глаза и отвернул голову в сторону, но все равно казалось, что он неотрывно наблюдал. — Сону, — Сонхун бережно взял его за подбородок, поворачивая голову обратно. Совсем невесомо, давая возможность уйти от касания, потому что это было слишком. Просто слишком. — Сону, посмотри на меня, пожалуйста. Он не давил. Ему казалось, что сейчас нельзя даже толком касаться — ни физически, ни словами. Сонхун и не заметил, как они перешли на полушепот, словно слегка повысишь тон — и барабанные перепонки просто лопнут. — Пеккатум, Симул, Серафим, Операм, Каритас, — тихо сказал Сону, все еще не поднимая взгляд, — эти слова из латыни взяты. Но ведь кланы, что обозначены ими, живы. Сонхун нахмурился. Это было неправдой. Потому как один из кланов давно упокоился в истории. Каритас и Симул были самыми известными родами. Их главы позаботились о том, чтобы первые наследники не стали последними и оставили вторых, те — третьих, и так до тех пор, пока в них не останется даже крупицы первоначальных идей и воспитания отцов. Операм, клан Ким Тэхёна, возник совсем недавно. Девушки оттуда исправно посещали все мероприятия, но было заметно, насколько они еще юны и как вампиры, и как люди. Клан Серафим считался самым скандальным: почти сразу, как они образовались, одна из девушек — Ким Гарам — бесследно исчезла. Ее имя и фотография мелькали в газетах в течение нескольких лет, пока общество не устало от нее окончательно. Даже полиция отчаялась найти ее, и Гарам записали как погибшую. Позже Серафим совершили то, о чем никто не мог даже подумать: они ушли жить в людской мир, отказавшись от вампирского. Каждый высказывал свое осуждение, некоторые пытались найти их и казнить как предателей, но они оборвали все связи, не оставили никаких следов. Поместье Серафим было сожжено дотла, а имя их главы, Пак Чимина, до сих пор старательно пытались вычеркнуть из истории. — Сонхун, — вкрадчиво позвал Сону, выдергивая из мыслей, — скажи, что говорят о клане Пеккатум? — Зачем тебе это? — Просто скажи, — он умоляюще взглянул на него, — пожалуйста. Я объясню все позже. О клане Пеккатум не говорили. О нем лишь шептались в запертых комнатах, тревожно косясь на дверь, словно за ней подслушивали призраки наследников мертвого рода. Пеккатум был страшилкой для взрослых, до ужаса реальной и нереальной одновременно. Но они с Сону и находились за закрытыми дверями, перешептываясь о многолетней истории. Чужое холодное дыхание щекотало губы, и Сонхун хотел слегка отодвинуться, но Сону каким-то паническим жестом вцепился в его ладони у себя на щеках. — Говори так. — Пеккатум… Там главою являлся Мин Юнги. Это был самый старший из высших кланов, но уже вымерший, — неохотно начал Сонхун, чувствуя, как иррациональный страх от одного только названия рода сковывал по ногам. — Они ненавидели любые мероприятия и крайне редко появлялись на вампирах. Никто не знал, где они жили, у них не было даже собственного поместья. Их воротило от человеческой крови, но они питались вампирской. В какой-то момент Пеккатум просто окончательно исчезли из общества, никто не смог найти даже следов присутствия их в этом мире. А ещё они… говорили на латыни. Сонхун тревожно посмотрел на Сону. Он ждал каких-то действий, объяснений, он ждал… хоть чего-то. К чему такое любопытство к мертвому жуткому клану. Почему он говорил на латыни. Но Сону лишь тихо усмехнулся, словно нарочно пустив по спине Сонхуна мурашки, и виновато улыбнулся. — Мне пора. — Сону, пожалуйста, не лезь в это. — Во что? — В Пеккатум. В латынь. В историю, — лихорадочно пробормотал Сонхун. — Не пытайся найти их, даже если они ещё живы. Это просто страшилка, когда-то бывшая реальностью. Оно того не стоит. Я не хочу, чтобы- — Сонхун, — аккуратно прервал Сону. Он слегка сжал свои руки поверх его, чтобы привлечь внимание, но Сонхуна будто током прошибло от этого касания. Он непозволительно часто стал проваливаться в мысли. Непозволительно глубоко раскрывал себя, свои страхи и мечты, истинную личность. Непозволительно близко подпустил к себе низшего вампира. Кошмары ужасно ослабили его. Он не мог нормально спать, стал меньше есть, пугался каждого шороха. Иногда ему казалось, что за следующим поворотом знакомого с детства коридора возникнет новый: чужой, темный и бесконечный. Тогда руки начинали мелко дрожать, а глаза стекленели. И то, что об этой слабости знал кто-то вроде Ким Сону… Сонхун судорожно вздохнул от непривычного касания. Вакуум древности, казалось, все же пролез в его легкие заражением. Губы Сону были слишком холодные даже по меркам вампиров. Он осторожно убрал руки — их руки — от своего лица, аккуратно сцепил их между собой, заземляя, не давая упасть обратно в пучину мыслей. Он целовал так бережно, словно извинялся за нечто куда более важное, чем знание латыни. Он зацепился за последнюю возможность удержать Сонхуна здесь, в этой реальности, в здравом уме, зацепился самыми клыками, высвобождая тягучую кровь и в извинении собирая ее языком, хотя от вампирской гнили должно тошнить. Когда Сону отстранился, Сонхун молча прижал его к себе. Ему было невероятно холодно, но этот лёд казался чем-то правильным, почти родным. Хотелось заплакать. Хотелось поцеловаться ещё раз. Хотелось обнимать его до конца самого мироздания. — Я тебе расскажу все, — голос Сону странно дрожал, — и о латыни, и о том, почему я подошёл к тебе тогда, и о клане, в котором я состою. Я тебя познакомлю со своими братьями. Пожалуйста, подожди только. — Я могу тебе доверять? — аккуратно спросил Сонхун. — Я… — ответил Сону после небольшой паузы. — Извини. Ты сам это должен решить. Но тебе я не врал. Никогда. Только недоговаривал. — Я понял, — кивнул Сонхун, — тогда… завтра? — Завтра. — Мы поговорим о том, что произошло сегодня? — Мы поговорим о том, что произошло сегодня. — Обещаешь?... — Обещаю.***
Они не поговорили. У Сонхуна в мыслях роилось слишком много вопросов. Он пообещал себе не лезть в загадку личности Сону, дожидаясь, когда тот сам сможет все рассказать, но история клана Пеккатум вонзилась в голову кинжалом, отзываясь тревогой при каждом удобном и не очень случае. Но были и другие вопросы. Он не понимал, почему Сону тогда его поцеловал — почему Сонхун не оттолкнул его. Почему они вообще дошли до этой точки, когда каждый давал сотни возможностей остановиться. Такая связь с низшим вампиром — не одна ночь и даже не две, но желание провести вместе целую вечность — сулила высшему огромные проблемы. Он слышал, что некоторых даже изгоняли из собственных семей и заставляли отказаться от рода. Он знал, что его братья никогда так не поступили бы, да и те же Симул или Операм казались достаточно терпимыми к подобным бракам, но остальное вампирской общество было куда более консервативным. И по-хорошему на этом нужно было закончить. В том «завтра», которое они друг другу пообещали, стоило сказать, что никаких чувств нет и в помине. Что все это было ошибкой, давлением ситуации, потерей контроля. Тогда они извинились бы друг перед другом, перешли бы на «вы», Сону в последний раз бы бросил что-то на латыни, и на этом их история закончилась бы. Может, они неловко пересекутся взглядами на очередном балу, но больше никогда не окажутся так близко, как раньше. В горле от одной только мысли скреблось что-то, похожее на отчаяние. Поэтому в том «завтра», которое случилось, они так и не поговорили. Тело Сону плавилось под его касаниями. Он казался слишком хрупким, слишком невинным для того, что происходило, происходит и должно произойти. Он захлебывался дыханием, но сам отчаянно тянулся за новыми поцелуями, будто стремясь к тому, чтобы утонуть в этих ощущениях, боясь, что нечто подобное больше никогда не повторится. Даже с растрепанными волосами и покрасневшими щеками, он все еще напоминал о детстве. Но с детством не делали то, что Сонхун собирался совершить с Сону. Когда он спустился к шее, тот будто совсем перестал дышать. Сонхуну на секунду подумалось, что его кровь наверняка отдавала чем-то ягодным — странное ощущение, желание проверить это, молнией задрожало на кончиках пальцев. Он сам не заметил, как приблизился клыками опасно близко к бледной коже. — Prohibere — внезапно выдохнул Сону, вжавшись спиной в стену. Он пронизывающе глядел на него сверху вниз, а в глазах плескалась смесь сожалений и извинений. Будто он не хотел это прерывать — но и начинать тоже. Он также шумно дышал, также открывал доступ к шее, давая выбор, но теперь продолжать дальше казалось насилием. Сонхун с лёгким сожалением отстранился, с почти детской обидой отошёл от него — наверное, слишком демонстративно далеко. Сону взглянул на него с немой благодарностью. Приоткрыл рот, будто собираясь что-то сказать, но в конце концов просто прикусил губу и отвел глаза. В них почему-то блестели слезы. Или Сонхуну просто померещилось. Сону тихо выскользнул в окно, забрав с собою холод, солнечный свет и древность. Казалось, что больше он не вернётся сюда.And bite me
Сонхун не хотел об этом думать. Тогда отсутствие разговора казалось неважным. Логика проиграла чувствам — но лишь временно. Она была ранена, но не мертва. И теперь вернулась, чтобы Сонхуна добить. Потому что сейчас отсутствие разговора казалось важным. Потому что Сону и вправду больше не вернулся. Снова спрашивать о нем у братьев было себе дороже — тогда они могли перестать шутить и начать воспринимать все всерьез. И даже если они в какой-то степени были бы правы, тревожить их раньше того момента, когда проблема станет слишком очевидной, не хотелось. Он пробовал писать Бомгю, но слишком сильно опасался, что от него могут поползти слухи, и потому незаконченное письмо так и осталось лежать где-то в недрах ящика стола. И чтобы не дать мыслям об их неясных взаимоотношениях забить голову, он отвлекся на клан Пеккатум. В архивах отца он нашел лишь небольшую переписку с Мин Юнги. Первым всегда писал Чонгук — писал на латыни, очевидно, достаточно корявой. Глава Пеккатум отвечал коротко, а в конце всегда оставлял уже знакомое «Iterum te videre». Он зачем-то отправлял обратно и письмо отца с пометками — Сонхун сначала не понял, а потом заметил, что в более новых текстах исправлений стало меньше. Интересно. Переписка внезапно обрывалась почти двести лет назад. Судя по всему, это был первый и последний раз, когда Мин Юнги написал главе Каритас, а не наоборот. И привычного «Iterum te videre» Сонхун там не заметил. Он подозревал, что это были далеко не все письма. Чонгук, строя взаимоотношения на доверии, мало что скрывал от наследников, но, очевидно, рассказать абсолютно все не мог. Большинство его переписок осталось в свободном доступе, но некоторые отдельные письма он спрятал в особенный шкафчик. И, хоть Чонгук и дал ключ от него, все же попросил не открывать его из праздного любопытства — и до сих пор никто из наследников рода Каритас к нему не прикасался. Сонхун не собирался становиться первым. Пеккатум перестали выходить на связь примерно тогда, когда он только обратился. Они переродились в страшилку — так пусть ею остаются. Он не хотел лезть в чужой неприветливый склеп. — О чем задумался? Сонхун вздрогнул от чужого касания. Шум все той же лицемерной толпы разом навалился на барабанные перепонки, заставляя рефлекторно зажмуриться. — Неважно, — он слегка дернул плечом, сбрасывая руку Рики. — Может быть, — отступил тот, — но ты стал чересчур задумчивым. И нервным. Не хочешь сходить проветриться? — Нет, спасибо. — Как знаешь. Все было так же, как в тот вечер. В затылок смотрели голодные глаза нечисти, с потолка свисали драгоценные дожди, фонтан с кровью стоял прямо перед темным окном. Аристократы обменивались зубастыми сплетнями и поздравляли Хисына — теперь с днём рождения — при каждом удобном и не очень случае. Иногда в их речах эхом отзывалось искусственно растянутое сожаление — ещё не прошел достаточный срок, чтобы можно было спокойно забыть о трагедии. Но кое-что изменилось. Рики больше не планировал сбежать вместе с Чонсоном и Ёнджуном. Он тревожно поглядывал на Сонхуна, словно боясь, что тот в любой момент может упасть в обморок. Да и Чонсон все время отвлекался, терял нить разговора с другом, бросая обеспокоенные взгляды на брата. И Сону не было. А потом оказалось, что был. И даже не разобрать, проклятие это или благословение. Когда Сонхун заметил его в толпе, он просто смотрел. Знал, что больше таких вампиров — тех, которые воровали себе солнце из сказок и напоминали детство — больше быть не могло ни здесь, ни в этом мире, ни в параллельных вселенных. Но все равно не до конца верил, что он вообще был. Сону обернулся как раз в тот момент, когда Рики проследил за чужим взглядом. — Это… Сону сорвался с места. — Сонхун! А Сонхун погнался за ним. Он расталкивал аристократов и низших вампиров, пришедших попытать удачу, совершенно не волнуясь, что о нем подумают, что напишут наутро в жёлтой прессе. Он просто надеялся не потерять странно-розовую макушку из виду, но краем глаза все же заметил, как Рики и Чонсон подорвались за ним. Кажется, они звали его по имени, но это было неважно. Он объяснит им все позже. Зал находился на втором этаже, и Сону закономерно понесся в сторону парадной лестницы. После ослепительного блеска драгоценностей коридорный полумрак выедал глаза, поэтому приходилось ориентироваться на слух. Каким-то образом к первому этажу они сумели оторваться от братьев. Сонхун был уверен, что Сону побежит к выходу, но торопливые шаги звучали все ниже и ниже, спускаясь в персональный кошмар всех наследников клана Каритас. В катакомбы. Одно из первых правил, что они услышали, попав в поместье: «не ходите в катакомбы. Никогда и ни за что не спускайтесь туда, а если и спустились — не идите в коридоры. Я надеюсь на ваше благоразумие». Надежды Чонгука не оправдались: спустя пятьдесят лет Рики и Чонсон, которым слишком уж нечем было заняться, решили испытать судьбу и пройти совсем немного по основному коридору. Они не планировали задерживаться внизу дольше пяти минут. Чонгук вытащил их, дрожащих от страха, неспособных связать вместе и двух слов, спустя несколько часов. Им стали сниться кошмары. Во сне они задыхались, а, просыпаясь, сбивчиво говорили о двух парнях: у одного волосы были красными, как кровь, у другого — белыми, как пепел. В реальности пугались каждого шороха, сжимали руки до кровавых полумесяцев на ладонях, лишь бы не показывать, как они бесконтрольно дрожали. Чонгук тогда спустился в катакомбы — один, без предупреждения кого-либо. Никто, кроме Сонхуна, об этом не знал, а ему просто не повезло не уснуть той ночью. Отец вернулся только под утро. С тех пор Чонсону и Рики перестали сниться кошмары, а Чонгуку начали мерещиться голоса, говорящие на латыни. Позже они узнали, что под поместьями других высших кланов также располагались спуски в катакомбы. Это была единая сеть беспросветных каменных коридоров, куда никто не заходил по меньшей мере пару столетий. Нигде не нашлось ни одной карты хотя бы небольшого участка этой системы, ни единого упоминания, зачем великая семерка построила ее. Катакомбы, из которых почти невозможно было выбраться. Катакомбы, после которых начинали мерещиться голоса и сниться кошмары. Катакомбы, о которых ничего не было известно. Сону забежал в первый коридор. А Сонхун погнался за ним. Он уже тогда подсознательно понял, что больше не вернётся, и мог лишь надеяться, что братья не последуют за ним. Он не хотел, чтобы один хоронил троих. Он и не желал, чтобы трое хоронили одного, но почему-то казалось, что выбора не было. Тьма вокруг начинала сдавливать сознание. Он уже не различал силуэт Сону впереди — он просто бежал, чтобы не останавливаться, не останавливался, чтобы бежать. Никакие действия в этом месте не имели смысла. И Сонхун внезапно осознал. Он уже был здесь. В своих кошмарах. Их насылало не место, а те, кто его населял. Вампиры, ненавидящие общество, вампиры, говорящие на латыни. Вампиры, которые и не были вампирами, потому как они ими питались. Клан Пеккатум. Ни встреча на балу, ни кошмары, ни поцелуи не были случайностью. Все просто шло к тому, чтобы заманить его сюда. Кто-то из темноты схватил его за руку и потащил за собой, заставляя бежать.***
Сонхун не знал, сколько времени они петляли по коридорам. В какой-то момент он просто отключился от всего мира, уйдя в пустоту вместо мыслей. Из оцепенения его вывели голоса — тихие, но в гробовой тишине они звучали громче стука сердца какой-нибудь человеческой жертвы. Он даже не пытался разобрать слова — очевидно, они говорили на латыни. Кто-то аккуратно подошёл к нему. Медленно опустился на колени. И позвал так виновато и разбито: — Пак Сонхун. У Сону в голосе дрожала истерика. Сонхун кожей чувствовал, как она стояла позади него, занеся кинжал и целясь в третье межреберье. Хотелось закрыть собою. Хотелось отобрать у нее нож и самому ударить в грудную клетку несколько раз, чтобы наверняка. Он почувствовал, как чужие ледяные руки замерли над его собственными, бесполезно лежащими на полу. — Не трогай меня. Холод моментально пропал. А Сону весьма неудачно попытался заглушить всхлипы. — Если ты собираешься заставлять его плакать, то, боюсь, проживёшь ты ещё меньше, чем можешь, — вкрадчиво шепнули где-то совсем рядом, над самым ухом. Сонхун рефлекторно отшатнулся. — Чонвон, — предупреждающе раздалось откуда-то слева. — Извини, — совершенно неискренне бросил первый голос, уходя в сторону второго. — Вы убьете меня? — равнодушно спросил Сонхун. Темнота выедала любые эмоции. Она не оставляла даже отчаяния — только бесконечную пустоту. — Нет! — вскрикнул Сону. Чересчур громко для катакомб. Чересчур живо. И лживо. — Да, — неумолимо сказал первый голос. Сонхун тускло отметил, что он говорил куда правильнее Сону, пусть и с лёгким странным акцентом. — На самом деле, обычно мы так не церемонимся, но это была просьба Сону. Я расскажу всю историю вкратце, если ты не против. — А если против? — Не думаю, что у тебя есть выбор, — с лёгким сожалением ответили из темноты. Голос немного помолчал, вздохнул, будто собираясь с мыслями, а потом начал. — Большинство вампиров питались человеческой кровью, в крайнем случае — животной, а от собственной их тошнило. У Мин Юнги все было ровно наоборот. Тем не менее, благодаря своему уму, он впечатлил вампиров из будущей великой семёрки, и они приняли его к себе. Чтобы ты понимал, это он построил катакомбы и помог остальным спроектировать их поместья. Он был первым, кто основал собственный клан, но одновременно с этим он не собирался искать наследников. Он не любил вампирское общество, но на поверхности его так или иначе знали все, поэтому он предпочел уйти под землю, сохранив контакт только с великой семёркой. Один из коридоров катакомб связан с проходом в человеческий мир, и однажды… Однажды оттуда во владения главы клана Пеккатум вывалились трое парней: Шим Джейк, Ким Сону и Ян Чонвон. Они дрожали от холода и истекали кровью, желая лишь поскорее умереть, чтобы больше не страдать от чужой ненависти. У Юнги не было выбора: он обратил их в вампиров, сделав наследниками клана Пеккатум, наследниками дурной крови, что текла в его венах и никогда не должна была смешаться с чьей-то ещё. Он не желал обрекать их на верную смерть от голода, потому заключил с главами великих кланов контракты, а после разорвал со всеми общение. — Каждый контракт был разный, — пояснил Чонвон, — условия ставили сами главы, Юнги лишь нужен был один ребенок от каждого рода. Только Чон Хосок расплатился… чем-то иным. Мы до сих пор не знаем, как они договорились. Пак Чимин отдал жертву сразу, как собрал клан. Ким Гарам просто не хотела жить, она не приняла второй шанс, который дал ей вампир. Она знала, на что идёт, но не отказалась. Лишь тускло радовалась тому, что ее смерть станет не напрасной. Клан Операм был собран совсем недавно, но Ким Тэхён обещал самостоятельно выбрать жертву при жизни. Потому Пеккатум оставалось лишь ждать. Чон Чонгук позволил забрать жертву только после его смерти. Он предоставил Пеккатум возможность самим выбрать того, кто будет убит, сделав исключение лишь для главы. — Почему они вообще пошли на этот контракт? — Потому что они были братьями, — вздохнул второй голос. — Не думай, что мы монстры. Будь мы таковыми, мы не спрашивали бы разрешения, а просто съели бы всех высших вампиров. Не только Сону, но и мы тоже не хотим тебя убивать. И Ким Гарам не хотели. Ты просто… не знаешь, какого это: когда ты настолько голоден, что готов наброситься на собственных братьев. Кровь низших вампиров помогает ненадолго, но одной только капли высших хватает на несколько месяцев. — Сонхун, — подал голос Сону. Все ещё дрожащий, но он, кажется, начинал справляться, — я просто… Я знаю, как ответишь ты. Но спрошу. Если кого-то из братьев ты отдать готов… Рики или Чонсона… или из клана Симул кого-то… Мы тебя отпустить можем. — Не трогай Симул, — одернул его Чонвон, — это нарушение контракта. Но в остальном предложение верное. Разумеется, ты ничего о нас не расскажешь. Сонхун невольно представил. Умоляющего о пощаде Рики — а они все равно заберут всю его кровь. Неестественно тихого Чонсона, который так и не успеет выпустить альбом. Что подумает о нем Хисын, если узнает. Что будет чувствовать Сону, который больше никогда не залезет к нему в комнату через окно. Он не хотел убивать Сонхуна, но в данных обстоятельствах он считал это единственно верным. Потому что добровольно позволил бы умереть братьям кто-то другой. Быть может, третий сын великого клана Каритас. Но не Пак Сонхун. — Я… Вы можете забрать меня. Сону бережно положил свои руки ему на щеки. Сонхун не видел его взгляда, но чувствовал, как он смотрел. Виновато, отчаянно и немного благодарно. Сонхун,на самом деле, не видел вообще ничего, но ощущал чужое дыхание у себя на губах. Слышал, как Чонвон и Джейк тихо отошли куда-то в глубину коридоров. Почему-то он был уверен, что у одного из них волосы красные, как кровь, а у другого — белые, как пепел. — Сонхун… — тихо выдохнул Сону, пуская мурашки вдоль позвоночника. Он убрал одну руку от его лица, и Сонхуну захотелось закрыть уши руками, лишь бы не слышать металлический звон. — Я знаю, что ты хочешь сказать. — Да? — Iterum te videre, — шепнул он, почему-то улыбнувшись. Сонхун почувствовал, как Сону на секунду задержал дыхание. — Iterum te videre — ответил он. Прижался своими искусанными губами к его — чтобы успокоить и заземлить, непонятно даже, кого из них двоих. И, может, Сонхуну только показалось, но его кровь будто и вправду была похожа на что-то ягодное. Сону, уткнувшись носом куда-то в макушку, бережно прижал его к себе обеими руками — Сонхун даже не заметил, как тот всадил серебряный нож ему в третье межреберье. Кровь, недвижимая биением сердца, мирно оставалась в теле, но жизнь медленно утекала из него. В объятьях Сону было по-родному холодно. Хотелось спать.