«— Где болит? «Там, где никому не видно», — подумал я…»
Р. Брэдбери
Чонгук кусает губы и сверлит которую минуту, сообщение с телефона: «приедешь?». Тэхён остаётся верным себе. Чонгуку приходится сложнее. Он невесомо водит пальцами по экрану, печатает, стирает, смотрит, когда Тэхён последний раз был онлайн, но каждый раз натыкается на треклятое «в сети». — разве это безопасно? — хочешь, я вызову тебе такси, встречу тебя, где обычно, м? Чонгук в тупике. Он не отнекивается, не ищет оправданий, вовсе нет, наоборот, он хочет, хочет так сильно, что кисти рук заламывает до дрожи в кончиках пальцев. — я пойму, если ты не приедешь, но ждать не перестану, всё хорошо, Гук. Тэхён всегда понимает, всегда прощает. За столько лет и обиду научился прятать, запирать на замок, но проговаривать. Чонгуку от этого тошно — он трусит. — я буду через полчаса. Он устало трёт глаза, встряхивает тело и душу и идёт собираться. Между ними неоднократно были разговоры на эти темы. Темы страха, зависимости, общественности. Чонгука они никогда не переставали волновать, Тэхёна, в свою очередь, научила жизнь — либо ты, либо тебя. Тэхён всегда выбирал их с Чонгуком. Чон так не мог, он оглядывался, натягивал маски, шапки, капюшоны, перебарывая себя в моменты фансервиса — он должен. От этого воротило, но он никогда не признавался Тэхёну, что эти минуты были блаженны, — они дарили иллюзию и возможность быть искренним — трусил. И сейчас он запихивает этот страх в рюкзак с трусами и наушниками, закрывает на замок и выскакивает за дверь. Тэхён заслуживает, чтобы в этой жизни выбирали его. Такси подъезжает быстро, и Чонгук прячется в нём, как за театральной ширмой. Слишком свежо воспоминание о снятом на телефон и на расстоянии видео, в котором он, как обычно, заходит домой с Бамом. Чонгук заверяет себя, что здесь нет камер: не от чего и не от кого прятаться. Смотрит в телефон — Тэхён молчит, экран гаснет. Чон просит остановить у поворота и выскакивает в ночной город. Шею и щеки ласкает прохладный ветер, холодит под одеждой, отрезвляет голову, опустошает душу, уносит с собой грузные мысли. До дома Тэхёна около десяти минут пешком, Чонгук ускоряет шаг, выдыхает от вида пустынных улиц, смотрит в чистое, ночное и звёздное небо и улыбается. Идиот. Какой же идиот.***
Он стоит перед дверью, как самый настоящий идиот. Тэхён всегда оставляет её открытой для него, не встречает, но всегда ждёт за ней. Чонгук опускает ладонь на ручку двери, та послушно поддаётся, и на него смотрят две пары чёрных глаз — в одной из он готов тонуть вечность. Ёнтан упирается носом в штанину, пока Тэхён взглядом целится в душу, как будто не привязал к своей ещё давным-давно. — Пришёл, — улыбается, отстраняясь от стены, сминает в объятиях, скользит руками под джинсовкой, цепляет пальцами майку, ластится и дышит шумно в ухо. Чонгук кивает, обхватывает плечи, трогает шею холодными пальцами, путается в волосах и спокойно выдыхает. Они не торопят момент, чмокают друг друга в губы, Тэхён — от него пахнет чем-то терпким, горьковатым — проверяет замок, снимает джинсовку, сбрасывает рюкзак, берёт за руку и ведёт на кухню. Липнет так, словно... — Ты выпил? — Это ты по губам понял или сам догадался? — Тэхён лукаво улыбается. — Есть повод? — Чон напрягается, когда видит на кухне открытое вино. Он прекрасно помнит, как много они говорили на тему частого употребления алкоголя Чонгуком на эфирах и вне их тоже. Не из предрассудков, не из-за общественного мнения, Тэхёна куда больше волновало состояние парня, как физическое, так и душевное после попоек. Повторения пройденного этапа Чонгуку не хочется. Тем более с Тэхёном. — Можно и так сказать, — он держит руку Чонгука, переплетает пальцы и смотрит то ли с усмешкой, то ли с волчьей тоской в глазах. Тэхён берёт бокал, Чон его твёрдо перехватывает и возвращает на место, медленно отодвигая. Тот не противится, шумно вздыхает и заметно обмякает на барном стуле. — У меня бессонница третий день, думал, вино поможет, — он больше не улыбается, смотрит чётко в глаза, уверенно тянет на себя, и Чонгук позволяет бедру врезаться в чужое оголённое. — И как? — Чонгук больше не злится — может, самую малость, но с этим они потом разберутся. Он ведёт свободной ладонью по чужому плечу, останавливается у шеи, путает волосы пальцами и наконец замечает, как разглаживается межбровная морщинка на лице напротив. — Хреново, голова ещё больше гудит, а сна ни в одном глазу, — Тэхён закрывает глаза, поддаётся на ласки вперёд, шумно дышит через нос и всё не хочет отпускать сплетённые ладони. — Врач из тебя никудышный, — Чону позволяют уместиться между голых бёдер, вжимают в себя, цепляясь за талию свободной рукой, и упираются лбом в живот, будто он способен убрать физическую боль — Чонгук не уверен, что до конца справится с душевной. Тэхён, как изголодавшийся зверь, ищет ласки, упрямо намекает на секс без слов, цепляясь губами за майку, ведёт пальцами по задней части бедра до ягодиц и укладывает чужую ладонь на своё — оголённое. Он порывается встать, но Чонгук упрямо его держит, заключённый между сжимающих его ног и просящих громких вздохов. — Чонгук, — тихо, словно их комната полна ушей. — Расскажи, что случилось? — он останавливает себя на одном вопросе из множеств, что лезут из головы. Тэхён замирает. Молчит. Чонгук прислушивается и осторожно массирует кожу головы. — Думаю, последний перелёт так сказался. Я переживаю по поводу альбома, ты... ты знаешь, это ведь, как душу обнажить, — Тэхён кладет ладонь в районе груди и поднимает голову, смотрит сонным глазами в глаза, — самую настоящую, Чонгук. Ты тоже в разъездах... а мне не хватает тебя... не хватает наших ночёвок, наших «вместе». Я не могу уснуть без тебя уже который день, думал, вино поможет, но... хм, как видишь. Чонгук целует в лоб — Тэхён касается губ устало и вымучено. — Ты такой дурак, — Чонгук опускается на колени и греет голые чужие, целует туда же. — Помнишь, ты говорил, как важно стоять на своём? Как мы просили наших ребят слушать только нас? Помнишь, как вытирал мои слёзы после концерта в Лос-Анджелесе? Не сдавайся, я буду здесь, буду рядом, если тебе понадобится поддержка — самый нежный и чувствительный, удивительный, мой. — Твой, — на выдохе с дрожью в голосе, как в первый раз. — Мой, — Чонгук улыбается и целует. На этот раз медленнее, глубже, увереннее, оставляет следы горячих рук на шее, груди, рёбрах, руках и бёдрах. Внутри клокочет сердце, ранит душу, напоминая о трусости. — Прости меня, — в самые губы. — Не понимаю, — Тэхён смотрит глазами, полными звёзд, тех, на которые смотрел этой ночью Чонгук, и прижимается плотнее. — Мне так тяжело далось решение, чтобы приехать к тебе, хотя ты во мне нуждался. — Ты не мог знать об этом. — Тэхён... я боюсь. Боюсь, что нас заметят, что раскроют, начнут копаться в том, что обнажает душу, — Чонгук укладывает ладонь на чужую грудь в районе сердца, сталкиваясь лбами, — самую настоящую, понимаешь? Я не хочу этого. Оно только для нас, оно наше. Хотя бы что-то в этом мире может оставаться нетронутым? — Я буду рядом. Всегда буду рядом с тобой, что бы ни произошло, смотри только на меня, помнишь? Мой. Ты только мой. — Твой. Они замолкают в объятиях друг друга, дышат шумно, слышат, как громко бьются сердца, чувствуют дрожание ресниц кожей и разделяют тоску и ношу, позволяя времени утекать здесь — в тихой полуосвещённой кухне с одиноким бокалом вина. — Пойдём спать, — в ухо, словно виновники их горечи подслушивают. — Я подготовлю постель, а ты пока можешь сходить в душ, — Тэхён сползает с насиженного места, и Чонгук слишком резко ощущает холод в местах, где его касались. Рюкзак иронично остался валяться у входа, и Чонгуку сложно представить, как придётся завтра уйти пораньше, чтобы они успели по своим делам, чтобы никто ничего не заметил. И всё же он идиот. Влюблённый по уши идиот.***
Чонгук запускает руки под пуховые подушки и одеяло, ощущая запах Тэхёна, от которого приятно сосёт под ложечкой. Парень укладывается следом, поворачивается к Чонгуку и смотрит ласково. Гляделки со времен трейни стали их фишкой: они докучали ей на общих ужинах, на тренировках, на выступлениях и при просмотрах фильмов. Особенной она стала, когда взгляды стали интемнее, без лишних глаз, камер и лиц. Тэхён в них редко сдаётся первым, но сейчас отводит взгляд и впервые за ночь искренне улыбается, прячет лицо в подушке. — Ты должен мне поцелуй, — щебечет Чонгук с улыбкой — таковы правила игры. Тэхён смотрит лукаво из-под ресниц, приближается и целует быстро, с напором, забирает инициативу и наваливается телом, вжимая в матрац, с тем самым намёком немого секса. — Тэхён, — шумно, пока зацеловывают его шею. В животе распаляется пожар, но у Чонгука перед глазами полный волчьей тоски взгляд. Они не могут так быстро, Чон не позволит себе топить их горечь в сексе, потому что в своё время этого не позволял и Тэхён, — не из вредности, не из обиды, наоборот, — чтобы сберечь. Он останавливается на груди, смотрит из-под бровей. — Обещаю утренний секс, а сейчас ты пьян. — Звучит заманчиво, — Тэхён выводит узоры на груди, пропуская вторую часть фразы мимо ушей. — Значит, договорились? Тэхён улыбается. — И завтрак в постель, м? — И завтрак в постель. Он подбирается выше, целует жадно, зацеловывает лицо, разглядывает пару секунд проделанную работу и довольный опускается на грудь. — Теперь в самый раз, — Чонгук слышит в его голосе улыбку. — Спокойной ночи, хён. — Спокойной ночи, Чонгук, — Тэхён жмётся к груди сильнее и шумно выдыхает. — Я очень рад, что ты приехал... Думал выйти в эфир, но... тебя хотел видеть больше... я готов был прождать тебя всю ночь, знаешь?... Голос стихает, дыхание выравнивается, и Чонгук едва ли чувствует тень дрожащих ресниц. Он не спит — всё думает о сказанном, о случившемся. Мир обходится с ними слишком жестоко, и Чон не уверен, будет ли у них шанс на свободный вдох полной грудью, но пока они есть друг у друга, Чонгук будет учиться дышать понемногу. Он станет смелее, станет упрямее. Чон научится выбирать их без колебаний и страха, потому что он заслуживает целого мира у ног. Тэхён заслуживает, чтобы в этой жизни выбирали его.