Теперь всё будет хорошо?

Москва идёт по одной из улиц Санкт-Петербурга и пытается найти тот адрес, что написан на клочке бумаги в правой руке. Он только недавно понял, что люди пудрили ему мозги, и в городе у Саши не всё хорошо. Да и с самим Сашей не всё хорошо. Московский только пару дней назад узнал, что Александр пристрастился к запрещённым препаратам. Они не виделись так давно. Наверное лет так 50. Если конечно не больше. И вот сейчас он подходит к дому, в котором сейчас может находиться Саша. Его Саша. Михаил только сейчас понял насколько он соскучился по нему. Он заходит в подъезд и поднимается на нужный этаж. Сверяет цифры на бумаге и номер на двери. Вроде совпадает. Московский подходит и думает постучать, но что-то тянет его сначала попробовать не закрыта ли дверь. Не закрыта. Москва аккуратно проходит по коридору и натыкается на кухню. На ней он замечает Сашу. Тот стоит прислонившись спиной к стене, а после поднимает голову на самого Мишу. На его лице засверкала улыбка. Она хоть и показалась Московскому странной, но где-то в душе затеплился огонёк надежды. Который сразу же потух, как только Петербург начал говорить. — Ого-го! Кого это я вижу! Неужто сам столица почтил меня своим визитом?— Он сказал это с явной иронией в голосе. Наркотическое опьянение было конечно, но уже начинало сходить на нет. Совсем немного. Взгляд ещё был завешен пьяной дымкой, но различить Мишу он легко смог. Как и отойти от стены не разу не покачнувшись. — Саш, я... — не успел договорить Москва, как его тут же перебили. — Я тебе блять не Саша. Я Шура Думской. Даже не смей называть меня как-то по-другому выблядок! — Саш, что ты такое говор... — на этот раз Московского перебил удар в лицо. На скуле явно останется синяк. Ведь несмотря на не совсем трезвое состояние Питера, тот явно когда-то успел научиться драться, поэтому удар получился сильный. — Я что блять, не ясно выразился? — задаёт он вопрос смотря на немного офигевшего Москву. — На кой хуй ты вообще сюда пожаловал? — Прости мен... — Только и успевает вымолвить Миша, как его опять перебивают. — Простить тебя!? За то, что ты бросил меня одного в такой важный момент? Оставил наедине с воспоминаниями и просто где-то там сидел жизнью наслаждался? — Шура не просто кричит, он орёт. И смотрит на Москву таким взглядом, что сердце разрывается. — У меня тоже было не всё хорошо! Дел было по горло! Мне говорили, что у тебя всё хорошо! Я даже отчёты лично от тебя видел. Только вот оказалось... — снова он не может договорить. — А с каких это пор наш столица верит всяким бумажкам? Этот вопрос застаёт Московского врасплох. Он никогда... Почти никогда не доверял всем тем бумагам, что ему приходилось читать и разбирать. Особенно тем бумагам, что так или иначе были связаны с Санкт-Петербургом. И Миша поверил всего один раз. Именно тот единственный раз, когда нужен был Саше. И теперь он смотрит на Шуру. И понимает, что Шура не Саша. Точнее он отдалённо и напоминает ему его Сашку, но только снаружи. Сейчас пробиться настоящему Александру мешает лёгкое, всё больше и больше сходящие опьянение наркотиками. — Сашенька... — только и успевает вымолвить Москва, как его сразу же вновь ударяют, почти в тоже место, а после резко толкают, подставляя подножку. Московский падает, но не на пол, а на кровать. Шура наваливается сзади. Мише становится не по себе. Только вот он слышит звук пряжки ремня и не понимая ничего на секунду забывается. Думской пользуется заминкой и успевает замотать ему руки, чем ставит в ещё более беспомощное положение. Москва не понимает или отказывается понимать, что же все-таки делает Шура, но ему всё равно становится всё страшнее и страшнее с каждой секундой. — Ты либо глухой, либо тупой. Я же тебе сказал даже не думать меня так называть. — в душе у Московского теплится такой тусклый огонёк надежды, что Думской его просто изобьëт. А положение он пытается объяснить себе тем, что так он не сможет нечего сделать Шуре, даже если тот и слабее его. Но этот огонёк потухает очень быстро. Сразу же, как только он слышит — Ты оставил меня один на один с самыми худшими воспоминаниями. Взамен я сейчас верну твои. — Московского сковывает ещё больший страх. Он вспоминает, как рассказывал Саше про то, как Золотая Орда его насиловал, издевался над ним. И про то, что он так хочет забыть весь тот ужас. И про то, что те страшные ощущения почти забылись. Сашенька тогда обнял Москву, и воспоминания как-то растворились. Они всегда растворялись, когда Саша был рядом. И, конечно же, Александр должен помнить и о рассказах, и о слезах наворачивающихся Мише на глаза. Но вот как помнил Шура? С него опьянение уже сошло почти совсем, но сознание всё ещё не могло отдавать отчёт речи и действиям. Хотя уже отчаянно начинало пытаться. Холодок прошёлся по всему телу Московского, а на глаза навернулись слезы страха, когда Думской приподнял его под бёдра свободной рукой и потянулся к пуговице на брюках. — Не надо! — страх сковал всё тело, поэтому двинуться Миша не мог. Только говорить. Да вот Шура его не послушал. Он уже расстегнул пуговицу и небольшую молнию, а после стянул с Москвы брюки вместе с нижним бельëм. Слезы уже текли по щекам. Сдержать их было невозможно. Московский был в таком положении из которого выбраться невозможно. Воспоминания боли нахлынули на него вместе с пониманием того, что сейчас это может повториться. Воспоминания всегда исчезали, когда Саша был рядом. Вообще, как будто всё плохое, что было на время исчезало из жизни Москвы. Миша не хотел повторения того ужаса. Он впал в уже откровенный ужас. Он хотел чтобы здесь и сейчас был не Шура Думской, а его Саша Романов. Мозг в диком страхе почти не соображал. Поэтому попытаться позвать Романова было, как казалось, лучшей идеей. С губ только и слетало : — Саша! Саш! Сашенька! Московский боялся, а то что Шура сзади не делает ничего вообще, пугало ещё сильнее. Только вот Думской пришёл в себя уже полностью. И пытался понять, где он вообще. Посмотрев на человека перед собой, Питер так и не понял кто это. Да и ему не было особенно интересно чьë такое же обдолбанное тело он снова собирался ебать под наркотой. Его больше волновал звон в ушах. Хотя это вроде бы даже обычное дело. Только вот, когда звон в ушах прошёл, он почему-то услышал всхлипы и своё имя. Да, именно своё имя, и даже в уменьшительно ласкательной форме. Все с кем он употреблял всегда звали его Шура и никак иначе. Да и голос казался каким-то смутно знакомым. Только спустя ещё секунд 30 ситуация в его голове полностью сложилась, вспомнилась и стало понятно чей голос. Да что же он такое делает вообще?! Петербург резко отпускает Московского и делает шаг назад, но через секунду подходит обратно и развязывает ему руки. Он садится на край кровати рядом с всхлипывающим Москвой. Ему страшно. Ведь если бы он пришёл в себя хотя-бы на минуту позже, то совершил бы непоправимое. И если свершится чудо, и Московский его простит, то он бросит. Обязательно бросит. — Миша. Слышишь меня? Тише. Прошу, прости меня... Это я Шу... Саша Романов. — шепчет Санкт-Петербург. Он говорит своё имя. Да. Не будет больше никаких Шур Думских. Теперь будет только он Саша Романов. Он и только он. А перед Москвой он будет извиняться за это ещё очень долго. Московский приподнимается и смотрит сквозь пелену слез на Александра. Он внешне за эти несколько минут, конечно же, не изменился, но Миша понял, что с его Саши сошло опьянение. Это снова он. Петербург обнимает нежно. Так нежно, что хочется растаять. Москва всё ещё всхлипывая, но теперь уже гораздо тише и с небольшой улыбкой на лице утыкается Романову в плечо, пока тот, в свою очередь, поглаживает его по волосам. Спустя пару минут Московский отрывает голову от чужого плеча, и они мгновение смотрят друг другу в глаза. — Прости меня! — выпаливают оба одновременно и удовлетворённо выдыхают. — Я завяжу. Честно. — тихо говорит Санкт-Петербург и смотрит на Мишу. — Я больше никогда тебя не брошу. Честно. — также тихо отвечает ему Москва. Оба смотрят друг на друга блаженно улыбаясь, а после сливаются в нежном поцелуе. Теперь всё будет хорошо.