тенью за тобой.

Телефон заливается громкой системной мелодией айфона и вибрирует на постели прямо рядом с подушкой. Раздражает меня, заставляет ненавидеть новое утро, даже не проснувшись до конца. Сменить звук будильника сложно — все время забываю, а если и вспоминаю, то откладываю. Не ставить же его на утро еще сложнее и чревато тем, что просплю все к чертям. За девятнадцать лет жизни все еще не заимел навыка вовремя просыпаться по каким-то внутренним, биологическим часам. Оттого и задумываюсь, а существуют ли они вообще или это я просто такой? Бракованный. Не умеющий определять их внутри себя. Выключаю будильник. Тру припухшие глаза. На автомате делаю все то же самое, что и вполне обычные люди по утрам: застилаю кровать, иду в уборную, чищу зубы и умываюсь в ванной. Отличаюсь только тем, что голода не чувствую. Совсем. Лишь завариваю дешевый пакетированный чай, чтобы перебить отвратительную мяту своей зубной пасты. Когда и что я вообще в последний раз ел? Вчера в обед? Или может совсем поздно вечером? Вот же черт. Не помню. Вылетело из головы совсем. Открываю окно, впуская легкую прохладу улиц в квартиру. Пахнет свежестью ночного дождя. Слышал, как он стучал по железному подоконнику, окрашивал асфальт в темный серый цвет в моих мыслях и наяву тоже. Помню отчетливо, что вышло уснуть без проблем и посторонних шумов в наушниках — стук колес поезда или гудение обогревателя, которые помогают мне расслабиться и разгрузить голову, — статичный бой природных капель сделал все сам. Но дождь был ночью, а сейчас светлое безоблачное небо. Даже намека на грузную тучу нет. «Днем солнечно, без осадков, плюс двадцать восемь градусов тепла, ощущается как плюс тридцать», — гласит прогноз погоды в телефоне. Настроение, кажется, только что пробило дно и укатилось еще дальше. Терпеть не могу жару, я попросту не создан для нее. Это противное ощущение липкого пота, который струится по всему телу, не переставая, и принуждает любую одежду мокнуть и клеиться к телу мерзким нечто; духота сжимает легкие, давит на грудную клетку, перекрывая такой нужный нормальный воздух; голова прекращает свою беспрерывную деятельность, отключаясь от мира, в мыслях только одно — дайте мне прохладу. Нормально соображать во время такой жары не представляется возможным, учиться и сдавать сессию — так подавно. Оказавшись в спальне-гостиной, роюсь в шкафу. Достаю из черных недр и с отвращением натягиваю серые шорты и единственную белую футболку. Все самое тонкое, легкое, чтобы хоть немного облегчить предстоящую каторгу в университете. На плече оказывается рюкзак, на ногах — кроссовки. На собственное отражение в зеркале я стараюсь не смотреть. Увижу объемные мешки, что отбрасывают тень на щеки, и темные круги поверх них; тусклые, но воспаленные глаза, в которых то там, то тут виднеются полопавшиеся капилляры на белом полотне яблока; впалые щеки забывчивости и отсутствия какого-либо аппетита. Это знакомо-незнакомое жалкое лицо, что иногда прячется за отросшей смоляной челкой, — привычное зрелище, если уж удалось случайно увидеть самого себя. Все, что вызовет в дальнейшем совершенно ненужное размышление над собой же. Дверь закрывается с тихим щелчком. Звук шагов отскакивает от стен старого подъезда и возвращается бумерангом, пытаясь пробиться в уши. Только напрасно. В них уже находятся наушники-вкладыши и негромко играет музыка, блокируя посторонние звуки. Что-то из постоянного, заслушанного до сквозных дыр, до изученного на память текста и ритма. Не меняю плейлист вот уж сколько лет, предпочитаю оставаться верным старым вкусам и не рассматривать новые. Дверь подъезда со скрипом открывается — опять-таки, не слышу ничего, — выпуская меня в ту самую, уже присутствующую духоту. Слишком быстро она заполнила собой открытое пространство мира, забрав прохладу куда-то далеко. Надолго? Не знаю. Можно ли ненавидеть этот день еще больше? Вряд ли. Но у меня неплохо получается. До отчетливого отвращения на измученном подобии человеческого лица. Я шагаю по тротуару. Путь заученный на столько, что если бы мне завязали глаза, с легкостью прошел его, не прикладывая особых усилий. Пустующая с утра детская площадка. Семь закрытых ото всех, кроме владельцев магнитного ключа, подъездов. Освободившаяся благодаря ранним подъемам на работу парковка. Три двора, окруженные новостройками, срок которых уже не назовешь с приставкой ново-. Хмурю брови, когда лямка с жесткими швами начинает неприятно давить в плечо от тяжести. Хотя что там вообще лежит? Несколько толстых конспектов, пара книг, необходимые таблетки да беспроводная зарядка для телефона. Нет ничего такого, что могло бы утягивать рюкзак вниз и заставлять плечо ныть. Хотя, наверное, я ошибаюсь, и обвинять кусок ткани не стоит. Лучше нужно подумать о том, что ноет не только плечо, но и все тело, на котором сказывается ужасный недосып, отыгрывается и заставляет мучиться. Оно буквально кричит: «Чонгук, тебе необходимо нормально поспать! Я уже не выдерживаю! Понимаешь ты или нет? Ты меня слышишь вообще, эй?» — но кто там слушает. Ведь решается это за минуту. Закинул в рот таблетку обезболивающего, запил водой, если не помогает — в ход идет еще одна таблетка. И так по бесконечному кругу. Все максимально просто. А там уже плевать принимает ли собственное тело такие методы, пытается бороться или наоборот поддается и успокаивается на считанные часы. Суть ведь одна — все проходит. И я прохожу. Только по оживленной улице, вдоль придорожных магазинчиков и кафе. Делаю звук на телефоне громче, не хочу слышать гул автомобильных моторов, громкие сигналы, чью-то ругань или размеренный разговор. Не интересуюсь тем, что происходит вокруг меня, смотрю под ноги, вслушиваясь в музыку, и лишь иногда приподнимаю взгляд, чтобы видеть, не идет ли мне кто-то на встречу, нет ли впереди никаких столбов или прочего. Знаю, что ничего не изменилось за все то время, что я проходил тут. Знаю, что в людях нет ничего, что могло бы привлечь внимание — они все одинаково спешат, отдыхают, говорят, смотрят, делают. И часто выглядят до того наигранно, что аж тошно становится. Будто попал в какое-то дешевое кино, а выбраться из него не могу, потому что это не оно, а наша реальность. Но часто — иногда. Хотя для меня разницы в этих двух понятиях нет никакой. Большую часть времени я провожу в квартире, занимаюсь там всеми делами и не имею никакого желания выбираться в наружу. Но это происходит — как сейчас, например. Так что мои выходы в свет и случайные наблюдения за отвратительной игрой людей, которые происходят иногда, превращаются в часто по мере того, как я набираюсь сил делать то, что я делаю. Сложно для понимания, легко в действии. Ни один человек, который случайным образом узнавал о том, как же иногда-часто я вижу этот мир, не понимал этого. Может, оттого, что таких людей было немного, может, по каким-то совершенно другим, не понятным уже мне, причинам. Но все, как под копирку, глаза округляли до невозможности смешно, точно как в мультике или комедии, и задавали такое количество вопросов, которое даже в кошмарном сне не встретишь. С одной стороны понимаю их: они столкнулись с чем-то таким, чего раньше не видели и не слышали, но с другой раздражение, что от макушки до ног и в самые далекие места тела распространяется, вызывает покалывание в пальцах, не остановить. Не представляется возможным так же, как и в случае с человеческим любопытством. К слову о любопытстве. Уже подходя к спуску в метро, на котором езжу в университет, я все же вынужден был поднять глаза и оглянуться. Незнакомый мне парень прошел рядом со мной, явно куда-то очень спеша, и задел локтем провод наушников, из-за чего один из вкладышей вылетел из моего уха, повиснув где-то в районе бедер. Только голову пришлось поднять не от столкновения. Причиной тому был голос. Всего один единственный голос, который негромко, но отчетливо пробормотал врезавшееся в ухо «извините». Такой знакомый баритон окутывает с ног до головы. В нем слышится легкая радость и немного смущения от столкновения со мной. Глаза выхватывают из толпы силуэт. Я за пару секунд изучаю каждую деталь. Обычные черные волосы, как и у меня самого, уложены непослушными и воздушными кудрями под кепкой. Ее бы сейчас снять и в копну эту руку сунуть, чтобы пальцы среди прядей оказались, а те обвили их и дали ощутить всю гладкость. Особой разницы между тогда и сейчас я не заметил. Ты за три года, наверное, должен был вытянуться чуть больше, поднабрать в массе, но все осталось таким же. Длинная немного смуглая шея виднеется из-под ворота, ноги худые в этих дурацких скинни — кто вообще сейчас такое носит? — с огромными дырками, из которых острые коленки выглядывают. Ярко-фиолетовая кофта со спущенным на лопатки капюшоном велика, но смотрится неплохо, скрывая под собой явную худобу́. То и делаешь, что поправляешь ее, слегка оттягивая вниз тонкими пальцами. А я вспоминаю, как каждый раз говорил, что ими только на музыкальных инструментах играть, а не в земле копаться, да заниматься садоводством. Небольшое количество не вычищенной земли под пластиной ногтя я тоже замечаю, что удивительно. Мой взгляд так хорошо изучил тебя буквально за одно мгновение, хотя расстояние между нами стало стремительно нарастать. Я немного теряюсь, отмирая на месте у спуска в метро в тот момент, когда ты уже к длинной зебре подходишь. Расстояние в метров 30 всего-то, а ощущение, будто они непреодолимы. Двигаешься вперед, как только загорается зеленый, а я наскоро пихаю наушники в карман и бегу следом. — Тэхен! — зову, слегка повысив голос, но когда понимаю, что он не слышит, повторяю уже громче: — Тэхен! А ты будто абсолютно глухим сделался или, может, подумал, что зовут не тебя, поэтому шагу не сбавил, переходя к маленькому островку среди проезжей дороги. Но как же так? Должен помнить. Не мог забыть. Я ведь не забыл! Выбегаю на дорогу уже под красный свет. Мчусь в другой конец, чуть не попал под колеса машины в самом конце и невольно заметил, что автомобиль удивительно похож на тот, что я совсем недавно видел в кино из восьмидесятых. Машина наверняка дорогая, даже можно сказать раритетная. И зачем только покупать такие? Чтобы показать, что имеешь большие деньги? Впрочем, долго думать у меня времени нет, я бегу дальше и наконец-то нагоняю, ничего не знающего о своем статусе беглеца, тебя. — Ким Тэхен! — так же громко говорю, не рассчитав в голосе силу из-за все еще державшего меня неверия и восторга. — Подожди, подожди! Это я, Чонгук. Помнишь ведь меня? Я хватаю тебя за рукав. Ты оборачиваешься. Вижу перед собой ни чуть не изменившееся удивленное подростковое лицо. Те же густые черные брови, что сейчас слегка приподняты над большими карими глазами. Они все так же красиво переливаются из чисто золотистого в цвет корицы на солнце и выражают то ли наступившую взрослую сознательность, то ли все еще не прошедшую детскую наивность. Прямо на веке, среди ресниц затерялась родинка, еще одна расположилась на кончике аккуратного носа, третья, моя любимая, — около левого уголка на нижней губе. Плавные черты лица, совсем небольшие и милые щеки. Потрясающе. Тэхен, ты все так же невероятно красив и действительно совсем не изменился даже спустя такое количество времени. Возможно ли это? Сомневаюсь, но доказательство в виде тебя стоит тут, прямо передо мной и теперь начинает хмурить брови и сжимать губы в тонкую полосу. — Молодой человек, вы, кажется, обознались, — отшатываешься на шаг, но рука все еще висит в воздухе из-за меня. — Но как же?.. — Растерянные глаза бегают по лицу, которое некогда, да и сейчас тоже, являлось для меня самым бесценным сокровищем на этой планете. Я вижу, как ты сводишь брови к переносице еще больше и тянешь руку к себе, желая выбраться из моего захвата. Получается не очень: настолько сильно я держусь пальцами за кофту. За предоставленный мне шанс. Ведь как я могу отпустить, когда тебя так долго не было рядом со мной? Когда все, чего я желал, это просто ощутить твое присутствие хотя бы на пару минут? — Отпустите кофту, — ты дергаешь руку сильнее, резче, и ткань быстро уползает от меня. — Повторяю: вы обознались, я не Ким Тэхен. Всего доброго вам. Ты разворачиваешься и еще более быстрым шагом начинаешь уходить от меня. Наверное, я напугал тебя своим резким появлением, вынырнул из прошлого, к которому ты был не готов. И, видимо, не рад. А у меня сердце до боли сжимается и внутренности скручиваются в тугой комок. Не забыл. Не отпустил. Но потерял. В силах ли я сейчас сделать вид, будто этой встречи никогда и не было? Развернуться обратно к зебре, уже спокойно перейти дорогу и скрыться в спуске к метро, проехать десять остановок прежде, чем попасть в отвратительный университет, в который я поступил лишь для галочки и появляюсь лишь на сдачу сессий. Да, так будет правильно, мне же сегодня нужно там быть обязательно, пересидеть эту каторгу и с напускным спокойствием вернуться в маленькую квартирку, которые сотнями разбросаны по городу. А там и работа, очередная таблетка обезбола, дешевая лапша. Будет правильно вернуться к обычному образу жизни и выкинуть тебя из головы, вспоминать только в самые худшие — а может и лучшие — моменты, прокручивать лишь тогда, а после снова избавляясь. Будет правильно. А я далеко не правильный, Тэхен. Ноги ведут меня вперед прямо за тобой. Эту ярко-фиолетовую кофту без рисунков просто невозможно потерять из виду, она выделяется слишком сильно, по сравнению с однотипной серой массой, частью которой являюсь сам. Ты всегда выделялся и был не похож на остальных. Когда все мальчишки, в том числе и я, играли в футбол на площадке или бегали по двору с воображаемыми пистолетами, делая из себя героев, что защищают свою базу от злых инопланетных монстров или противников; ты же обожал заниматься маминым садом и ухаживал за кучей прекрасных цветов, с которыми после мне нравилось тебя сравнивать. Вечно был измазан землей, но выглядел таким довольным от этого, что никто не понимал почему. Ведь это скучно — копаешься в земле, поливаешь ее, смотришь на свои плоды заботы и потраченного времени. А ты любил и видел в этом какой-то свой собственный, кропотливый обряд. Помню даже, как ты плакал после урагана, который несколько кустов твоих цветов переломал. Сопли и слезы с щек рукавами утирал, сидел, пачкал коленки землей и аккуратно, будто боясь сделать еще хуже, пытался что-то сделать с этим. Нам тогда по десять лет было, мы только познакомились и начали гулять вместе. Мне, как остальным мальчикам, было не понятно, что в этом ужасного. Но благодаря времени и твоим долгим рассказам, от которых у тебя глаза обретали ослепительный блеск восторга, я, конечно, понял. Затем я стал понимать и остальные вещи, которые отличали тебя от остальных. Твою педантичную аккуратность и особую брезгливость — земля после занятий с растениями не в счет, но ты все равно сетовал на это по окончании, — желание проколоть уши, пахнуть чем-то более сладким и приторным, заниматься творчеством, собирать домашнюю библиотеку, писать стихи. Ты был собой, не принимал на себя роль типичного парня и боролся за желание быть свободным от этих стереотипов с раннего возраста. Злился очень когда тебя не понимали и лезли с вопросами и претензиями, но кулаками махать никогда не решался, все делал словесно и мог нарваться на неприятности, если человеку что-то не понравилось в твоей речи. А я тебя поддерживал, пусть был полной противоположностью, и теневым защитником помогал разобраться с теми, кто перешел черту дозволенного, подняв на тебя руку. Ты, правда, потом ругал меня за это, но все равно заботливо клеил пластыри мне на кожу, мазал темные синяки отвратительно пахнущей мазью. Я, кстати, хотел бы извиниться перед тобой. В те частые моменты, когда ты бубнил под нос свои ругательства из-за очередной моей драки, все твои слова о том, как это опасно и плохо калечить других и калечиться самому, пролетали мимо моих ушей. Но думаю, ты бы простил меня сразу и вспыхнул от смущения. Всегда ведь понимал, что не могу оторвать от тебя глаз и стараюсь ухватить каждое мгновение, чтобы рассмотреть как можно лучше, пусть и делал это сотни раз. И всегда твоя реакция была одна и та же: закушенная в улыбке губа, розовые щеки и кончики ушей, скомканное «дурак ты» и обязательно теплый и короткий поцелуй в щеку. Ты был очаровательным пацифистом, Тэхен. Но сам, своими худыми руками и слегка полными губами оставил на мне добротную кучу ран и синяков, которых не увидишь на коже, как ни старайся. Сам оставил двойной удар: сначала сделав так, будто тебя и не было, затем — так, будто мы не были никогда знакомы с тобой. Мне стоит лишь надеяться на то, что ты поймешь это и вновь вылечишь меня. Сейчас твоя ярко-фиолетовая кофта служит для меня своеобразным маяком, который не дает мне выпустить тебя, свою надежду, из виду. Люди вокруг действительно ничем не примечательны, не цепляют глаза собой. Все они одинаковы, одеты во что-то светлое и совсем легкое, чтобы за день не запреть от жары. Только офисные работники все так же неизменно шагают на работу в плотных черных костюмах, которые сменить нельзя из-за одного единственного правила с рабочей формой, или в рубашках, что ни чуть не облегчает их день. Мне же повезло, в отличие от них. Я работаю дистанционно, а там никакой формы не требуется, хоть голым сиди — никто и слова не скажет, ведь ты совсем один сидишь. Нет того фонового офисного шума, отвлекающего от своей задачи, и людей посторонних, мельтешащих туда-сюда неведомо зачем. Лишь ты и твои мысли. Хотя, может, это и плохо, ведь тогда не приобщаешься к работе с коллективом и не обретаешь новые социальные навыки в общении с людьми. Но мне от этого ни холодно, ни жарко. Я с людьми стараюсь совсем не контактировать и рад, что сейчас, когда я шагаю по твоим следам в какое-то кафе, они даже не обращают на меня никакого внимания. Оно лишнее и совсем меня не радует, только если оно не от тебя. Я ближе стараюсь не подходить, не хочу снова пугать тебя, поэтому занимаю место подальше от тебя. Так, чтобы ты не видел меня, а я наоборот — да. Достаю из кармана телефон и сканирую код на столе, начав изучать меню, чтобы сделать вид занятости. Но краем глаза все равно улавливаю каждое твое движение за столиком впереди. Вот ты так же рассматриваешь меню в телефоне, слегка хмуришь брови, наверное, пытаясь выбрать для себя какую-то более вкусную или, может, полезную еду. Официантка подходит к тебе с блокнотиком и ручкой в руках как раз в то время, когда ты киваешь самому себе — определился с заказом, — записывает все твои пожелания и поспешно уходит, а ты продолжаешь в телефоне что-то рассматривать и слегка улыбаешься уголками губ. Наверное, опять смотришь смешные картинки с котятами, которые так любил. Ко мне тоже подходят, чтобы взять заказ, но уходят так же быстро с обычным пожеланием принести стакан воды, есть я все еще не хочу, хотя во мне плещется лишь один чай. Проходит минут пять, и твой заказ уже находится у тебя на столе. Ты к нему не притрагиваешься, чем вызываешь у меня пару незначительных вопросов. Но они сразу отпадают, когда к твоему столику подходит абсолютно незнакомый для меня парень нашего возраста. Он присаживается напротив тебя, спрашивает о чем-то и подвигает одну из тарелок к себе. Вы начинаете разговаривать, на твоем лице образовывается широкая прямоугольная улыбка и ты тянешься к его руке, берешь ее и немного сжимаешь. А я сжимаю стакан с водой в своей и хмурю брови. Внутри начинается не понятная мне доселе буря эмоций и грудная клетка, черт бы ее побрал, начинает гореть так сильно, что ее хочется вырвать из себя и выкинуть подальше. Никогда прежде я не видел, чтобы ты дарил такую улыбку кому-то. Кроме меня, конечно. Всегда говорил, что она принадлежит только мне, и я не смел сомневаться в твоих словах, ведь все видел. А сейчас что? Она адресована другому человеку, тогда как меня одарил лишь поджатыми губами. Ты наносишь третий удар. Теперь во мне бушует злость, перемешанная с ревностью. Первая от твоих лживых слов. Вторая от такого подарка другому. Но смею ли я сейчас все это чувствовать? Четыре года прошло, с тех пор. Ты неизменно-изменный мог найти себе нового человека, который станет тем самым для таких улыбок; будет теперь оберегать тебя и вставать на твою защиту, поддерживать и любить; станет для тебя новым всем, что затмит все прошлое и начнет строить будущее. Тогда почему я остаюсь все тем же? Почему позволяю себе так бесстыдно чувствовать такое, когда ты счастлив? Я ведь не эгоист. Не заставлю тебя страдать так, как делал, делаю и буду делать это я. Для меня твое счастье — дар, который я всегда буду хранить, не смея очернять и портить, но так хочется, чтобы это счастье было вызвано мной, а не другим, чужим человеком, не изучающего тебя столько лет и даже не пытающегося понять, чтобы стать ближе и роднее. Эти мысли настолько въедаются в голову, переворачивают там все вверх дном, что я даже не замечаю, как вы заканчиваете свою утреннюю трапезу, свидетелем которой я стал совершенно случайно. По стечению каких-то неведомых мне обстоятельств, больше похожих на злую шутку надо мной. Мол: «Смотри, Чонгук. Смотри и понимай, что человек, ранее принадлежащий лишь тебе, уже таковым не является». Точно ли я не являюсь эгоистом, когда прожигаю глазами ваши спины и встаю вслед за вами? Должно быть, все же являюсь. Неистово хочу узнать про тебя теперешнего чуть больше, отложить все в памяти и засунуть в долгий ящик, который иногда буду открывать, чтобы вспомнить, что уже не имею никакого права думать о тебе и о нашем прошлом. Вы прощаетесь крепкими объятиями, и парень этот — враг всего ныне существующего во мне — садится в машину. Ты же, спасибо всем всевышним силам, если они есть, следом не идешь. Провожаешь его взглядом, машешь рукой на прощание, улыбаешься все так же широко и смотришь, как скрывается машина за поворотом. А дальше мы с тобой разворачиваемся и идем дальше по улице. Ты — по своим делам, я — по твоим. Мы свернули в переулок минут через десять, прошли еще немного и оказались около ничем не примечательного магазинчика, вывеска которого не особо привлекала взгляд без пестрых красок, какие обычно ставят. Ты заходишь внутрь не медля, а я жду бесконечные минуты и захожу следом в хорошо осветленное помещение с кучей полок и стеллажей. Книжный. Оказывается ты все еще любишь литературу и питаешь особые чувства к бумажным изданиям. Помню, как говорил мне, что электронные читалки удобные, компактные и совершенно не требуют себе кучи денег, но печать — это другое. Нужно чувствовать запах новой или библиотечной книги, иметь возможность проводить пальцами по слегка шершавой бумаге, бегать глазами по строчкам, отмечать важные моменты карандашом или ручкой. Для тебя книги и их покупка были такими же не понятными для обычного человека обрядами, как в случае с копанием в земле. А как ты горел желанием собрать у себя столько книг, чтобы полки от их количества трещали… Я никогда этого не забуду. Как и того, что в свою очередь не любил читать совсем, считал это дело не то чтобы скучным, но довольно долгим и немного унылым, хотя всегда просил дать мне прочитанную тобой книгу. После твоих восторженных рассказов или горьких слов я хотел понимать, о чем идет речь. Хотел слушать тебя и говорить с тобой. Тем более, когда твои глаза сияли радостью от каждой моей такой, вроде, незначительной просьбы. Интересно, сколько сейчас у тебя насчиталось книг? Собрал ли ты домашнюю библиотеку? Я обязательно спрошу об этом, учти. Ведь мне всегда было интересно то, что связано с тобой. Только сейчас я перебираю пальцами корешки запечатанных книг и поглядываю на тебя, чувствуя, как брови ползут к переносице. Не понимаю, что ты забыл у стенда бизнес литературы, когда всю свою жизнь читал художественную. Отдергиваю себя. Напоминаю: «Много времени прошло. Предпочтения меняются», — и прошу себя наконец-то вдолбить себе это в голову, чтобы лишние мысли не мешали сейчас. Чтобы случайно не упустил тебя из виду. Ты слегка губу закусываешь, глазами бегая то к одной книге, то к другой. Какие-то берешь, крутишь в руках, внимательно рассматриваешь обложку и читаешь аннотации, кладешь обратно и продолжаешь поиск внимательный. Выбираешь все же что-то связанное с менеджментом, и я думаю, что ты учишься на этой же специальности, решил взять себе дополнительную литературу, чтобы разобраться лучше и углубиться. Я тоже так делал, но быстро забросил, поняв, что читать мне все так же не интересно, а моя специальность абсолютно не толкает развиваться в ней и тратить на это и так минимальные силы. На кассе стоит девушка, заскучавшая от малого притока людей. Она в телефон смотрит, очевидно, лежащий у нее на коленках, но подходишь ты и он отправляется на второй план. Поступают вопросы вполне обычные, но я уже не слушаю и выхожу из магазинчика, отходя от него чуть дальше, чтобы после проследовать тенью за тобой вновь. Удивляюсь только тому, что ты внезапно появился по другую сторону улицы от меня. Не предаю этому значения, хотя какая-то острая мысль витает где-то за закрытой частью мозга. Как ни пытайся — не получится понять, что он хочет мне донести, ведь вся концентрация сосредоточена лишь на тебе, Тэхен. В этот раз мы долго блуждаем по улицам и совершенно незнакомым мне дворам. Сколько живу в городе, а так и не решился изучить его из-за своего нежелания выбираться из темной квартиры. Знаю только свой район, по нему я иногда гуляю поздно ночью, когда людей и не встретишь совсем, но это тоже происходит нечасто. А сейчас вокруг совершенно другие дома, более новые и соответствующе дорогие. В голове начал нарастать вопрос: «А что мы тут забыли?», но вскоре он пропадает, а мы выходим из окружения бетонных гигантов, попадая на новые еще более оживленные улицы. Ты заходишь в этот раз в небольшой магазин, поднявшись к застекленной двери по не длинной лестнице, я стою на улице и жду тебя. Не заставляешь долго это делать и возвращаешься с бутылкой персикового сока. Наверное, я совсем головой поехал. Или ты, раз решил пить сок, на который у тебя аллергия. Она то уж точно не могла пройти, сколько бы времени не прошло. Это у тебя с самого детства. Ты сам мне рассказал после того, как я сунул тебе персик, и тут же встретился с ужасным кашлем, который сопровождали опухающие губы. Я долго тебя успокаивал, слыша испуганные всхлипы и завывания, хотя и сам перепугался знатно, побежав к твоей маме за таблетками. А сейчас покупать сок с этими проклятыми персиками смахивает на мазохизм, если не хуже. Хотя, быть может, ты купил его тому парню из кафе. Не знаю. И знать не хочу. Только вот интересно, куда мы идем снова? Уже столько времени прошло, как я последовал за тобой, а мы нигде дольше получаса не задерживались. У меня ноги уже потихоньку начинают ныть от такого количества ходьбы, я ведь так долго не ходил уж сколько лет, все дома сидел и работал, а все мои выходы на улицу по продолжительности были втрое меньше; солнце начинает слишком сильно подпекать, находясь прямо над нами — все же синоптик не врал, ощущение действительно такое, будто на улице плюс тридцать, а не двадцать восемь. Чувствую каплю пота, стекающую по виску к шее, и смотрю на тебя в плотном худи. Не понимаю, как тебе удается идти так спокойно, будто ты даже и не замечаешь того, насколько сегодня жарко. Мне становится дурно. Но остановлюсь ли я? Конечно, нет. Пусть хоть ноги переломятся, но я упрямо пойду за тобой дальше, если нужно будет — поползу, а от тебя не отстану ни на шаг. И не отстаю, когда мы подходим к одной из многоэтажек. Ты останавливаешься, чтобы поговорить с мужчиной лет тридцати, немного улыбаешься ему, и я, ставший не так далеко от вас, слышу, как в разговоре проскакивает упоминание про собрание книголюбов. Значит мы пришли туда, где ты слушаешь и говоришь про книги? Все же я рад, что спустя такое долгое время ты остался верен своим любимым занятиям. Но не мне. Заходишь внутрь, а я иду следом, но меня останавливает тот самый мужчина с каким-то совершенно неважным разговором: — Новенький? Раньше вас не видел тут, — он поджигает сигарету, что меж губ его находилась, и слегка улыбается. Движения слишком… наигранные, как будто он сейчас отыгрывает не понятную мне роль в кино и делает это весьма плешиво. — Да, — я не хочу участвовать в этом, отвечаю сухо и незаинтересованно. — Так и знал, я сюда прихожу на каждое собрание. Сразу запомнил бы вас, это точно. Кивок. Отстранение. — Проходите тогда, сегодняшняя книга довольно интересна, вам понравится, — он приподнимает руку, будто приглашая меня войти. Я хмурюсь и скорее захожу внутрь, засовывая руки в карманы шорт. Действительно странный мужчина. Будто ему выдали второстепенную роль, а он все пытается запомниться режиссеру и надеется на что-то большее. Многие люди так делают. Я уже понимаю, кто претендует на второсортный сценарий, а кто заслуживает быть главным героем во всех историях; будет наиграно добрым и благосклонным или злым, двуличным злодеем. Но кто из них режиссер — так и не удалось выяснить. Прохожу по длинному коридору, где почти все двери заперты. Нужный зал нахожу сразу, тебя в нем — почти. Ты сел около стены, куда лучи от лампы почти не достают, но по кепке, которую так и не снял, я понял, что это ты. Немного протиснувшись между другими людьми, сажусь позади тебя. Очень близко, но ты не поймешь ничего, если только не обернешься. И как бы я не желал этого, страшно подумать, что произойдет, если ты это сделаешь. Испугаешься еще больше? Начнешь злиться, что прошлое, в виде меня, ходит за тобой по пятам? А, может быть, вообще никак не отреагируешь, посчитав это глупым стечением обстоятельств? Не знаю. Но, если это и вправду случайность, я буду благодарить все и всех за шанс вновь видеть тебя. Зал заполняется все больше и свободные места улетучиваются, что я даже слегка удивляюсь тому, что так много людей заинтересованы в обсуждении прочитанных книг с незнакомцами. Я бы так не смог. Пусть даже необязательно знать имени человека и заводить с ним дружбу. Пусть хватит лишь того, что вы говорите об одной и той же вещи, делясь своими мнениями и взглядами. Не смог бы потому, что совсем не люблю говорить с людьми и иметь общие темы. Тебя это, конечно, не касается и никогда не касалось, Тэхен. С тобой я мог часами говорить о всякой ерунде или о чем-то захватывающем, иногда — просто молчать. Но даже молчание рядом с тобой приобретало смысл. С остальными же мне просто гадко и разговоры не приносят никакого удовольствия. Так что видишь, насколько я стал зависим от тебя, что даже спустя годы это не проходит? Не видишь. Ты отвернут к импровизированной сценке и внимательно слушаешь, иногда вставляешь свое мнение насчет моментов, которые затрагиваются. А я сижу позади тебя, смотрю на твой затылок с черной копной волос, которые под кепкой собраны, и слушаю. Слушаю. Слушаю. Слушаю. Ничьи голоса не проникают в голову больше. Слышу одного лишь тебя и вспоминаю некоторые отрывки из нашего совместного прошлого. Тогда у меня в голове тоже был только твой голос, который рассказывал мне обо всем, что тебе хотелось. «Чонгук, ты знал, что…» «Я тут такое прочитал! Не буду тебе рассказывать в деталях, пока сам не возьмешь книгу. В общем…» «Мама сегодня такой вкусный пирог испекла, я объелся до отвала. Тебе? Тебе тоже оставил, не переживай.» «Мой гибискус растет, будто по часам. А ты знал, что его звали деревом смерти? Нет? Тогда слушай…» «Сегодня опять задирали в школе. Имен не скажу, вдруг ты опять в драку полезешь.» И сейчас, даже когда говоришь не со мной, мне так же приятно слышать тебя, не замечая, что время все летит мимо. Так что окончание собрания я заметил только тогда, когда ты начал подниматься со своего места и зашагал к выходу. Я же вновь за тобой, стараясь не отставать и не потерять тебя из виду в толпе. Нас в который раз встречает дорога среди улиц. У тебя в руках уже пусто, бутылки с соком не нашлось, и я задался вопросом, выпил ли его или все же отдал кому-то среди книголюбов. Кепку ты снимаешь, крутишь в своих тонких пальцах и иногда машешь перед собой — возможно, тебе все-таки стало жарко, но твой задумчивый вид лишь говорит, что тебе просто нужно чем-то занять свои руки. Похоже, в твоей голове крутятся мысли и ты пытаешься решить куда идти дальше. Мы сворачиваем на новую улицу, проходим дальше и оказываемся около метро. Я хмурю брови. Оглядываюсь и понимаю, что мы пришли на то же место, где и встретились ранее. Зачем мы сделали круг? Ответа не получу, как бы не хотелось. Мы идем к зебре, через которую мне пришлось бежать на красный, чтобы догнать тебя и встретиться с твоим недружелюбным видом. Я немного медлю, но иду за тобой все дальше и опять, как будто заевшая пластинка. Ты уже перешел и двигаешься дальше, а на меня стремительно едет дорогой автомобиль, который удивительно похож на тот, что я совсем недавно видел в кино из восьмидесятых. Машина наверняка дорогая, даже можно сказать раритетная. Теперь уже, когда не так сильно спешу догнать тебя и уверен, что не потеряю твою фигуру, я задумываюсь над этим и еле успеваю перейти дорогу. За рулем сидит женщина блондинка. Она ярко накрашена, прическа ее совсем не походит на те, что сейчас находятся в моде, а на переносице у нее находятся очки. Ее злой крик, когда ей приходится сбавить скорость я не слышу, но визг тормозов — да. Голова начинает раскалываться, но я вспоминаю, что она едет на Пантер Каллисте, которую давным-давно сняли с производства. И где она только умудрилась откопать ее? За нее ведь наверняка кучу денег пришлось отвалить. Ей или ее богатому мужу. Я отворачиваюсь, желая выкинуть это из головы. Нахожу тебя и иду дальше. Мы заходим в кафе. Ты занимаешь тот же столик, приезжает парень, вы вместе обедаете или завтракаете, ты провожаешь его, машешь в окошко, он уезжает. А я, кажется, медленно начинаю сходить с ума, когда мы идем в книжный, в магазин и на собрание книголюбов, которые любят обсуждать впечатление с незнакомцами. Я потерялся. Я не могу понять, что происходит сейчас, когда мы снова, черт побери, блуждаем по улицам и возвращаемся к спуску в метро. Что, мать твою, происходит? Ты не ответишь мне, да, Тэхен? А я не подойду спросить тебя, хотя это сделать сейчас просто необходимо. Мы ходим кругами по городу. Заходим в одни и те же места долго и упорно, а солнце все так же находится над нашими головами и нагревает тело так, что вот-вот стошнит от жары. Впридачу к этому моя голова с каждым кругом начинает болеть все больше. Маршрут не меняется, остается все тем же: метро, кафе, книжный, магазин, клуб интересов. Метро, кафе, книжный, магазин, клуб интересов. Метро. Кафе. Книжный. Магазин. Клуб интересов. Мне начинает стойко казаться, что все это — просто какая-то злая шутка надо мной. Как будто ты, Тэхен, решил проучить меня за то, что я полез к тебе с нашим прошлым и начал разрушать выстроенное тяжелым трудом настоящее. Так что теперь? Мне подойти извиниться перед тобой за это? Вымолить прощение, чтобы ты сжалился надо мной и прекратил так явно сводить меня с ума, таская за собой по одному и тому же кругу? Только вот меня совсем выбивает из колеи непредсказуемость людей. Уже во второй раз за несколько минут, между прочим, и это мне совсем не нравится. Точно так же, как и то, что мужчина лет пятидесяти с не самой приятной внешностью, более подходящую для роли злодея — убийцы или насильника, — хватает меня за взмокшую футболку со слишком громкими словами, которые бьют, кажется, по моему мозгу. — Парень! Видать тебе совсем жарко, раз вспотел так! — мне становится тошно. Ненавижу людей, которые без особой на то причины начинают цепляться к незнакомцам, пытаясь заговорить или, что еще более отвратительно, прикоснуться. Этот мужик собрал в себе абсолютно все критерии, и мне уж больно необходимо поскорее избавиться от его компании. — Тут отличные газированные напитки продаются. Охлажденные и вкусные! Попробуешь? Я качаю головой, сжимая пальцами лямку рюкзака на плече. О нем и позабыл даже, хотя спина и плечи, в которые вдавливалась ткань, сейчас начинают неприятно ныть. — Да ладно тебе, я угощаю! — Он похлопывает меня другой рукой по плечу и все еще продолжает держать за футболку. Не отпускает, а я начинаю чувствовать еще большую головную боль. Будто этот мужик напоминает мне о чем-то… о ком-то. А это не самые приятные напоминания, которые не могут прорваться сквозь стенку моего мозга. Как будто они совсем заблокированы, но бьются и хотят выйти на свободу, дать мне вспомнить. Тем временем этот неприятный человек, злодей без подтвержденной роли, кивает девушке за стойкой и мерзко улыбается тонкими губами, ими же приговаривая: «Давай, наливай. Я оплачиваю все в честь недавнего открытия этой ледяной машины». Названая ледяная машина выглядит громоздко, я ее замечал в предыдущие разы, когда следовал за тобой, Тэхен. Она имела четыре отсека и небольших кранов. Каждый из них имел разную газировку, что уже начала наполнять довольно большой бумажный стакан, который предназначался мне. Я услышал отвратительный запах то ли мяты, то ли ментола и уже представил насколько противно будет это пить. Смесь освежающего продукта с охлаждением и газами? Кто вообще придумал такую дрянь? Девушка закрывает стаканчик прозрачной крышкой и всовывает туда трубочку, протягивая мужику. Тот начинает снова болтать, изрекая что-то в сторону, а я, пока есть время, пропускаю все его слова мимо ушей и оглядываюсь в поисках тебя. И не нахожу. Нигде тебя нет, пусть я и бегаю глазами туда-сюда по небольшому помещению. Шкафчики и полки с едой и напитками, небольшие холодильники, компания парней, которые затолкнули меня сюда — все осталось на своих местах, кроме тебя. Варианта спрятаться тут не могла быть в априори, помещение слишком небольшое для этого и, даже если бы ты присел, чтобы найти какие-то другие продукты на нижних полках, я бы все равно смог тебя увидеть. Но как же?.. Как я мог так отвлечься, что ты проскочил мимо меня, оставаясь абсолютно незамеченным? Как ты мог исчезнуть снова так, будто тебя и не было? Мне протягивают стаканчик с противно холодным, отвратительно газированным напитком, а у меня в голове только: фиолетового худи нет, пропустил момент, упустил из виду. В голове назревает паника. Это именно то, чего я так боялся сегодня. То, что заставит меня ненавидеть себя еще больше. Я не мог, просто не мог упустить такой шанс да еще и так глупо. Глаза, в надежде найти тебя, еще раз пробегают по помещению, но мозг бьет тревогу и кричит: «Да нет его тут! Ты просто время зря тратишь сейчас, придурок!», и я наконец-то поддаюсь его влиянию. Тихо ругаюсь себе под нос и резко отстраняюсь от нежелательной компании, выбегая на улицу. Там люди ходят самые разные, но в то же время одинаковые. А одного особенного тебя, абсолютно странного и такого родного в этой фиолетовой кофте — нет. Я цепляюсь взглядом за парня, стоящего около магазина. Он, наверное, кого-то ждет, глядя в телефон от скуки, но мне это совершенно не важно. Я подбегаю к нему. Чувствую, что нахожусь на взводе, и понимаю, что вид у меня стал совершенно взлохмаченным и напуганным — все по его удивленным глазам. — Парень… парень в такой однотонной кофте большой! Вы его видели? — Меня, кажется, начинает трясти от этого всего. Руки подрагивают так, будто я что-то принял или слишком сильно распереживался — конечно, правильным вариантом является именно второй, но откуда этому парню знать? Мне слегка рвано кивают в ответ, отходя на небольшой шаг назад. Сегодня, видимо, я пугаю всех. Даже тебя, Тэхен. — Куда он пошел? Прошу, быстрее, это очень важно, — кивок в сторону, мол туда. И я срываюсь с места. Бегу в указанное место и понимаю, что дорога ведет меня обратно в сторону чертового клуба по интересам, а после и к метро. По четко выверенной дороге, по молча обусловленному пути. Все потому, что это — единственная зацепка, которая направляет к тебе. Но сколько бы я не оглядывался, так и не мог тебя найти. Ты снова сквозь землю будто провалился, пропал совсем и прекратил появляться на моих глазах. Может, ты ушел в совершенно другое место, наконец-то смог сбежать от меня, своего прошлого, которое совсем не хочется вспоминать. И так обидно мне становится, что ты решил полностью предаться своему настоящему, совсем позабыв обо мне, который всегда был рядом с тобой. Разве это справедливо? Конечно, нет. Но в мире, похоже, уже совсем не осталось справедливости. От этого еще обиднее, Тэхен. Ведь ты всегда был тем, кто за нее боролся, пусть и нарывался потом на неприятности, из которых я тебя вытаскивал. Я понимаю, что, скорее всего, тебя уже бессмысленно искать. В городе сотни, а то и тысячи людей, и встретить тебя — это шанс один на миллион. И сегодня мне посчастливилось тебя наконец-то увидеть. Но повезет ли вновь? Вряд ли. А ноги меня совсем не слушают. Им мозг посылает сигналы, говорит, что пора бы остановится уже, передохнуть и забыть о тебе, парне в фиолетовой кофте, за которым я весь день ходил как тень. Пора бы все же отправиться по своим делам и закончить начатое, а после — домой вернуться, обратно в свою малозначимую жизнь и продолжить… просто существовать день ото дня. Но ноги, черт бы их побрал, такие непослушные оказываются, как будто неугомонные дети, которым что ни скажи — в одно ухо влетит, а в другое вылетит. Они несут меня через ту же зебру. Я не удивляюсь и не пугаюсь, когда меня снова чуть не переезжает фифа на дорогой машине, крича гневные слова мне вслед. Только в этот раз я пробегаю мимо кафе, не захожу туда. Знаю, что тебя там нет, но чувствую, что есть что-то впереди. Где-то далеко. И это что-то тянет меня с невероятной силой к себе, направляет, как это делал ты, мой названый маяк жизни. Я бегу сквозь толпу неинтересных людей и продолжаю пытаться выхватить хотя бы кусочек. Всего один маленький кусочек надежды, которая так нужна мне сейчас. Но дома бегут мимо, как и я среди них. Новостройки вскоре заканчиваются, вместо них идет огромная череда довольно старых домов. Какие-то из них находятся в ужасном, запущенном состоянии: трава не кошена, везде пророс сорняк, как какая-то болезнь, окна черные, ни единого признака жизни в них нет и, кажется, не будет уже. Другие же дома еще более ухоженные, видно, что их обитатели ненадолго уехали из них и вскоре обязательно вернуться, уберут пыль, почистят газоны для приличия. Дома везде одинаковые, по сути. Но эти удивительно напоминают мне мое прошлое место жительства, где остались мои родители и мое прошлое. Твое тоже, Тэхен. Здесь намного тише, чем в самом городе. Эту часть можно считать спальным районом, где машины ездят не так часто, а если и появляются, то сразу становится ясно, что хозяева приехали сюда вновь. Может, отдохнуть от городской суеты. Может, вернувшись с работы домой. А может, подышать более свежим воздухом. В отличие от города, тут деревьев намного больше, и, если это действительно мой родной дом, есть река неподалеку. Помнишь, в детстве, да и в подростковом возрасте, мы с тобой часто ходили к озеру? Оно нас успокаивало абсолютным беззвучием. Тогда такое действительно мне нравилось, но сейчас, когда вырос, понял, что тишина тоже бывает громкой. Она может кричать так, что выбивает барабанные перепонки к чертям и заставляет чувствовать тебя до ужаса одиноким. Интересно, а ты тоже понял это с возрастом или для тебя тишина остается все такой же незаметной и спокойной? Если это так, то мне даже завидно немного. Ноги мои замедляются все больше, но продолжают вести по тротуару вперед. Я не понимаю, что именно меня тянет сюда, но решаю пока что отключить мозг совсем и довериться своему ощущению. Мне не нужны сейчас лишние мысли точно так же, как и до потери тебя из виду. Они только мешают, сбивают, а мне совсем не нравится это. Мне нужен лишь ты, Тэхен. Всегда был и будешь нужен. Я даже задумывался над тем, что наша встреча не была случайной, я не просто так начал интересоваться тобой и решил подойти познакомиться с таким странным, но милым мальчиком далеко в детстве. Наверное, нас кто-то связал еще очень давно. А, может, и в тот самый момент, когда я увидел тебя. Было решено, что тебе, с таким острым языком, но нежной и мягкой натурой, обязательно нужен тот, кто будет тебя защищать всегда-всегда. И я, если честно, готов был делать это целую вечность. Не просто так ведь я начал проникаться тобой до такой степени, что ты теперь намертво поселился во мне. Но знаешь… наверное, это просто моя больная фантазия. Ведь, если бы так действительно было, ты бы не ушел и сейчас, когда судьба или кто-то другой вновь столкнули нас вместе. Не уходил бы так, не боялся меня. Я сворачиваю вправо, шагаю немного быстрее, не желая больше рассматривать дома, что смотрят на меня своими почерневшими глазницами, и выхожу на другую улицу. Дальше, дальше, пока не захожу в небольшой проулок и натыкаюсь на небольшой заборчик. Видимо, чей-то давно заросший небольшой полисадник, который огражден проволокой, достающей мне чуть ниже колена. Цветов тут нет и в помине, сорняк да и только, как и на многих других участках. Останавливаюсь тут, чувствуя, что, кажется, пришел туда, куда меня тянуло так сильно. По правую сторону от меня маленький, по сравнению с другими, домик. Выложен из красного кирпича, покосившийся от времени совсем, будто его покинули очень много лет назад. Крыша его прохудилась, наверняка уже давно отсырела, водосток проржавел и сломался, а стекла в деревянных окнах выбиты, рама почернела так, будто дом горел изнутри. Сажа на стенах об этом и говорит. Она настолько черная, что, кажется, эта чернота начинает засасывать в себя все живое, как черная дыра. Поглощает свет и звуки, и все вокруг. Меня — тоже. Этот дом вызывает у меня целый батальон мурашек своим злым и недоброжелательным видом, и я поспешно отворачиваюсь в сторону. Слева — озеро. Прямо, как в воспоминаниях, такое же тихое, спокойное. Лишь в некоторых местах слышен плеск воды, наверное, от рыбешек в нем, но атмосферу это ничуть не портит, лишь прибавляет ее. На берегу хлипкий самодельный причал из деревянных досок. Выглядит так, будто вот-вот развалится, стоит только подуть ветру или немного покачаться озерным водам. Я ломаю брови к переносице и поджимаю губы. Не может быть все таким. Слишком знакомым. Слишком знакомым. Слишком знакомым. Я будто попал в собственную голову и смотрю оттуда на все воспоминания с родного места. Его я отлично помню, и удивление от такой точной схожести пугают, удивляют и отдаются жуткой болью в голове. Она сейчас вот-вот разорвется на части или взорвется. А тебя тут все еще нет, Тэхен. Так, будто тебя и не было. Тогда зачем? Зачем я пришел сюда? Что именно привело меня в это место и зачем? Я усмехаюсь. Не понимаю ничего совсем и от этого нервно дергаю ноющим от рюкзака плечом. Иду ближе к озеру, подальше от этого неприятного дома. Бегаю глазами по водной глади и ищу ответы в ней, как будто они именно там и находятся. Бред какой-то. Это просто бред. Но, оказывается, вполне реальный. Вода мутная совсем, дна практически не видно — все черное, такое же как окна в доме напротив. Но я вижу. Вижу ярко-фиолетовую кофту там, среди темных водорослей под толщей воды. Вижу худое тельце шестнадцатилетнего подростка, одетое в нее. Я отшатываюсь назад. Глаза, прикованные к воде, расширяются в ужасе. Та стена мозга, которая долгое время держала оборону в моей голове, прорывается, и картинки-воспоминания начинают мелькать перед глазами. До ужаса реалистичные, объемные, яркие воспоминания. Они издают противный нарастающий писк в моих ушах. Или крик еще одно мальчика, который точно так же когда-то давно стоял на этом месте и смотрел в глубину тихого озера, что, оказывается, сохранило в себе все ужасы моего прошлого дома. Такое забыть невозможно. Только спрятать далеко-далеко, закрыть на тысячи замков и надеяться, что оно не вырвется. Но я оказался далеко не счастливчиком. К сожалению. Мне было шестнадцать. Март наступил не так давно, но снег уже полностью растаял, а лужи просохли от теплого солнца. Учеба шла полным ходом, но свободное время было в достатке. Я его всегда проводил с тобой, Тэхен, как в школе, так и вне ее. Моментами утягивал тебя на переменах в спортзал или на крышу, где никого не было, и подолгу целовал, наблюдая за очаровательным алым лицом. Мы встречались уже как три года, а ты никак не мог привыкнуть к тому, что обычно грубый я мог так нежно и любовно относиться к кому-то, кроме своей семьи. К тому, что у нас очень часто были свидания ты так же не привык и каждый раз улыбался совершенно по-дурацкому, когда я звал тебя в очередной раз. Улыбался своей уникальной улыбкой, которую дарил только мне. Этот день не был исключением. В воскресенье я позвал тебя погулять вечером, пока не стемнело. Тогда родители запрещали нам гулять допоздна, как летом, но нам вполне хватало времени. Ты вышел в своей новом фиолетовом худи, которое вы с родителями купили на днях в городе, и ярко улыбался. Оно было велико, поэтому твоя мама все время с покупки ворчала, но не могла не радоваться тому, что тебе нравится. — Ты его совсем снимать не собираешься, Тэ? — Спросил я тебя тогда и улыбнулся, когда твой нос немного сморщился. — Конечно! Совсем не собираюсь. Мне в нем тепло и уютно. Оно такое большое, что кажется, будто обнимает меня. Прямо как ты, — подходишь ко мне и клюешь в щеку, а мне только и остается, что взять тебя за руку и потащить гулять. Мы обошли с тобой тогда все улицы и ушли к нашему любимому месту около озера. Сели там на все еще холодную землю, которая не успела еще прогреться солнцем, и я потянул тебя в свои объятия. — Мой гибискус уже расцвел, — задумчиво сказал ты, водя пальцем по моей руке. — Ты говорил, что это плохой знак. Вроде, его за это прозвали цветком смерти, так? — Да, но каждый цветок можно прозвать так же. Не думаю, что это действительно предвестник болезни или смерти человека, — ты поднял голову и взглянул на меня с легкой улыбкой и искорками в глазах. Обычно, когда они играют в них — значит, что ты что-то задумал. — Что такое? — Я поправляю твои кудри и одну из прядей убираю за ухо с серьгой в мочке. — Нам уже пора домой. Время поджимает. — И что еще? — Давай сбежим рано утром? — Улыбаешься заговорчески. — Часов… в пять. Осилишь подняться, а? — Я то осилю, — киваю, подтверждая свои слова и уверенность в этом, — а вот сможешь ли ты — другой вопрос. Ты тут же брови к переносице сводишь, бьешь легонько меня в плечо и из объятий моих уходишь, поднявшись с земли. Шагаешь в сторону дома, а я смеюсь и бегу за тобой, не собираясь отпускать. Все же договариваюсь встретиться в пять утра около озера, чтобы мы могли побыть только вдвоем перед учебой, а после вместе отправиться в школу. Ночью спокойно спать не могу. То ли предчувствие, что что-то должно произойти, то ли волнение от того, что придется тихо из окна вылезать, пока родители спят. Я по кровати ворочаюсь, смыкаю глаза, но они открываются обратно и каждый раз направлены в разные точки моей небольшой комнаты: то смотрят в потолок, то в стену с плакатами, то в конец, где стоит мой рабочий стол с компьютером. Особенно часто я останавливаю взгляд на нашей совместной фотографии. Мы с тобой обнимаемся, и ты спрятал смущенное лицо в изгибе моей шеи, пока я щелкал нас на камеру. Это фото я распечатал ровно через неделю после того, как мы признались друг другу в чувствах. Одна стоит у меня на столе в рамке, другая — у тебя на тумбочке около кровати. Я немного улыбаюсь, вспоминая тот день, и наконец-то поднимаюсь с нагретой постели, поняв, что время подходит к пяти, а уснуть я так и не смогу. Собираюсь я минут за пять и открываю окно. Я часто сбегал так из дома, но каждый раз мне все равно было немного боязно, что родители услышат и запретят мне выходить, посадив под домашний арест. Такое было уже однажды и для меня неделя была безумно долгой и утомительной от того, что я мог видеть тебя только в школе. Но сейчас я тихо перелезаю на крышу, закрываю окно обратно и как можно осторожнее шагаю к ветке высокого дерева, что растет прямо рядом с домом. Цепляюсь за него, ловко перебираю руками и оказываюсь около другой ветки, на которую встаю ногами. Я цепляюсь за нее и спрыгиваю, тут же замирая и прислушиваясь. Из дома не доносится никаких звуков, поэтому я, воровато оглядываясь, быстро шагаю подальше, в сторону озера. Тебя не было там. Ни в тот момент, ни через тридцать минут, ни через час. Я все ждал, сидел на земле около озера, иногда ходит по берегу и наблюдал за природой. Мне казалось тогда, что ты просто так и не смог проснуться и уже в школе начнешь долго извиняться за это, хотя мне ни капли не обидно. Я ведь выучил тебя за столько лет, знаю, что ты ненавидишь ранние подъемы и вполне можешь продолжить спать и с десятью будильниками. Они просто никак не проникают в твой мозг, настолько у тебя крепкий сон. Но мой взгляд в первые опускается в воду, которая по мере восхода солнца начала светлеть. И из моего горла рвется громкий крик, который даже закладывает мне уши. Все потому, что там на дне, прямо, как сейчас, я увидел ярко-фиолетовую кофту и худое тельце шестнадцатилетнего подростка. Я до сих пор не помню, как добежал обратно домой, но то, как меня трясло в то утро, как слезы ужаса обжигали мои щеки, а я кричал, не переставая — не забуду никогда. Родители повскакивали с кровати, тут же бросившись в низ ко мне, который осел на пол и сжимал волосы руками, чуть ли не вырывая их. Они пытались докричаться до меня, а я все повторял и повторял одно лишь твое имя. Тэхен. Тэхен. Мой Тэхен. Мой любимый Тэхен в озере. Мой любимый Тэхен на дне озера. Отец оставил мать успокаивать меня, а сам тогда ушел звонить твоим родителям. Говорил долго, попросив их проверить твою, конечно же, пустую комнату. Ведь оказывается, ты ушел задолго до пяти утра, поссорившись с родителями. А я не знал об этом. Должен был узнать при встрече, но не узнал. Твои родители звонят в полицию, меня забирают с собой, как единственного, кто знает, куда делся их сын. Я не хотел идти туда обратно. Не хотел снова видеть то вмиг ставшее самым ужасным в мире место. Но я должен был. Должен. И я показал. А потом увидел, как тебя вытаскивают из воды и кладут на носилки. Такого холодного в порванной уже полюбившейся кофте, без штанов и белья. Синяки на твоем теле расцветали чернотой и вкупе с твоими безжизненными распахнутыми глазами, что тускнеть начали, пугали настолько, что я не мог пошевелиться. И видел это не только я один. Не только все присутствующие люди: твои родители, мои, работники. Был еще один человек, который наблюдал из домика напротив озера, следил за ужасом из прикрытого занавеской окна. И он же наблюдал за тобой во время последних минут. Этим утром, пока я, твоя истинная тень, твой защитник, не пришел, за тобой проследовала другая. Чужая. Она была выше тебя на две головы и намного сильнее. Жила прямо в этом домике из красного кирпича много лет и каждый день наблюдала за всеми из окна. Никто и никогда не вспоминал, что тут вообще кто-то живет, потому что хозяин очень редко показывался кому-то на глаза. Эта тень не терпела возражений и сопротивления, когда хватала тебя и начинала раздевать. До боли сжимала твои руки и злилась, уже откровенно разрывая одежду на тебе. Эта тень не слышала стонов боли, хрипа и мольб, когда надругалась над тобой и душила сильными жилистыми руками. Эта тень не чувствовала боли и не двигалась, когда ты, желая защититься, царапал там, где придется, вонзая ногти так глубоко, что под ними оставались кусочки кожи и кровь, а на самой тени — глубокие царапины, что по уродству не превзойдут ее душу. Эта тень не ощущала ничего, когда задушила тебя до смерти и начала привязывать к твоим тонким ногам камни, чтобы твое неживое тело не всплыло со дна озера, куда кинула тебя. Никаких душевных терзаний, никакой жалости и милосердия в этой тени не было не только с тобой, но и с другими мальчиками, которых нашли на дне озера в то утро. Была ли у такого человека душа, раз он так безжалостно мог поступать с ни в чем не повинными подростками? Я думаю, что нет. Но, если вдруг, она все же есть, то наверняка вся покрыта плесенью и черна настолько, что в ней уже никогда не появится ничего светлого. В то утро я узнал, что люди бывают жестокими. В то утро я понял, что потерял своего самого дорого человека. А сейчас… Сейчас я понял, что сегодняшний день был лишь страшным и обманчивым миражом. Он дал мне ложную надежду, позволив следовать за тобой по пятам везде. Ведь, оказывается, что тебя действительно больше не было.