tainted love.

      — мне хотелось бы, чтобы ты был счастлив.       слова, сказанные полушёпотом в ухо, жгут не только ушную раковину, но и чего-то под кожей и рёбрами; сердце пульсирует и колотится врукопашную, обливаясь горячей кровью всклень и кукожась от стискивающего в торкрет, невероятного ощущения, граничащего меж светлых цветочных полей и тёмных ужаснейших дебрей.       вовнутрь смело проникает что-то бестелесное и сияющее, разрывает всё на половинку, часть, иверень, да способно согреть в самый холодный день. плазма не стынет и разливается по артериальной системе от сердца, а по венам — к сердцу. горят кончики ушей и ланиты, пока губы ощутимо изгибаются в глупой широкой улыбке.       — а мне бы хотелось, чтобы был счастлив ты, — говорит тишайше стэн.       он не знает, почему они ведут себя так тихо в тёмной комнате, за задёрнутыми плотными серыми шторами и закрытой на золотую щеколду дверью, однако чувствует каждой частичкой своего тела и пробегающими по отросшему загривку мурашками, что то, что здесь происходит, важно только для них.       разделять противно скрипящую от любого вздоха небольшую мягкую кровать, тесниться, своевольно и безнаказанно закидывать ногу на чужое бедро, смущённо переплетать пальцы рук, шептать друг другу какие-то забавные глупости, замирать, смотря в глаза визави, и выходить из состояния покоя, заливаясь искренним и звонким смехом, смешивающимся в нечто большее, синхронное и приятное на слух — важно только для них и никого больше.       — мне хочется немного выпить.       — сегодня даже не пятница, — отрезает такер, немного разворачивается и смотрит в потолок.       — а что тогда? среда?       — вообще-то воскресенье.       — воу.       — вот тебе и «воу».       — я весь вспотел.       — никто не заставлял тебя надевать мою толстовку, но ты говорил: «крэйг, я просто хочу это надеть, и если ты это не снимешь с себя сейчас же…       — я понял!       —… то я сниму с тебя сам».       — я понял! — раздражённо вторит марш, а потом вдруг громко чихает. — блять, — он шмыгает.       — результат «крэйг, я закалённый» налицо.       — ты сейчас увидишь результат остроумных упоминаний фактов налицо, когда я надеру твою задницу.       — я в предвкушении.       — а я в ярости!       крэйг чуть отклоняет голову набок и смотрит, приподнимая левую густую бровь.       — правда?       лицо у марша детское так-то, с небольшим распространением акне и открытых комедонов, ну а это подростковое и не так уж и важно: у крэйга воспаления на лице тоже есть, и то нормально, естественно, как говорит лаура такер.       — правда, — слегка кивает стэнли. в его глазах — ни толики злости.       — лжец.       раскрыть во лжи кого-либо —легко; интонация, тон, мимика и жесты — любой как раскрытая книга. даже самый искусный пустослов придерживается всегда одной и той же тактике, одним и тем же движениям тела, одним и тем же способам убеждения, потому что один раз они уже прокатили, так чего не попробовать сделать то же самое ещё раз? и на этом поймать его очень легко.       по крайней мере, так считает крэйг, привыкший наблюдать со стороны, замечать не бросающиеся в глаза детали и логически мыслить. он внимателен, рационален и искусен.       такер привык токмо слушать, а не говорить; такер привык стоять над хирургическим столом с уязвимыми телами, помещёнными в патологоанатомические мешки, со скальпелем в руке и писком пульсоксиметра под ухом; такер привык давать надежду на лучшее другим и готовиться к худшему самому.       крэйг такер привык лгать себе, и крэйг такер привык себе верить.

***

      — виниловые пластинки.       — виниловые пластинки.       — виниловые пластинки?       — виниловые пластинки, да, — медленно кивает болванчиком марш. — а ещё я потерял смысл словосочетания «виниловые пластинки».       — я тоже.       — итак, я хочу купить себе вини… я не могу произнести это ещё один раз… эм, короче, купить себе их и слушать.       — приложишь себе к уху и будешь слушать? — усмехается такер. — так, что ли?       — нет, конечно. ты что, дурак? — стэнли слегка супится. — для них нужен проигрыватель.       — а у тебя он есть?       — нет.       — тогда ты будешь прикладывать к уху и слушать, да?       — нет! у картмана есть радиола, я просто попрошу у него одолжить мне на некоторое время.       —… боже, виниловые пластинки…       — крэйг.       — этой фразой можно гипнотизировать.       — ты серьёзно? — стэн смотрит на него с непониманием.       крэйг замолкает, почёсывает пальцами свой подбородок и приближает своё лицо к стэну.       — смотри мне в глаза.       — я и так смотрю тебе в глаза.       — вот и не отводи взгляд.       — ладно.       — виниловые пластинки… виниловые пластинки. ну, как? действует? чувствуешь, что готов исполнить мой указ?       — я и так сделаю что угодно, если ты попросишь, — хмыкает марш и слегка ударяет кулаком по грудной клетке такера. — что захочешь. я ведь люблю тебя.       по крэйгу шибко проходятся электрические импульсы, и он испускает тихий выдох; стэнли марш сотворяет с ним что-то неладное.       неестественное.       стэн без умолку готов глагольстовать о виниловых пластинках, своих друзьях, тупом отце с «его тупой фермой», проблематичности поставленной физической культуры на последний урок в понедельник и любви к крэйгу такеру; незамысловатой, витиеватой и порочной любви.       застывший в гортани невидимый мерзкий комок сдавливает стенки — лёгкие перестают перерабатывать кислород и питать его частицами мозг; не питающийся ничем мозг перестаёт анализировать и склоняться к розовым извилинам логики и резона.       зачем, думает крэйг; зачем искать смысл в любви?       например, затем, что он привык анализировать, сопоставлять факторы с друг другом и приходить к чему-либо в тот же миг;       например, многожопоность — по своему собственному естеству также бессмысленна и нелепа.       например, у стэна марша чертовски милая мордашка, и он может ходить в одних и тех же носках — обычно белых или чёрных — около пяти дней. это тоже не имеет смысла.       ничего не имеет смысла.       бессмысленно всё: как крэйг робко обхватывает своим длинным пальцем чужой мозолистый, как они дожидаются звонка с урока, чтобы уделить время друг другу под школьной лестницей, как стэн говорит, что сильнее никого так не любил, как любит крэйга, и добавляет: «даже вэнди».       крэйгу вэнди в контексте кажется лишней.       стэн как бродячий щенок, потому что он без чувства собственного достоинства и без всякой гордости ластится, стоит только оказать ему внимание и быть капельку заботливее. щенки обычны преданы, и стэн предан своим мыслям, своему сердцу и своей любви; у крэйга не преданность, а выжженые ледяным железом принципы.       у обоих в головах раскрыты дверца нараспашку, и внутри суетливо прогуливается сквозняк. биение их обливающихся аморфной полужидкостью сердца стучат в диссонанс, пока в них ковыряются резным черпалом чайной ложки, засахаренной и липкой.       порочна и невыносима их любовь. порочны и невыносимы важные только для них моменты. порочны и невыносимы они сами.       крэйг видит, как стэн иногда ненавязчиво задерживает свой взгляд на ком-то другом — такер лжёт себе и верит.       крэйг иногда чувствует, что ему нужно убежать и скрыться от того, что с ним вытворяет стэн; он не спокоен и не спит по длинным и глубоким ночам.       в его жизни нет даже лучика блеклого света, а мрак всё жрёт и жрёт.       именно такер связал их, завязывая сердца морским узлом и признаваясь в неравнодушии, и именно он разорвёт этот узел большими острыми ножницами. перережет и уничтожит.       стэну не нужна любовь не от кого; ему нужно только то, чтобы всё было хорошо и чтобы кто-то — отнюдь не важно кто — вовлекал его в крепкие-крепкие объятия. для стэна марша любовь — это нежное соглашение на тихие мольбы остаться рядом и подставить плечо в трудный для него момент.       и то совсем не имеет смысла.       — наша любовь, кажется, ведёт в никуда.       осквернённая, порочная и бессмысленная.       крэйг говорит это на «я тебя люблю».