второй желудок для десерта

Когда Азирафаэль издает последний стон и промокает губы салфеткой, Кроули щелчком пальцев (не грубость, а демоническое чудо) подзывает официанта. После этого Азирафаэль, конечно, тратит минут пять, выбирая между тремя вариантами десерта, пока Кроули умоляет просто взять все три и не париться. Азирафаэль возражает, перебирая пальцами, ссылается на жадность и чревоугодие и кроме того, в меня столько просто не влезет, мой дорогой («мы оба знаем, что в тебя влезает, если ты ответственно подходишь к вопросу», бормочет Кроули тихо, но недостаточно тихо, чтобы официант не остекленел взглядом, явно мечтая оказаться где угодно, но только не рядом с этим столиком. Кроули плевать. Он не намерен мучиться в одиночестве). В конце концов, Азирафаэль останавливает свой выбор на классическом крем-брюле, и официант упархивает, сообщив, что блюдо придется подождать минут десять, а пока что джентльмены могут допить вино, и он принесет еще бутылку с десертом. Азирафаэль провожает его задумчивым, почти грустным взглядом. Кроули медленно выдыхает. — Ты можешь получить и второй десерт. И третий. Серьезно, — это совершенно излишне, учитывая, что они две эфирно-оккультные сущности на пенсии и могут создать любое количество денег в своих карманах [1], но Азирафаэль всё ещё любит избегать любых последствий своих решений, даже минимальных, так что это может побудить его подозвать официанта еще раз, — я угощаю. Сказать, что ангел на этих словах расцветает, значит, не сказать ничего. Он оборачивается к Кроули, как подсолнух к вышедшему из-за тучи солнышку, блестит в глазах новорожденными звездами, улыбается до ямочек на щеках, и под этим взглядом Кроули извивается на своем стуле, как змея, которой он, в общем-то, и является, как бы ни обманывал свое тело на постоянной основе. — Правда? — спрашивает Азирафаэль с придыханием. — Можно? — Нгк, — подтверждает Кроули. — Конечно. Что угодно, ангел. — Хорошо, — он вспыхивает еще ярче, опускает ресницы тем образом, за которым так и слышится кокетливо-возмущенное «ох, Кроули, ты и твой демонический язык!», откладывает салфетку и аккуратно отодвигает стул. Желудок Кроули проваливается куда-то к его и без того сомнительно функциональным коленям. Еще через пару мгновений пастельно-бежевый пиджак и белые кудри Азирафаэля мелькают уже на другом конце зала, и он сворачивает в неприметный коридор. Кроули по привычке, воспитанной тысячелетиями секретных встреч, выжидает полную минуту, прежде чем встает тоже. Первая же дверь в коридоре ведет в гендерно нейтральный туалет. Кроули знает по опыту, что за поворотом справа есть дверь, ведущая в мужской, слева — в женский, и Ритц слишком консервативен, чтобы так быстро адаптироваться к веяниям эпохи, но Азирафаэль не посмел бы а) занимать место, которое может кому-то понадобиться по прямому назначению и б) выбирать за него, поэтому на следующие десять — уже девять — минут в планировке ресторана стало на одно помещение больше. Внутри туалет не отличается от других таких же в ресторане: роскошные зеркала в золоченых оправах, электронные светильники под канделябры, тяжелые деревянные двери, за которыми скрываются сами удобства. Помещение достаточно большое, чтобы дамы, джентльмены и прочие дорогие гости могли с удобством припудрить носик. Азирафаэль ожидает его, вытирая руки бумажным полотенцем. Разумеется, этикет и педантичность не позволяют ему приступить к делу, не умывшись, хотя Кроули каждый раз продмывает напомнить ему, что были времена, когда они прекрасно кувыркались в пыли и грязи, подобно всем прочим безволосым мартышкам, и никто от этого не умер [2]. — Вот и ты, дорогой, — он сразу же сияет ярче, оборачиваясь на щелчок замка, отражаясь сразу в трех зеркалах и практически ослепляя своим восторгом. — Заждался? — кривовато усмехается Кроули. — С ума сходил, — немедленно подтверждает Азирафаэль, умудряясь делать это одновременно с бесовской искоркой в глазах и так искренне, что сердце Кроули само по себе вспоминает сделать десяток лихорадочных ударов. — Минуточку, позволь мне подготовить позиции... ах, вот так... На глазах у Кроули он расстегивает и снимает пиджак, ошпаривая Кроули до покрасневших ушей видом скандально открытых рук (в одной рубашке! Вызывайте полицию!). Он привык, если это можно так назвать, к этому виду в безопасности книжного или своей квартиры, но не здесь, в публичном месте. Если бы он уже не был возбужден, он бы завелся только от этого. Но Азирафаэль хорошо постарался с этими его «ммм» и «оххх» на протяжении полуторачасового обеда с четырьмя переменами блюд. Пиджак Азирафаэль расстилает на мраморной тумбе между двумя раковинами, и это смешно до абсурда — как будто Кроули это нужно, как будто он сам не кинулся бы плашмя в лужу святой воды, если бы это значило, что Азирафаэль сможет пройти по ней, не замочив туфли; но Азирафаэль, конечно, не может позволить ему сидеть на холодном, и Кроули честно уверен, что если его что-то в этом мире однажды и дискорпорирует, то это будет лично его ангел, ненамеренно, очередным глупым, излишним, невыносимо предусмотрительным актом заботы. — Так... — медленно тянет Азирафаэль. — Так, — отзывается Кроули, пытаясь пялиться куда-то в безопасное место, что крайне сложно, когда вокруг слишком много зеркал, отражающих Азирафаэля и его голодный взгляд со всех ракурсов. Азирафаэль подходит на один крошечный шажок. И еще один. Потом его ладони оказываются на талии Кроули, медленно скользят ниже, цепляются указательными пальцами за петельки для ремня на джинсах и тянут на себя, заставляя Кроули выбрать между тем, чтобы шагнуть ближе или буквально упасть Азирафаэлю в руки. После этого пальцы оказываются на пряжке ремня. На пуговице. На ширинке. — Что же сегодня в десертном меню? — спрашивает Азирафаэль на ухо, и Кроули может ответить только еще одно фрустрированное «нгк», потому что сукин сын прекрасно знает, что в такие узкие джинсы может влезть только одна вариация гениталий, либо никаких гениталий вообще, но если бы это был второй случай, он не провел бы последние полчаса обеда за тем, что инстинктивно сводил бедра, пытаясь как-то... Радостный «ах», который издает ангел, сунув в ширинку два пальца, настолько искренний и полный восторга, как будто это действительно чертов сюрприз. — Моё любимое! Кроули, дорогой, ты меня положительно сегодня балуешь... — У тебя всё любимое, — бормочет Кроули, отчаянно пытаясь не краснеть и отчаянно же проваливаясь. — Всё, что касается тебя, — подтверждает Азирафаэль с неожиданно нежным и целомудренным поцелуем, и следом подталкивает Кроули к тумбе с небрежностью, которая предполагает, что Кроули не запутается в ногах, поймет его правильно и займет нужную позицию без лишних указаний. Иногда Кроули пробирает мурашками от того, насколько ангел уверен, что если он стряхнет, не глядя, пепел с сигареты, Кроули окажется где надо с пепельницей в руках. Но это приятные мурашки. Он опирается на тумбу, чувствуя ладонями мягкую ткань пиджака. Азирафаэль тянет с него джинсы, сначала с одного бедра, потом с другого, они узкие и сходят медленно, но Азирафаэль чертовски нетороплив для ангела, которого поджидает любимый десерт [3]. От промежности к ткани тянется нитка густой прозрачной слизи, вид которой заставляет Кроули поморщиться: если бы джинсы не были изначально созданы чудом и потому знали, как им себя вести, к этому моменту они бы уже промокли насквозь. И тем не менее, влажные скользкие бедра — это не то, с чем хочется иметь дело, когда ты сидишь в дорогом ресторане у всех на виду, но если на что и можно было полагаться, имея дело с Азирафаэлем, так это на то, что он никогда не бросал блюдо на полпути. И вылизывал тарелки. Азирафаэль раздвигает пошире его колени и занимает позицию на полу между ними с привычной, отточенной с годами легкостью. Он не торопится, покрывая аккуратными поцелуями кожу под коленками и на внутренней стороне бедра, и Кроули, не смотря на все, что пылает, тянет, ноет и требует немедленного внимания, позволяет ему, потому что это его десерт и упаси Богиня мешать Азирафаэлю наслаждаться его десертом. Вскоре начинаются они. Звуки. Стоны. Ахи и охи. Всё то, что делает походы по ресторанам в компании ангела абсолютно невыносимыми. С самого первого блядского быка, чтоб ему реинкарнировать сто тысяч раз, и каждый раз священной коровой при индусском храме. — Ммм. Нежнейший, — поцелуи подбираются к месту, где бедро переходит в пах, и здесь Азирафаэль аккуратно прихватывает губами и посасывает, оставляя легкий след. — Ммм. Если бы можно было одновременно... с крем-брюле... Кроули всхлипывает, то ли от смеха, то ли от представившейся картинки: как Азирафаэль чередует поцелуи с ложечками десерта, получая за раз все удовольствия мира. Эта идея невозможна к воплощению только потому что Азирафаэль не позволит принести еду в постель, иначе бы Кроули давно сделал что-то с его кремово-нежными складками и большим количеством взбитых сливок, но, может быть, ему стоит быть немного настойчивее, и пообещать сдать простыни в человеческую химчистку после. Он обязательно подумает об этом. Потом. Пока что он слишком сосредоточен, впиваясь пальцами в край тумбы, чтобы не впиться в волосы Азирафаэля и не подтянуть куда следует раньше времени. Но, к счастью, Азирафаэль примерно в тот же момент решает, что с него хватило изучения периметра, и прижимается губами — не там, снова не там, но хотя бы к влажной от смазки складке, и прихватывает ее губами, посасывая и трогая языком, как будто имитирует французский поцелуй, и уже этого хватает, чтобы тело Кроули перехватило управление. Руки он контролирует, они все еще крепко держатся за край, но ноги, эти подлые предатели, саботирующие Кроули все шесть тысяч лет — ноги оказываются у Азирафаэля на плечах и стискивают его так крепко, что если бы ему на самом деле требовалось дышать, это могло бы быть проблемой. Азирафаэль ограничивается тем, что довольно мычит, и повторяет то же движение с другой стороны. Он снова не торопится, выписывая языком ленивые зигзаги и ввинчиваясь по центру, словно пробираясь языком в начинку кремового пирожного, как нетерпеливый сладкоежка. Это сопровождается громким и откровенным хлюпаньем и причмокиванием — потому что Азирафаэль действительно намерен слизать всё, до чего дотянется. Буквально, — и это могло бы быть отвратительно, потому что Кроули не фанат телесных выделений и прочих человеческих штучек, которые могут быть исправлены щелчком пальцев, но Азирафаэль при этом стонет, и не может быть отвратительным что-то, что сопровождается такими явственными признаками удовольствия. От ангела, на минуточку, а им известно, что такое божественный экстаз, из первых рук. — Ммм. Ох, Кроули, это просто... ммм... ты должен обязательно попробовать, — Азирафаэль вздыхает сладко, мечтательно, причмокивая влажно блестящими губами. Кроули чуточку истерично всхлипывает. — Когда ты в следующий раз сменишь конфигурацию, ангел. Обязательно. — Ммм, нет, я не про себя. Попробуй, — глаза Кроули сами собой закатываются так, что Азирафаэлю должно быть видно одни белки [4], когда Азирафаэль двумя пухлыми, идеально наманикюренными пальцами скользит в раскрытое языком отверстие, чтобы со всей тщательностью соблать побольше густой смазки. С ногами Кроули на плечах ему не подняться, так что Кроули приходится наклониться, чтобы послушно лизнуть влажные подушечки. Жижа как жижа, ничего примечательного, солоновато-телесный вкус (для Азирафаэля Кроули бы сделал хоть ананасовый, но ангел настаивает на максимальной естественности и уходе без вмешательства чудес, и Кроули ему потакает [5]), но когда Азирафаэль смотрит так, не нужно никаких чудес, чтобы амброзией показалась хоть вода из Темзы, так что Кроули вылизывает пальцы со всей тщательностью, потом втягивает их в рот — честное слово, просто по привычке, — обвивает раздвоенным языком [6], посасывает и оказывается вознагражден, когда Азирафаэль приоткрывает рот и выдыхает, зачарованный. Это могло бы стать отличным продолжением банкета. Кроули даже готов поспорить, что Азирафаэль рассматривает эту возможность, судя по тому, как он неожиданно оттопыривает нижнюю губу и шлепает его по бедру. — Ты. Змей-искуситель. — Я, да, — соглашается Кроули. — Так записано в моей... трудовой... Закончить сложно, потому что Азирафаэль возвращается к прерванному занятию с утроенным энтузиазмом. Его язык, самый обычный, человеческий, не раздвоенный и очень нормальной длины, по ощущениям как будто находится везде и сразу, вылизывая и иногда ныряя в недра парой сильных толчков, которые не столько унимают какое-то желание, сколько намекают, чем они могли бы заняться в качестве основного блюда; и не только язык — Кроули чувствует влажные касания губ, легкие поглаживания подушечками пальцев, слишком-точные-чтобы-быть-случайными прикосновения вздернутого носа там, где он уже отчаялся чего-то дождаться. Ему и в лучшие-то моменты не дается сидеть смирно, а после этого совсем срывает тормоза, и об этот нос он отчаянно и бесцеремонно потирается ноющим клитором, бесстыже постанывая и не заботясь о том, насколько размазывает смазку по ангельскому лицу. Азирафаэль смеется, теплыми выдохами по влажной коже. — Торопишься, дорогой? — Не у меня там стынет крем-брюле, — сипит Кроули (он и так уже продемонстрировал весь свой годовой запас выдержки). — Крем-брюле! — восклицает Азирафаэль так отчаянно, словно совсем о нем забыл (словно Азирафаэль физически способен забыть о десерте. Трижды ха.), и Кроули видит в его взгляде совершенно новую решимость. На этот раз он не мелочится, сразу прихватывая губами клитор и посасывая его с такой силой, что Кроули чуть не складывает пополам, и вместо того, чтобы прижать его голову к себе, он впивается пальцами в волосы, чтобы немного оттащить ангела от чувствительной точки подальше. Азирафаэль коротко смеется, мерзавец, и улыбается той же улыбкой, которую Кроули сотни раз видел в зеркале после удачно провернутых шалостей. Они слишком дурно влияют друг на друга. Кому-то стоило бы это остановить. Пару тысяч лет назад. — Нежнее, ангел, нежнее. — Я думал, мы спешим к десерту? — он медленно опускает взгляд ниже и облизывается. — Хотя, на мой вкус, здесь сервировано не хуже... — Только посмей пошутить про вишенку на торте, — вырывается у Кроули. Азирафаэль отвечает на это сиянием, которое сопоставимо не столько с солнечным летним днем, сколько со «слоновьей ногой» в Чернобыле. Глаза режет до физической боли, где только очки, когда они так нужны? После этого он находит баланс и нагнетает удовольствие последовательно, чередуя прикосновения губ и легкие посасывания с круговыми движениями носом и влажными прикосновениями языка ниже, там, где продолжает выделяться смазка, которую он со всей тщательностью собирает. В другой ситуации Кроули мог бы оттянуть пик, подойти к краю, чтобы скатиться обратно на плато и позволить Азирафаэлю поднять его на высоту снова — их послушные тела способны на такое часы и даже дни напролет, — но они правда торопятся, вино выдыхается, и за это Кроули чувствует личную ответственность, так что он не сопротивляется и позволяет волне, начинающейся почему-то в коленях, захлестнуть до бедер и выше, конвульсивно сокращая по очереди каждую мышцу в теле. Всё это время Азирафаэль продолжает поигрывать языком с горошиной клитора, так что пост-оргазменные волны нарастают в колебаниях, и Кроули как-то неожиданно даже для себя спотыкается и падает во второй оргазм, более короткий и острый, как лезвие бритвы. Это намек: если дойдет до третьего, он перешагнет ту грань, где удовольствие и боль уже неотделимы, и это соблазнительно, но тогда следом Кроули перешагнет и ту грань, которая отделяет Кроули, способного вести машину, от Кроули, который обнимает Азирафаэля за колени и подставляет тыльную сторону шеи под тяжелую ладонь. А машину нужно будет вести. Азирафаэль снова оттопыривает нижнюю губу и дуется, когда Кроули оттягивает его голову за волосы. Кроули сипло выдыхает, продолжая подергиваться в неожиданных местах, словно отголоски оргазма заблудились в его нервной системе и дают о себе знать слишком запоздало. Проводит по взмокшему лицу свободной пятерней. — Не там. Вокруг, между, но не, — он рассеянно помахивает рукой, объясняя. Азирафаэль кивает со всей возможной серьезностью, и широкими, уверенными движениями языка принимается слизывать все, что осталось на коже, двигаясь от складок вульвы по бедрам до коленей. Кроули кое-как восстанавливает дыхание. Ему еще нужно умыться и убедить тело, что оно хочет вернуть себе природно белый цвет лица вместо помидорно-красного, но к тому моменту, когда Азирафаэля удовлетворяет финальный осмотр на предмет пропущенных подтеков смазки, Кроули уже готов брать себя в руки. Он тратит лишние тридцать секунд на то, чтобы вплести пальцы в кудри Азирафаэля, и тот отвечает, прильнув щекой к его колену с такой кошачьей нежностью, что внутри у Кроули все тает, как забытое на столе мороженое. — Доволен? — спрашивает он, отчего-то волнуясь, как будто хоть раз после их соитий [7] ангел хоть намеком дал понять, что это было менее чем «превосходно», «восхитительно» и «замечательненько». — Ужасно. Ты так меня балуешь, — Азирафаэль расплывается в невозможно счастливой улыбке, прижимается к колену легким поцелуем и заглядывает в глаза снизу вверх, без предупреждения и объявления войны затапливая Кроули безграничной синевой. — Что, — вздыхает Кроули (у него уже нет сил на вопросительную интонацию). — Я вот подумал... может, всё-таки взять и третий десерт? С собой, домой, — он мечтательно вздыхает. — Ммм, — отзывается Кроули. — «Ммм»? — переспрашивает Азирафаэль, поднимая брови домиком. — Ммм. Зависит... — Кроули срывается на зевок непреднамеренно, но Азирафаэль смотрит на него как щенок, хозяин которого дразняще помахивает красным мячиком. — Зависит... — Зависит? — От того, — Кроули с щелчком ставит нечеловечески оттянувшуюся челюсть на место, — готов ли ты есть его в постели. Он, в общем-то, ожидает возмущенного оханья и обвинений в пренебрежении нормами этикета, морали и здравого смысла, но Азирафаэль оттопыривает нижнюю губу — не надуто, а как делает иногда при серьезных раздумьях, которых заслуживают разве что поиски Антихриста и выбор идеального десерта. — Тогда это не может быть яблочный тарт, — произносит он весомо. — От него останутся крошки. — Никаких крошек в нашей постели, — соглашается Кроули. Его ногам вернулась какая-никакая структура и плотность, так что он легонько отодвигает Азирафаэля и встает на своих двоих, заправляясь и застегиваясь. Азирафаэль, глубоко погруженный в свои мысли, этого не замечает, и едва замечает вообще, когда Кроули, прихватив с тумбы его пиджак, подталкивает его в спину к выходу — только машинально придерживает ему дверь. — Шоколадный мусс... груши в вине... ох, я не знаю. Если нечаянно уронить тирамису на одеяло, будет не спасти ни то, ни другое. Кроули, ты что думаешь? — Я не спец по десертам, — Кроули ухмыляется уголком рта, направляя ангела к их столику, где уже стоит навытяжку молодой человек с перекинутой через предплечье салфеткой. — Вон, спроси профессионала. — Думаешь, он может посоветовать? — оживляется Азирафаэль, и Кроули ухмыляется еще шире. — Конечно, ангел. Не забудь только объяснить, зачем. Мы пока еще недостаточно его травмировали для тех чаевых, которые я намерен оставить. /// [1] В разумных пределах. Кроули ненавидел непреднамеренно создавать инфляцию. [2] Азирафаэль стал одержим невротичным мытьем рук где-то в девятнадцатом веке, когда столкнулся с изнанкой человеческой медицины. Над его предложением мыть руки перед осмотром пациентов смеялись еще несколько десятилетий, но он упрямо настаивал на том, чтобы подавать людям хороший пример, даже если мог обеззаразить себя, инструменты и помещение простым щелчком пальцев. [3] Технически, два любимых десерта. До готовности крем-брюле оставалась буквально пара минут. [4] Желтки? [5] В большинстве случаев. Есть вещи, которые просто недостойны демона, и бритьё ануса входит в их число. [6] Это для него очень даже естественно, спасибо. [7] Очень, очень дурно влияют друг на друга.