Под сенью агатеанских магнолий

Агатеанская диаспора в Анк-Морпорке по численности разумеется не могла сравниться с диаспорой выходцев из Клатча, но когда агатеанцы отмечали свое Страшдество — весь Анк-Морпорк в едином порыве солидарности и дружбы отмечал с ними. Потому что мы же не можем пренебрегать обычаями гостей и жителей города. Ну а еще потому что никто в своем уме не пройдёт мимо возможности покутить. Само по себе это мероприятие означало головную боль для стражи в целом и Ваймса в частности: острая до взрывоопасности еда, взрывоопасные сами по себе фейерверки, и гирлянды бумажных фонарей, которые, повинуясь своей воле, так и норовили оказаться как можно ближе к фейерверкам. Ну и вечер был бы не полным, если бы Историческое Общество не организовало танцплощадку, живые картины и Исключительно Достоверную Реконструкцию Битвы Генерала Тактикуса С Убервальдским Князем При Стенах Анк-Морпорка. Разумеется, агатеанский дипломатический корпус не остался в стороне и закатил торжественный прием, на который приглашал всех, кто что-либо значил в этом городе. В число жертв политеса попали, разумеется, и патриций, и командор. Будь на то его воля, последний бы точно нашел способ улизнуть. Кому-кому, а Ваймсу не привыкать мастерски увиливать от всех приглашений на подобные унылые вечера, полные этикета и карликовых бутербродиков. Однако Ветинари настоял. И добавил, что событие требует приличествующего облачения, которое «отражало бы наше уважение к традициям наших заклятых иностранных друзей». Ваймс не очень уважал традиции и тем более не собирался гнуть ни перед кем спину в вежливых поклонах, однако агатеане были славными в сущности ребятами, такими же хитрыми и изворотливыми ублюдками, как и жители Анк-Морпорка, — ни лучше, ни хуже, — и не давали Ваймсу решительно никаких поводов выделять их особой нелюбовью. Поэтому, соблюдая баланс безразличия к традициям и недовольного согласия с требованиями Ветинари, Ваймс ограничился тем, что надел поверх униформы плащ с вышитым на нем драконом. Агатеанская империя — это же как раз про подобное? Драконы, хризантемы и письмена, которые скорее следует называть узорами? Казалось бы — что еще необходимо, чтобы превратить агатеанское Страшдество в кошмар наяву? Ваймс пожалел о том, что задался этим вопросом, когда наконец явился в посольство (он не старался опоздать намеренно, но всё равно опоздал минимум на час). Потому что там был патриций. И как оказалось, представление Ветинари о приличествующем агатеанском наряде определённо шагнуло за грань приличного. Первые пару секунд Ваймс мог лишь молчать, не в силах уместить в свою черепную коробку факт того, что это вообще происходит. Потому что… потому что так нельзя! Такого не может быть! Куда это вообще годится — это что, платье на нем?! Но если это платье — почему под ним брюки? Настолько тонкие и хорошо подогнанные по фигуре, что Ваймс категорически отказывался думать о каких-либо чулках. Нет-нет, сэр, спасибо, нет. При этом одеяние Ветинари выглядело исключительно приличным: закрытое, с высоким воротом и длинными рукавами. Ни кусочка обнаженной кожи. И в то же время ткань так возмутительно облегала фигуру, что воображению надо было лишь пару раз взмахнуть кистью, чтобы увидеть наготу. …Увидеть изгибы изящного стана, тонкую талию, которую так хорошо обнимать, увидеть каждый чертов шрам… Нет, сегодня способность Ветинари оставаться воплощением Корректности его подвела. Не мог же всерьез одеться так. Ведь так попросту не полагается, но в то же время… Ваймс сглотнул, понимая, что в то же время эта картина его заводит. Хуже всего, должно быть, была мелкая, аккуратная вышивка. Идя от ворота к высокому разрезу подола, она как будто манила взгляд скользнуть по ней — до худого бедра — а затем сменить взгляд прикосновением… Должно быть, Ваймс сбрендил от духоты. Или перенервничал, пока метался по городу, пытаясь в последнем лихорадочном порыве проконтролировать всё и вся и осознавая, что не сможет этого сделать и городу очень повезёт, если по Теням не прокатится очередной пожар, расчищающий места под новые громоздящиеся друг на друга халупы. Иначе не объяснить все эти мысли. А всё чертов Ветинари! Кто же еще! Не настаивай он так, Ваймс бы отказался от приглашения. Кто-кто, а он точно найдет себе дело. Всё лучше, чем тереться тут локтями с разными дипломатами и благородными господами, развлекать себя поеданием мелких закусок и старательно не смотреть на Ветинари. Однако Ветинари был очень настойчив, он даже намекнул, что терпение и выдержка будут достойно вознаграждены, — и Ваймс повёлся на соблазн как последний дурак. Откуда ж ему было знать, что и терпение и выдержка будут подвергнуты такому испытанию?! Он добросовестно продержался с час-полтора, цедя откровенно безвкусный, но выглядящий наиболее безопасным из всего разнообразия традиционных агатеанских напитков сливовый морс и сосредоточенно заставляя себя думать о таких насущных вопросах как география и административное деление Агатеанской империи, — а вовсе не о традиционных тонких шелках и изящных вышивках. Краем глаза он наблюдал за Ветинари в привычной тому среде интриг, лукавства и прямого вранья, завернутого в такую красивую обертку вежливости, что у Ваймса желчь подступала к горлу. И всё-то ему казалось, что все видят этот возмутительный наряд на патриции и смотрят на него, только на него. Ваймс сделал еще глоток и клацнул зубами о стекло стакана, когда услышал негромкий сердечный смешок. — …Господин посол переоценивает моё влияние!.. — лучезарно улыбался Ветинари, отвечая на вопрос кого-то из гостей. Ваймс скривился. Ага, как же! Переоценивает! Да ублюдок должно быть спланировал всё в здании посольства, включая мотыльков, крутящихся вокруг бумажных фонарей, и крыс, подъедающих оставшиеся после готовки обрезки возле черного хода, и слушать, как он притворяется самой неприметной, невинной ромашкой на лугу, было решительно невыносимо. Так же, как видеть это чертово… чертово платье! Ваймс одним глотком допил морс, жалея, что это не виски (ведь это придало бы смелости) и одновременно благодаря богов за то, что это не виски (потому что иначе он не ручался бы за всех демонов, которые уже скребли дверь из подпола), и покинул облюбованное кресло в темном углу. — Позвольте украсть у вас его светлость господина патриция на минуту, — заявил он, подходя к группе беседующих сотрудников дипломатического корпуса. *** — Это было грубо, Ваймс, — едва зайдя в комнату, сообщил Ветинари, самую малость хмурясь, что по системе координат его светлости равнялось грому и молниям. — Уверен, нет необходимости злоупотреблять гостеприимностью господина Юланя и испытывать его терпение. — А я уверен, что прочим посетителям гостеприимного господина Юланя не надо нас слушать, — обрубил Ваймс, запирая дверь на щеколду. Только чуть выдохнув, он осознал, что комнатой, куда он увел Ветинари со светского раута, оказался чей-то рабочий кабинет. Панели из темного дерева, тяжелые шторы с узорами магнолий и, разумеется, много, много резных изображений драконов. Ветинари опёрся бедром о письменный стол и сложил руки на груди. — Что ж, раз это настолько злободневный вопрос, поведайте же мне, что вас тревожит. Ваймс на мгновение прижал ладони к холодному дереву двери, чтобы остудиться, потому что, право, его терпение было на исходе, но он должен был хотя бы попытаться держать себя в руках. — Вы смотрели в зеркало перед тем, как явиться сюда, ваша светлость? — спросил он так медленно и спокойно, как только мог. Патриций, чуть изогнувшись, осмотрел себя и разгладил невидимую Ваймсу складку на переде одеяния рядом с вышивкой. — Традиционная агатеанская одежда, — невозмутимо произнес он, закончив приводить себя в порядок. — Не вижу никаких проблем. Мы проявляем уважение к нашим иностранным партнерам. — Уверен, что иностранным партнерам совершенно не требуется видеть… видеть… — Ваймс запнулся. Каждый изгиб? Длинные изящные ноги? Соблазнительно узкую талию? — Да, Сэм?.. — поторопил его Ветинари, в его голосе Ваймс четко услышал интонацию легкого точно сквозняк раздражения. Это на мгновение остудило, заставив задуматься — а что, в сущности, ему так не нравится? Что другие видят Ветинари таким? Какая глупая и оскорбительная претензия! Один раз он уже совершил ошибку, приняв светский разговор с послом Орлеи за флирт. И после его не один день жег стыд от того, что он оскорбил Ветинари самой этой мыслью. Теперь он не собирался поддаваться такой жалкой слабости как ревность. Это бесчестно по отношению к самому Ветинари в конце-то концов! И тем не менее всё это — эта насмешливость, эта невозмутимость, это платье и непозволительно узкие тонкие брюки под ним, похожие больше на лосины или особенно высокие чулки, — выводили Ваймса из себя. Однако он решительно не знал, как облечь в слова все раздирающие его чувства. Как же Ваймсу повезло, что на письменном столе лежал ворох газет, еще пахнущих свежей краской! Ваймс схватил первую же и ткнул пальцем в заголовок. — А потом в газетах будут писать вот это, ага! Полюбуйтесь! «Как Именно Осуществляется Набор Членов Гильдии Белошвеек И Причем Тут Патриций Ветинари» Тонкие губы Ветинари, дрогнув, сложились в улыбку. — Ежеквартальное согласование количества белошвеек и портных, не более того. — А как вам это? «Обязанности Секретаря Патриция, О Которых Не Говорят На Собеседовании: Позорные Тайны Дворца» — Кто скажет, что речь идет о наполнении чернильниц, правда? «Секрет Выгодных Сделок Патриция Ветинари» — Какой же это секрет? Немного лести, немного умолчания, немного шантажа — вуаля. — Ваймс тяжело дышал носом, не зная, как на это ответить. Заголовки, даром, что были выдумкой, раздражали его, бесили, злили. Ветинари поднял брови, как будто его забавляла реакция Ваймса, и последнего это выводило из себя пуще прежнего. — Боги, Сэм, ты в самом деле считаешь, что я не в курсе того, о чем пишут в прессе? Я бы не продержался в должности и месяца, если бы не следил за новорожденными детищами прогресса. — Ветинари сделал небольшой шаг назад и снова опёрся о письменный стол, при этом как будто нарочно отставив ногу так, чтобы подол соскользнул, лучше показывая изящное бедро, затянутое в тонкую ткань. — Не находишь удивительным то, в какие дебри может завести авторов заголовков сочетание бурного воображения и продолжительного воздержания? Ваймс хотел прорычать «ублюдки» или «подонки» или что-то еще, надлежащим образом характеризующее подобного рода писак, однако слова застряли в глотке. Ветинари же безошибочно понял, что Ваймс хотел сказать, и улыбнулся, невыносимо лукаво, но вместе с тем и ласково: — Ах, Ваймс, боюсь, это цена, которую мы платим за свободу слова и прессы. Замечание было совершенно справедливым: средний житель Анк-Морпорка существует на крепком кофе и крепких сплетнях, и когда в городе возникла такая вещь как пресса не надо было обладать способностями к ясновидению, чтобы предсказать, что всего через пару дней она обратится к самым скандальным, низменным, грязным и бредовым слухам. Таким ярким, завлекательным, точно конфеты! Никто в своем уме не устоит перед таким искушением!.. Ваймс замер. И медленно поднял взгляд на Ветинари. Тот мило улыбнулся, точно увидел весь ход мысли в голове Ваймса и нашел это забавным. Сэма неожиданно окатило злостью. Ублюдок всегда читал его точно открытую книгу! Доводил до предела гнева, когда рассудок плавился и сил на поддержание благопристойного вида уже не оставалось — и без труда видел, как именно вертятся шестеренки в его голове. Ваймс глубоко вдохнул и припозднившиеся слова наконец нашли путь на волю: — О, я заставлю их дорого заплатить, сэр! Ветинари отмахнулся от всей безбрежности ярости, и Ваймс понял, что начинает закипать, что он попался на самую простую уловку из всех, что применял против него Ветинари, и что это его чертовски злит! Он порывисто шагнул вперед, однако Ветинари ускользнул от него и снова разгладил подол, хотя в этом решительно не было никакой необходимости. — Поговорим об этом позже, Ваймс. Сейчас же не позволяйте мне вас задерживать. У меня всё-таки встреча с агатеанским дипкорпусом. Или, как утверждает одна из этих очаровательных статей, время провести «переговоры с глазу на глаз с иностранными послами, включающие в себя дачу взяток и разнузданный разврат»… Ваймс сжал кулаки, думая, что должен на самом-то деле сгрести Ветинари за перед одежды и хорошенько встряхнуть, чтобы и думать забыл о подобных вопиющих провокациях! — Не. Смей. — …В газетах и без того подробно описывают, как именно патриций выторговывает выгодные условия собственным телом. Значит пресса будет писать что угодно, независимо от наличия или отсутствия подола и его длины. А пока, если вам, Ваймс, нечего более мне сообщить, я вернусь к тому, чтобы «торговать патрицианским телом», как пишут эти авторы с удивительным недостатком инстинкта самосохранения. Полуобернувшись, он положил ладонь на дверь и взглянул на Ваймса. — Или же у вас есть свои предложения, как урегулировать наши противоречия?.. — Ветинари позволил вопросу повиснуть в воздухе. По-хорошему Ваймсу следовало уйти. Ведь куда это годится — снова поддаваться на такие очевидные уловки! Достаточно того, что Ветинари вертит им в вопросах службы, несмотря на его попытки оказывать сопротивление, не хватало, чтобы и сейчас в таком личном вопросе Ваймс повёлся на подобную провокацию. А Ваймс не сомневался в том, что это провокация. Ведь Ветинари не мог, он попросту не мог просто так надеть эту шелковую тряпку! О, что точно Ваймс усвоил за годы общения с его светлостью во всех возможных плоскостях — так это что его светлость ничего не делает без веской на то причины. Привычка искать двойное, тройное дно в каждой мелочи вросла в Ваймса давно, в точности как привычка курить, поэтому он не сомневался, что подобное платье — наверняка часть замысла «как вывести командора из себя и заставить его совершить глупость, которая пойдет на пользу делу». Поэтому в одной из штанин времени Ваймс совершенно логично и трезво выбрал именно этот путь — уйти. И ушел, ощущая одновременно облегчение от того, что избежал очевидной ловушки, и сожаление, потому что на самом деле он хотел поддаться и попасться в силок. И в другой штанине он именно это и сделал. Ваймс оперся ладонью о дверь, не давая Ветинари открыть её. — Не так быстро, — глухо произнес он и, даже не глядя на Ветинари, буквально кожей почувствовал, как тот скептически поднял бровь в своей неизменной — патрицианской, раздражающей, невыносимой — манере. Ваймс знал, что так нельзя, знал, что должен держать себя на цепи, но… но он стоял сейчас настолько близко, что чувствовал тепло через легкий шёлк, чувствовал запах чистой кожи, запах аккуратно уложенных волос — эту смесь, по которой узнал бы Ветинари и с закрытыми глазами, и едва ощутимый, наверняка совершенно точно додуманный его взвинченным рассудком тончайший аромат чёртовых магнолий. Чувствовал, и понимал, что не в силах устоять, потому что попросту не желает сопротивляться, и словно чужая воля вела его, когда он медленно вытянул руку и обнял Ветинари за талию, привлекая к себе. — Ваймс, не надо, — голос Ветинари прошелестел едва слышно, но ощущался как прикосновение холодной стали к горлу. — Сейчас не время и не место. — Если вы этого не желали, ваша светлость, почему вы выбрали именно такой наряд?.. — Ваймс с нажимом провел по груди Ветинари, млея от того, как ощущается под его пальцами расшитый, скользкий шелк. — Мы проявляем уважение к нашим иностранным партнерам, — всё так же едва слышно отозвался Ветинари. — Это я уже слышал, — ладонь Ваймса снова прошлась от груди патриция к шее, мимолётно касаясь едва выпирающих под чёрным шёлком возбуждённых сосков — достаточно, чтобы патриций ощутил ласку, но вместе с тем так решительно мало чтобы насладился ею. Ветинари тяжело вдохнул и по его телу прошла легкая дрожь. Какая же тонкая ткань! Если закрыть глаза, так просто поверить, что между его рукой и бледной нежной кожей практически ничего нет! Боги, как это возмутительно. И как это заводит! — Традиционная агатеанская одежда, — выдохнул Ветинари. Ваймс пальцами чувствовал, что он борется с противоречивыми желаниями: уйти немедленно и сдаться. — Не стоит искать подвох там, где его нет. — Хм, а мне казалось, что как раз в поиске подвохов и заключается моя работа. Ваймс прижался промежностью к бедрам Ветинари и отчётливо услышал, как тот втянул воздух сквозь сжатые зубы. Нет сомнений: терпение Ветинари было на исходе. Патриций никогда не причислял себя к терпеливым людям. Равно как к ним не относился и Ваймс. Столкновение их нетерпеливости обязано было вызвать смещение грозовых фронтов в сторону Анк-Морпорка, а точнее — в сторону этой конкретной комнаты агатеанского посольства. Ветинари старался дышать медленно и глубоко, ничем не выдавая того жара, что окатил его при приближении Ваймса. Голова уже слегка кружилась, будто от выпивки. И разумеется Ваймс не мог не сделать хуже! Какое, право, возмутительное самоуправство! Но пожалуй… пожалуй он позволит Ваймсу эту небольшую вольность. Несколько минут прикосновений, а потом — время вернуться на светский раут, пока их никто не хватился. К тому же… это приятно само по себе. Ощущение сильных рук, которые прикасаются к нему именно там, где нужно, и именно так, как следует… о, у Ваймса нет решительно никакого права обладать такой властью над ним! Сладкая истома затрепетала внизу живота, и Ветинари не оказал никакого сопротивления, когда Ваймс подтолкнул его к письменному столу господина посла. Ведь это исключительно удобное положение, чтобы подставить спину под сильные ладони, позволить Ваймсу огладить всё тело от плеч до бедер, — и позволить себе расслабиться, на мгновение забыться. И это забытье Ваймс предоставлял в избытке, с нажимом проходя кончиками пальцев вдоль позвоночника, и основаниями ладоней надавливая на поясницу именно так, — ах, Ваймс! — как Ветинари и желал. А затем ладони скользнули ниже. Ваймс закинул подол платья на спину Ветинари, открывая бедра, и тот не успел дать свою оценку происходящему — как треск разрываемой ткани испугал и моментально отрезвил. — Ваймс! — глухо зашипел Ветинари. — Что ты?.. — он попытался оттолкнуться от стола и подняться, однако Ваймс тяжело навалился сверху и с явно довольной (и несомненно нахальной!) усмешкой сжал его ягодицы обеими руками. — Кто бы мог подумать, что далеко не все заголовки врали о его светлости патриции и его тайных склонностях!.. — выдохнул Ваймс, склоняясь ниже к нему и прижимаясь грудью к его спине. Ветинари издал звук похожий на всхлип, изгибаясь еще сильнее, — лишь бы оказаться ближе. Подумать только — патриций Анк-Морпорка в посольстве иного государства, фактически, на чужой территории, лежит грудью на столе в задранном платье и порванных тонких штанах и, подняв зад точно белошвейка высшей категории, изнывает от желания отдаться! Боги, как только он мог позволить себе подобное! Ваймс становится положительно опасен для его здравого рассудка и, когда у Ветинари в голове прояснится, он обязательно подумает о том, что с этим следует сделать, но пока что… пока что… о, Ваймс, продолжай!.. Как будто весь гнев, всё возмущение, что Ваймс сдерживал на протяжении вечера, сейчас мог вырваться на свободу, и Ветинари уже предвкушал, как Ваймс поддастся единственному темному порыву, перед которым он раз за разом не мог устоять. Поддастся и возьмет его, одурев от ярости и возбуждения одновременно — так, как он уже делал неоднократно и к немалому обоюдному удовольствию. Кое-как обернувшись, Ветинари посмотрел прямо на Ваймса. Тот сухо сглотнул. Зрелище было горячим до степени безумной распущенности. Вот уж чего Ваймс не предполагал в своей жизни — что патриций собственной персоной будет стоять перед ним, выставив зад. С задранным подолом этого, боги, платья и разорванными штанами — причем последнее сделал сам Ваймс. Бледная кожа контрастировала с темной тканью, и Ваймс назвал бы это провокацией, нарочитой наглой провокацией, попыткой отвлечь должностное лицо от… от чего бы то ни было. О, он обязательно так бы и сказал, если бы мог говорить. Впрочем, красноречие давно запаковало чемоданы — как и прочие добродетели вроде умеренности и спокойствия — и вместо того, чтобы говорить, Ваймс просто прижался промежностью к обнаженным бледным бедрам, бесстыже потираясь членом промеж ягодиц. Всё-таки у него стояло и очень крепко, и он хотел хоть как-то облегчить своё состояние. Кто бы мог подумать, что какое-то там традиционное агатеанское одеяние, это чертово платье, окажет на него такой эффект! Боги, что же с ним сделал Ветинари, раз он считает допустимым подобное! Боги, как же ему нравится! Ветинари запрокинул голову, пытаясь подставить губы под поцелуй, однако Ваймс помнил, какой яркий румянец оставляет на коже Ветинари колкая щетина, и решил, что сегодня придется обойтись без поцелуев. Ваймс был бы просто не в состоянии аккуратно, нежно прижиматься губами к губам, и потому лишь тяжело дышал в затылок Ветинари. А тот распластывался на столе, изгибаясь уже на пределе человеческих возможностей, и вскидывал бедра, как будто и сам получал удовольствие от положения, в котором оказался. Приоткрытые искусанные губы с лихвой выдавали его. В какой-то момент Ветинари попытался коснуться себя, однако Ваймс перехватил его руку и заломил за спину, заставив патриция болезненно зашипеть. — Ну уж нет, ваша светлость. Хватит самоуправства. На мгновение Ветинари ощутил укол раздражения, но он не позволил этой искре разгореться в настоящую злость. Размеренность движений, навалившаяся сверху тяжесть, дыхание, обжигающее его затылок, а также риск быть застигнутым — всё это смешивалось и придавало возбуждению особую остроту. Тревожащую, но такую притягательную, заставлявшую забыть о действительности, подменяя её дистиллированными ощущениями. Пожалуй, ему могло хватить и этого — просто чувствовать близость Ваймса, его горячечное трение о собственную раскрасневшуюся и даже уже немного саднящую кожу, и очень желательно его крепкую руку на своём лишенном такого необходимого сейчас внимания члене. Ваймс же однако совершенно точно решил отыграться за совершенно невинные подколки, которые Ветинари использовал чтобы раззадорить его в их небольшом приватном разговоре, и таки разжечь в душе патриция истовую ярость. Иначе как можно было объяснить тот факт, что ровно в момент, когда Ветинари решил позволить Ваймсу сделать всё по-своему до конца, тот попросту отстранился, лишив патриция столь упоительного ощущения подчинённости своему горячему сильному телу. — Ваймс!.. — Ветинари снова зашипел, ёрзая на столе грудью, и попытался освободиться, но вопреки ожиданиям хватка на его заведённых за спину руках не ослабла ни на йоту. Хэвлок дёрнулся ещё раз, подаваясь назад, и чуть шире развёл ноги, допуская, что в первый раз Ваймс, опьянённый желанием, просто не понял, чего именно ждал от него патриций. Но Ваймс определённо издевался, не спеша ни ласкать ноющий от возбуждения член Хэвлока, ни хотя бы возвращаться к своим одуряюще жарким движениям. Ветинари даже открыл рот, чтобы одёрнуть Ваймса, но не успел. Прикосновение — короткое и едва различимое на горящей от трения коже — с мощью стенобитной машины вышибло из патриция всяческую способность не просто облекать мысли в слова, но даже складывать эти самые мысли в голове. Конечно же, некоторое время состоя с командором отношениях в куда более личных, чем предполагал рабочий протокол, Ветинари успел заметить, что Ваймс, гнев которого вспыхивал подобно факелу, щедро вымоченному в патоке, мог с такой же лёгкостью этот гнев обуздать, когда дело касалось интимных аспектов, однако допустить, что Ваймс коснётся его так… Хэвлок непроизвольно вздрогнул, ощущая ещё одно невесомое прикосновение, и не сразу понял, что хриплый надорванный стон, разлетевшийся по кабинету, вырвался из его собственной груди. Ваймс, справедливо говоря, несколькими минутами ранее и сам не мог допустить, что когда-либо решится на что-то подобное, но с Ветинари все его логические цепочки не имели ровно никакого смысла, в конечном итоге спутываясь в один огромный клубок, ведь патриций всегда находил способ удивить Ваймса, и тот бы солгал, если бы сказал, что ему это совсем не нравилось. Он снова коснулся раскрасневшейся кожи на ягодице губами, на этот раз задерживаясь чуть дольше, ощущая какой горячей на самом деле была кожа и буквально пробуя её на вкус. От Хэвлока действительно пахло магнолиями (наверняка патриций настолько увлёкся составлением своего праздничного образа, что позаимствовал из культуры заклятых иностранных друзей не только свой возмутительный наряд, но и некоторые купальные принадлежности), но сладкий ванильный привкус Ваймсу определённо почудился. Кожа просто не могла быть такой! Ей полагалось быть безвкусной или, возможно, слегка солоноватой от испарины, когда Ваймс прижимался заботливым поцелуем к виску или шее Хэвлока, нежа его, утомлённого и разморенного оргазмом, в своих объятиях. Однако сейчас Ваймс совсем не думал о том, что должно, а что нет, всё размашистее целуя красивые, кажущиеся в этой позе ещё более соблазнительно округлыми ягодицы патриция. Поцелуи сыпались один за одним и даже те участки кожи, которые прежде были привычно бледными, теперь порозовели, исколотые щетиной, которую Ваймс, откровенно говоря, оставил намеренно, чтобы всякие послы не думали, что он явился на их празднества из большого желания. Возможно, в пересудах о чудодейственных агатеанских снадобьях было куда больше правды, чем Ваймс привык считать, пропуская любой слух через сито скепсиса и цинизма, ведь сейчас ему казалось, что чуть более ощутимый на голой коже патриция аромат магнолии в самом деле дурманил ему голову, заставляя выписывать губами до непристойности влажные узоры. Вытянутая рука уже начала порядком затекать, да и Ветинари, ошеломлённый столь неожиданной лаской, не спешил ни вырываться, ни перенимать инициативу на себя. Он вообще вёл себя удивительно тихо (если не считать изредка срывающихся с искусанных губ задушенных стонов) и покладисто для патриция, который несомненно задержался уже куда дольше, чем стоило бы длиться любому приватному разговору. Возможно, какой-то паршивый журналистишка не преминет упомянуть это в очередном грязном заголовке, но сейчас Ваймсу на это было совершенно плевать. Освободив, наконец, затёкшую руку он чуть отстранился и, не отрывая восхищённого взгляда, накрыл ладонями порозовевшие ягодицы, сжимая и разводя их в стороны. — Ах, Сэм! Ощутив сухие горячие ладони на чувствительной коже, Хэвлок уронил очередной хриплый стон, подобный уже не столько стону, сколько всхлипу. Предполагая, что Ветинари был ошеломлён, Ваймс не прогадал, ведь в душе патриция царило самое настоящее смятение. К острому желанию получить желанную разрядку примешалось не менее острое желание продлить ласки, растягивая момент этого странного и в чём-то даже постыдного удовольствия — быть полностью открытым, беспомощно жаждущим, подающимся навстречу желанному прикосновению снова и снова. И Ваймс внимал ему, улавливая безмолвную просьбу на уровне инстинкта: ладони плавно обвели ягодицы круговым движением, сводя и снова разводя их, заставляя Хэвлока невольно сжаться и затрепетать в предвкушении. Возможно, сейчас было бы благоразумнее вернуться к идее с трением друг о друга или ограничиться только пальцами, ведь впереди лорда Ветинари ждали весьма трудоёмкие переговоры, а «торговать патрицианским телом», как выразились газетчики, определённо куда проще, если мысли не заняты ощущением приятной тяжести в животе, что неизменно приходила после секса с Ваймсом, однако, Хэвлок был готов принять Ваймса так, как тот пожелает. В конце концов, он конечно же предполагал такой вариант развития событий, ведь, как точно подметил командор, подвох разумеется был, потому что абсолютно невозможно надеть такое платье и беспечно понадеяться, что командор не уделит ему особое внимание. Хэвлок не просто предполагал — он со всей присущей своей натуре педантичностью рассчитывал, что сочетание тонкого агатеанского шёлка и совершенно бесстыдного флирта доведут Ваймса до того опасного состояния, когда единственным приемлемым решением станет вжать патриция в ближайшую стену и абсолютно беззастенчиво иметь, пока они оба не будут полностью удовлетворены. Впрочем, Ваймс не торопился заполнять Ветинари ни членом, ни пальцами, изводя его томительным ожиданием, что ощущалось подобно выверенной пытке. Хэвлок даже не сразу осознал реальность происходящего, когда его нежной пульсирующей от возбуждения кожи коснулось нечто упругое и горячее — о, боги, это ведь совершенно точно не мог быть язык! — жарко лаская трепещущее тело. Потрясённый догадкой, Ветинари вскинулся и, приподнявшись на локтях, заглянул через плечо. Подёрнутые мутной поволокой возбуждения глаза широко распахнулись, а рот приоткрылся, выпуская из груди очередной сдавленный стон, ведь во второй раз за этот короткий вечер в голове не осталось ни одной связной мысли. Хэвлок не мог поверить ни своим глазам, ни телу, а осознание сваливалось в опустевшую голову тяжёлыми каменными глыбами: Ваймс. Ласкал. Его. Языком. Ветинари снова беспомощно застонал, совершенно не представляя как события, ловко вывернувшись из его цепких пальцев, приняли такой оборот. Яркий румянец мгновенно залил обычно бледное лицо. — Сэм, — получилось скорее похоже на жалобный всхлип, чем на оклик, но, по правде говоря, Хэвлок и сам не понимал зачем окликнул Ваймса, ведь все последующие слова застряли в горле. Исторгнутые из головы против воли, они хаотичным потоком лились назад, не имея порядка и сливаясь в один бессмысленный поток: «прекрати!», «продолжай!», «сожми!», «нежнее!», «сильнее!», «повтори!», «убирайся!», «ещё!», «ещё! ещё-ещё-ещё!..». Но Ваймс всё же откликнулся, нехотя отстраняясь и соскальзывая ладонью с ягодицы Хэвлока на его спину, попутно задирая чёртово платье ещё выше, чтобы не мешалось, и властно надавил на выгнутую поясницу. Ветинари поддался неохотно, точно все его суставы задеревенели и сменить положение теперь представлялось едва ли возможным. Он сам не понимал почему тело вдруг так напряглось — возможно, причина была в том, что он всё ещё не до конца поверил, или же попросту не хотел упускать возможности не только чувствовать, но ещё и наблюдать. — Тише, — будто показывая, что он не намерен делать ничего дурного, Ваймс аккуратно поцеловал его ягодицу, вместе с тем чуть усиливая давление и вынуждая Ветинари снова распластаться по столешнице в безропотном, но таком одуряюще желанном подчинении. А после горячий язык командора снова коснулся рефлекторно сжавшихся мышц, плавно огибая их, кружа по нежной гладкой коже, заставляя расслабиться под откровенной лаской, и, чуть надавив, миновал слабое сопротивление, проникая внутрь такого же горячего тела. Патриций снова закусил и без того настрадавшиеся губы, подавляя очередной рвущийся наружу всхлип, и прижался щекой к прохладной поверхности стола, надеясь хоть немного остудить жар, что теперь не просто накатывал волнами, а увлекал его в самый центр безжалостного водоворота, скручивая нутро нарастающим возбуждением. Многие полагали, что лорду Ветинари чуждо слово «стыд» как таковое, и сам лорд Ветинари долгое время причислял себя к списку этих многих — чтобы сейчас стремительно разочаровываться в собственной выдержке, подставляясь под постыдные ласки, и восхищаться тому, как умело Ваймс раскрывал в его душе всё новые и новые грани, которым иногда был удивлён и сам Хэвлок. Ваймс же о стыде забыл и вовсе — откровенно восхищённый открывшимся перед ним зрелищем, он не мог заставить себя остановиться, припадая к телу Хэвлока с жадностью пьяницы, которому в кои-то веки посчастливилось стащить бутылку хорошего виски. Ветинари метался под ним, подаваясь навстречу широким влажным мазкам языка, и дышал шумно и надсадно, подавляя стоны, но тем не менее позволив своему телу расслабиться и дать Ваймсу волю действовать так, как ему хотелось. Его изящные, всё ещё покрытые тонкой тканью штанов бёдра дрожали не то от нетерпения, не то от удовольствия, и Ваймс просто не мог не коснуться их. Не прекращая вылизывать Хэвлока меж ягодиц, он спустился ладонью ниже, невольно отмечая какой неприятно шероховатой была ткань в сравнении с нежной кожей патриция, и успокаивающе погладил подрагивающее бедро прежде, чем сжать его, фиксируя и приподнимая, раскрывая Ветинари ещё сильнее и проходя особенно широким мазком языка по промежности от поджавшейся мошонки до пульсирующего входа. Хэвлок уронил очередной сдавленный стон и беспомощно заскрёб пальцами по гладкой поверхности стола, одновременно пытаясь и податься навстречу языку Ваймса, скользящему по гладкой чувствительной коже, и прижаться теснее к столешнице, потираясь о неё уже тянущим от болезненного возбуждения членом. Он не знал, чего хотел больше: отвести руку назад, вцепляясь в и без того взъерошенные волосы командора, и вжать его сильнее в своё сгорающее в лихорадочном желании тело, негласно побуждая углубить влажную ласку ещё больше, или же, наплевав на недовольство Ваймса, поднырнуть рукой под стол и наконец сжать истекающий смазкой член в ладони, доводя себя до вымученного оргазма. Пожалуй, Хэвлок хотел и того, и другого слишком сильно, чтобы сделать хоть что-нибудь, исторгая из чуть охрипшего от тяжелого рваного дыхания горла сиплое «прошу», обращённое скорее к самому себе, чем к Ваймсу. Ваймс истолковал его просьбу по-своему — не привыкший слышать из уст патриция подобных слов даже в самых исключительных случаях, он совершенно не мог её проигнорировать. Без особого энтузиазма оторвавшись от вылизывания Ветинари и отерев влажные губы тыльной стороной ладони, Ваймс наконец поднялся с колена, и это самое колено сию же секунду напомнило командору об опрометчивости подобных решений в его возрасте, вначале натужно скрипнув, а после прострелив всю ногу от лодыжки до бедра резкой болью. Командор скривился — в глубине его груди зародился рык недовольства, но там же и затих, так и не добравшись до горла. У него ещё будет время разозлиться на себя, ведь сейчас его куда больше интересовал всё так же податливо распластанный в бесстыдно приглашающей позе Хэвлок. В животе заныло от желания взять его прямо так, наплевав на обстоятельства и последствия. В какой-то из штанин времени командор так и сделал — пригвоздил тонкое тело патриция к столешнице крепкой рукой и, не размениваясь на излишнюю подготовку, взял, наматывая чёртово шёлковое платье на кулак и вбиваясь в ошеломляющее жаркое тесное нутро до тех пор, пока перед глазами не вспыхнули бордово-чёрные искры оргазма, а семя не расплескалось по маняще изогнутой пояснице. Тот Ваймс несомненно остался доволен и собой, и тем, насколько растерянным выглядел патриций после, сидя на столе и чувствуя, как пятна спермы расползаются с кожи на одежду и подсыхают, превращаясь в неприятно стягивающую плёнку. Однако у Ваймса, что пребывал здесь и сейчас, осталась капля благоразумия и, как ни странно, уважения к этому надменному ублюдку, который по совершенно неведомым законам мироустройства задел внутри циничного командора что-то слишком живое и настоящее, чтобы Ваймс мог обойтись с ним так. Он и без того уже позволил себе слишком многое. — Иди сюда, — Ваймс потянул Хэвлока за руку, побуждая того подняться и усаживая на край стола. Ветинари противиться не стал, хотя мог бы — мог потребовать, приказать, попросить в конце концов, — но, всё ещё слишком впечатлённый непривычной лаской, не хотел, в очередной раз за этот вечер вверяя себя Ваймсу. Ваймс не стал особенно церемониться, ведь жар собственного возбуждения уже стал настолько невыносим, что ему хотелось только одного — поскорее взять член в руку и избавиться от него наконец. Откинув шёлковый подол подальше на столешницу и прикрыв бёдра Хэвлока собственным плащом (испачкать его было куда благоразумнее, чем и так пострадавшие штаны, да и справедливо говоря, Ваймсу он совсем не нравился — слишком уж алой была ткань и слишком золотилась витиеватая вышивка), командор удобнее устроился меж широко разведённых в стороны ног Ветинари и, снова приспустив штаны, взял оба их члена в ладонь. Он двигал рукой рвано и грубовато, скорее преследуя оргазм, чем желая доставить удовольствие, но именно эта резкость и сила была так нужна им обоим сейчас. Ветинари не вмешивался, но, получив наконец некоторую свободу действий, не преминул ею воспользоваться, обнимая плечи командора руками и уткнувшись в изгиб его шеи. В сущности, он не делал ничего такого — просто шумного дышал, попеременно касаясь загорелой кожи то носом, то пересохшими губами, но взведённый до предела, Ваймс остро чувствовал малейшее прикосновение, покрываясь мурашками и двигая рукой с ещё большим рвением. Его вторая рука же сжимала талию патриция, изредка пробегая по часто вздымающейся груди вверх чтобы небрежно огладить топорщившиеся под тонкой талией соски. Шею снова царапнули пересохшие губы, сменяясь влажностью поцелуя, а после сухое и свистящее дыхание Ваймса вконец сбилось, замирая, под резкой вспышкой чувственности, когда Хэвлок ощутимо прижал кожу зубами, оставляя отметину, что уже к утру нальётся насыщенной краснотой. Впечатлённый в равной степени ощущением и осознанием, Ваймс сжал руку особенно правильно, наконец доводя их обоих до такого желанного оргазма и позволяя себе обронить глухой гортанный стон. Хэвлок же, напротив, не издал и звука, лишь вцепляясь крепче в плечи Ваймса и вытягиваясь в его руках точно натянутая струна, пока оргазм окончательно не схлынул, оставляя его полностью опустошённым, но удовлетворённым. Ощущение реальности вернулось не сразу и какое-то время Ваймс не слыша ничего, кроме загнанного уханья собственного сердца в горле, просто стоял, склонившись и упёршись руками в прохладную столешницу. Когда он наконец нашёл в себе силы открыть глаза и отстраниться, Ветинари, опираясь на локти, всё еще полулежал на столе. Он тяжело дышал и выглядел запыхавшимся, а яркий румянец по-прежнему рдел на скулах. Ошарашенный тем, что он только что сделал, Ваймс обтер себя и Ветинари краем плаща, после сдёргивая его с хлипких креплений и брезгливо скручивая в комок. Как бы ему ни хотелось бросить его прямо здесь, оставлять улики было бы непозволительной роскошью (хотя Ваймс несомненно испытывал очень сильное желание полюбоваться выражением истового отвращения, что перекосит худосочное и сморщенное как сухофрукт лицо господина Юланя, когда он обнаружит священного агатеанского дракона, попранного босяцким анк-морпорским семенем). — Жалеете, что не захватили сменную одежду, ваша светлость? — Для этого и нужны подолы, — отмахнулся Ветинари, кое-как приводя одежду в порядок. Его голос уже звучал неизменно ровно, хотя выглядел он слегка растерянным и, можно даже сказать, смущённым своим положением. Должно быть сомнительное удовольствие: соблюдать правила светской вежливости, осознавая, что под «платьем» — огромная прореха, а кожа на ягодицах горит от жарких колючих поцелуев. Поддавшись секундному порыву, Ваймс снова склонился к патрицию, утыкаясь ему в плечо и вдыхая кружащее голову сочетание ароматов, к которому теперь примешался едва ощутимый запах разгоряченного тела. — Может быть уйдём отсюда? — тихо пробормотал он, укладывая ладонь на талию Ветинари и мягко поглаживая его большим пальцем сквозь тонкий шёлк. Аккуратная кисть Хэвлока легла поверх его руки. — В другой раз, Сэм, — в тон Ваймсу отозвался он, и Ваймс готов был поклясться, что услышал в его голосе проскользнувшую тень сожаления, — в другой раз. Ветинари отнял руку командора от себя и поспешил выбраться из его рук до того, как желание поддаться перевесит доводы здравого смысла. В патрицианском распорядке дня на сегодня было запланировано ещё слишком много дел государственной важности, чтобы принять это предложение. К тому же, он и так абсолютно бессовестно пошатнул график, позволив Ваймсу увести себя с приёма. Хэвлок выскользнул из кабинета бесшумной и бесплотной тенью, снова оставив Ваймса один на один с призраком медленно рассеивающегося в пустоте аромата магнолий.