Исповедь

      Бумага стерпит все, ведь так? Почему же неожиданно сложным оказалось вывести такое простое «Здравствуйте, Хандан Султан»?       Бумаге все равно, кто и какие мысли решит излить чернильными узорами на ее поверхность. Бумага не осудит, не расскажет никому, если надежно уберечь ее от посторонних глаз. Кёсем Султан знает, что все, что она напишет, так и останется просто текстом, даже не достигнет той, кому они адресованы: Хандан Султан уже много лет в вечном покое. Кёсем хочет верить, что Султанша действительно обрела покой, которого не знала в их земном мире.       И все равно приходится выпить бокал вина, чтобы в голове появилась приятная легкость, с которой уже гораздо проще изливать душу.       Здравствуйте, Хандан Султан. Наверное, я последний человек, который имеет право обратиться к Вам. Я прожила уже больше лет, чем продлился Ваш век, но чувствую себя девчонкой, такой же взбалмошной и импульсивной, какой я представала в Ваших глазах. В моих руках в разы больше власти, чем в Ваших, во мне больше силы и уверенности, но я не могу поставить себя выше. Я так ошибалась, Валиде.       Будучи молодой, влюбленной и все еще несколько наивной, как я могла понять Вас? Вбитые в мою голову идеалы не давали мне ясно взглянуть на жизнь Вашими глазами. Я знала, кем был отец Ахмеда. Знала, как он относился к матерям своих детей. Но видела я только то, что меня носили на руках, ни в чем не отказывали. И думала, как можно смотреть на кого-то другого, пусть даже твой султан отошел в мир иной?       Моя жизнь сложилась иначе, меня любили. И я любила в ответ не меньше. И все равно выяснила, что смотреть на другого, оказывается, очень хочется. Я не сохранила верность Вашему сыну, Хандан Султан.       На мне немало грехов. Гораздо больше, чем совершили Вы. В моих руках огромная власть, пусть мой сын и чинит мне преграды. Но так же, как и Вы, я всегда должна держать спину прямой, а взгляд твердым. Теперь я понимаю, почему Вам хотелось рядом с кем-то расслабить плечи.       Я действительно любила Ахмеда. Той любовью, которая возможна только в те молодые годы. И все еще бережно храню в сердце воспоминания о том времени, когда он был жив и рядом. Теперь его нет, уже много лет как. И я хочу иметь твердое плечо рядом.       Вы говорили со мной о Сафийе Султан. Говорили, что чем больше у тебя власти, тем более безрассудным и жестким ты становишься. Не так много внимания обращаешь на мораль. Я стала настолько безрассудной, что теперь мне даже немного все равно, какой вердикт вынесет мне высший из судов.       Оказывается, Вы были удивительно сильной. Не знаю, много ли это имело смысла, но Вы так и не позволили себе перейти некую черту. Я ведь видела Вас с Дервишем пару раз, когда вы думали, что остались наедине. Он смотрел на Вас так, будто готов был весь дворец основанием вверх, а куполом вниз перевернуть лишь за возможность смотреть Вам в глаза. А в Вашем взгляде было столько тоски, как не смотрит когда-то вольный ворон в небо, сидя в клетке. И все равно я знаю, что Вы не позволили себе, как Вы (да и все правоверные) считаете, лишнего. Нельзя пару касаний к руке считать грехом. Я буду первой, кто встанет на Вашу защиту, посмей кто Вас обвинить.       В отличие от Вас, я была любима, и все равно позволила себе смотреть в сторону другого мужчины. Хочется вернуться к себе молодой и встряхнуть саму себя за плечи.       Кёсем изогнула губы в кривой улыбке и сделала еще глоток вина. Стало смешно от самой себя: не смогла бы она сказать все это Хандан Султан. Вера в сказки давно прошла, но как же хотелось, чтобы Султанша, перейдя в мир иной, встретила в нем Дервиша и стала, наконец, свободной. Не для Хандан был мир этого дворца. Не была она способна на необходимую жестокость, не стремилась к власти. Но все это вовсе не значило, что ее оставили бы в покое.       На Вашем месте я не простила бы мне такое лицемерие. Не хочу говорить, что хотела поступить правильно. Ничего не понимая, сделать это невозможно. Но, мне кажется, Вы настолько добры душой, что не держали бы на меня зла.       Кеманкеш, он… Сложный. Все еще разрывается между «так надо» и «я хочу». Почему-то теперь мне кажется, что переход от первого ко второму знаменует освобождение от рабских оков, но это, верно, гордыня. Я успела обзавестись многими пороками, да, Султанша. И, кажется, под их влиянием и Кеманкеш постепенно отпускает себя.       На его лице часто возникает борьба вбитого годами долга и мыслей, что чего-то делать не стоит. Но я знаю, что он всегда будет рядом, за моей спиной. Мы уже связаны так, что не разорвешь.       Простите мне эту слабость, Хандан Султан. И вообще простите меня, если сможете. Но за то, что я впервые за много лет, наконец, счастлива, я вины не чувствую. Хотелось бы, чтобы и Вы много лет назад не считали себя виновной.       Да будет в ином мире Вам спокойно и хорошо.       Кёсем свернула лист, растопила на свече сургуч и позволила ему стечь на бумагу. Письмо было запечатано. Султанша сжала свою исповедь в ладони, подходя к камину… и бросила письмо в огонь.