Мы нужны таким, как ты

— Конни, все в порядке, ты просто умер! Услышав эти слова, державшийся за сердце мальчик замер. Он проснулся с ужасным ощущением невозможности сделать вдох: сколько бы он не открывал рот и не втягивал воздух, легкие не наполнялись, и весь организм отчаянно сигнализировал о его нехватке. Но громкий женский вскрик привел его в чувства. Хотя он и не понял сказанного, но то, что рядом с ним кто-то был, заставило его немного прийти в себя. Правда, ненадолго. У его кровати сидела опухшая, синеватого оттенка женщина. Ее широко распахнутые глаза выглядели мутными и неживыми, волосы свалявшимся кровяным комком свисали набок с головы, вместе с кожей, которой не хватало на второй ее части. Если раньше тело мальчика только болезненно немело от нехватки кислорода, то теперь его сковал холод настоящего ужаса. Лицо его искривилось, руки дернулись к глазам, закрывая их, словно так он мог спрятаться. Он закричал, но из горла не вырвалось ни звука. Сидевшая рядом женщина взволнованно всплеснула руками и обернулась на дверь: — Арни! Арни, помогай! Будто бы ожидая за дверью, практически сразу в комнату зашел высокий мужчина. Широкоплечий, накаченный, с аккуратной бородкой, единственное, что сильно бросалось в глаза кроме развитых мускулов был неестественно бледный, сероватый оттенок кожи. — Очнулся, — его голос громом разлетелся по комнате, отчего у мальчика буквально кровь застыла в жилах. Он медленно закрыл рот, словно смирившись, что все равно не сможет никого позвать на помощь своим криком, но руки от глаз не оторвал, только задрожал всем телом. От такой реакции женщина и мужчина многозначительно переглянулись. Арни в два неспешных шага достиг кровати, такой же бесцветной, как и белые стены, и осторожно опустился на ее край, заставляя пружины мучительно заскрипеть. — Конни, никто тебя не тронет. Даже такие страшилы, как мы. Плечи мальчика содрогнулись. Он казался совсем маленьким, беззащитным настолько, что Арни невольно нахмурился. Насколько нужно быть извергом, чтобы довести ребенка до такого состояния? Все дети, которых он встречал раньше, пугались их с Ребекки внешности, но не того, что они могли с ними сделать. А по Конни было отчетливо видно, что он ждал. Ждал, когда ему прилетит. Арни всегда умел находить слова, как бы неприятно не было самому. Вот и в этот раз он не стушевался, аккуратно опустил большую ладонь на плечо сжавшегося мальчугана и очень мягко произнес: — Ты мертв, Конни. Ночью твое сердце остановилось, и ты попал сюда. Сперва тебе будет страшно и непривычно, но ты обоснуешься, ведь с тобой я и Ребекка. Мы здесь, чтобы оберегать тебя. Будь он способен дышать, Конни успокоился бы гораздо быстрее. Но он не мог. И стоило страху немного притупиться, мальчик об этом вспомнил. Все словно в ночном кошмаре. Он не мог заплакать, не мог говорить, не мог закричать, но странным образом не умирал, только тело находилось в остром состоянии паники. Не будь на его плече на удивление теплой ладони, он бы забился в беззвучной истерике. Но странным образом тяжесть чужой руки и непривычная мягкость мужского голоса успокаивали. — Малыш, мы не… мы не дышим. Ты можешь не стараться. Обещаю, ты привыкнешь. Я научу тебя разговаривать, покажу, как все здесь устроено. Тебе понравится. Ты можешь бегать сколько угодно и не уставать, можешь раниться и не чувствовать боли. А если произойдет что-то серьезное, не пугайся: Ребекка тебя заштопает. Будешь как новенький. Сильная рука поглаживала тощую спину, и постепенно мальчик перестал дрожать. Он медленно опустил руки и, пару секунд просидев с закрытыми глазами, все же нашел в себе силы посмотреть на Арни, который тут же ободряюще ему улыбнулся. *** — Все еще не разговаривает? — спросила Ребекка тихо, как только Арни вышел из комнаты. — Еще не готов, — ответил он, оставляя дверь немного приоткрытой. — Но у него ведь совсем мало времени, — взволнованно пролепетала она. Арни ничего не ответил. Только обвил Ребекку руками и прижал к себе, поглаживая по целой части головы. Ему было так же больно, как и ей. Наблюдать, как уже третий день Конни лежал в постели, направив безжизненный взор в потолок. Лицо его было все синее и лиловое от синяков и кровоподтеков, волосы всклокочены, будто кто-то прикладывал немалые усилия, таская его за них. Если бы только раны, полученные при жизни, могли исчезнуть, насколько проще было бы их существование. Арни боялся, что расшевели он доверенного ему и Ребекке ребенка, влей он ему волю к жизни, тот все равно не сможет избавиться от воспоминаний. И каждый раз, стоит ему увидеть свое отражение в зеркале, он будет четко видеть лица и руки тех, кто изувечил его. — Он должен захотеть, — прошептала Ребекка, — ты же помнишь, Арни? Арни помнил. Поэтому он отогнал от себя непрошеные мысли и, чуть отстранившись, заглянул Ребекке в мутные глаза: — Он захочет. Я покажу ему чудо.

***

Конни больше не сопротивлялся. Не верил. Конни знал, чем это чревато. Иногда любое движение или слово могли спровоцировать взрослого. Любого взрослого несмотря на то, что они обещают или говорят. И ни Арни, ни Ребекка не были для него исключением. Поэтому он безропотно подчинился, когда они подняли его с кровати. Послушно поднимал руки и ноги, позволяя стянуть с себя застиранную старую майку и шорты, и надеть одежду, которую он раньше видел только на витринах магазинов. Она выглядела чистой и опрятной, но он не чувствовал от нее ни запаха свежести, ни порошка, ни даже мыла. Он вообще ничего не чувствовал. Он не мог дышать, поэтому ароматы перестали существовать. Он не мог сказать, что скучал по ним, потому что большую часть его жизни ощущал только застойный воздух, алкогольные испарения и мерзкий запах пота. Иногда – мыла. Конни все еще бросало в дрожь, стоило ему увидеть Ребекку. Вид открытой раны на ее голове с засохшей коркой крови и синюшного опухшего лица мурашками полз по позвоночнику. Он был хорошо знаком с разными оттенками кожи от синяков и глубокими порезами, но еще никогда не видел настолько уродливого зрелища. — Смотри, какой красивый, — улыбнулась Ребекка, поправляя ему воротник и смахивая с плеч невидимые пылинки, — загляденье, а не ребенок. Конни стушевался под ее теплым взглядом. Что-то давно забытое на секунду шевельнулось в чертогах памяти, отчего стало до боли некомфортно. Поэтому от только отвел глаза. — Пойдем, боец, — позвал Арни, протягивая мальчику руку. Потребовалось не меньше минуты, прежде чем Конни неуверенно принял ее. *** В их мире не было ни тепло, ни холодно. Солнце никогда не всходило, и ночь никогда не наступала. Небо было всегда заволочено серыми тучами, совсем как пленка в глазах добродушной Ребекки. Пожалуй, если бы не ее глаза, Арни никогда бы не привык к серому. Все деревья были голыми и сухими, птицы не вили в них гнезда. Они только летали высоко, там, где мертвец не способен до них дотянуться. Появлялись и исчезали, как темные пятна воды, мгновенно высыхавшие на асфальте. Арни заметил, что Конни не сжимал его руку в ответ. Просто позволял держать свою, послушно вступая вслед за мужчиной. Все последние дни он думал, как снова заставить его жить. Что показать, чтобы его душа откликнулась. Чудес у мертвых совсем мало, но для живых они могут таковыми являться. Поэтому он вел его к озеру. — Когда мы придем, я хочу, чтобы ты немного доверился мне, — сказал Арни, шагая по сухой, бледно-желтой траве, словно она высохла под солнцем, — обещаю тебе, больно не будет. Я просто покажу тебе, что мы можем увидеть, находясь в этом мире. Они проходили мимо одиноких, редких домов, таких же бесцветных и пустых, как и комната, где проснулся Конни. Иногда мальчик видел, как двигаются шторы, словно обитатели домов присматривались к нему, но прятались, стоило им заметить, что Конни глядел в их сторону. — Соседи у нас хорошие, но стеснительные, — тепло объяснил Арни, чуть сжимая маленькую ладошку, — здесь много детей. Они очень любят играть, но ко всему новому относятся настороженно. Им страшно тебе не понравится. Конни продолжал молчать, игнорируя вопросы, что начинали появляться в его голове. Почему они боялись ему не понравится? Какие они, эти прячущиеся в домах дети? Такие же, как сам Конни? Изуродованные, покалеченные, разноцветные? Или такие же, как Ребекка?.. Чем дальше они шли, тем меньше домов становилось, и больше темных, голых деревьев появлялось. Искореженных, выглядевших так, словно они пережили пожарище и кроны не могли восстановить свои ожоги. Прошло совсем немного времени, когда Конни заметил зеленую гладь воды. Озеро, о котором с таким воодушевлением рассказывал Арни, больше походило на болото. На грязную, поросшую сфагнумом неприлично большую лужу. Конни остановился. Перед глазами начали пролетать картинки, неприятно связанные с водой. Он плотнее сжал губы, подавляя рвотный рефлекс, которого на самом деле не было. Он просто слишком привык к нему в живом мире. Конни не боялся воды. Он просто знал, насколько жестокой она может быть в чужих руках. В руках, которые с силой держат за шею, зажимают нос, и заставляют «прийти в себя». — Конни, — Арни смотрел на него со странным выражением. Так, будто он понимал его. Будто сам был на его месте. — Я знаю, что ты мне не доверяешь. Будь я тобой, сам бы себе не доверял, — его голос, обычно обладавший силой и звоном, звучал до нежного спокойно, совсем как в первый день появления Конни в мире мертвых, — но мы с Ребеккой знаем, чего ты боишься. Потому что нам пришлось пережить то же самое, что и тебе. Пойдем. Я покажу тебе чудо. Покажу, как мимолетна жизнь и насколько быстра смерть. В мире живых ты такого не увидишь. Лицо Конни совсем детское, а прищур, с которым он смотрел на Арни, настолько взрослый, что у каждого, кто бы его увидел, сжалось сердце. Слишком рано все произошло. Слишком много случилось с сердцем, которое еще не успело повзрослеть. Арни уже давно не испытывал ярких чувств. Они застывают как желе в этом мире, становятся однообразными и плотными. Но как только Конни впервые пошел на контакт, подарив Арни скупой кивок, сердце, что уже давно не билось как прежде в мужской груди, словно ожило. Арни хотелось подпрыгнуть от радости, но он не хотел пугать Конни. Поэтому просто потянул его вслед за собой, со счастливой улыбкой, бесстрашно ступая в застойную воду, с каждым шагом уходя все глубже. Они лежали на дне, крепко держась за руки. Вода, что должна была быть мутной, казалась на удивление чистой, только зеленоватой. Щеки мальчика нежно гладили водоросли, и впервые за долгое время в его глазах появилась капелька жизни. Он видел перед собой целый мир. Разноцветные рыбы появлялись и исчезали, словно вода стала их волшебным порталом. Одни были серебристые и большие, как те, что Конни видел на рынках, другие были похожи на тех, кого люди держали в аквариумах для красоты. Они блестели, встречались и расходились, некоторые с крюком, торчащим из шеи, некоторые с отпечатками зубов, некоторые с оторванными плавниками и хвостами. Конни не мог объяснить этого словами, но ему показалось, что он понял. Они появлялись здесь в тот момент, когда смерть уже близко, но еще не наступила. По их искаженному виду и покалеченности Конни видел целые истории. Арни лежал рядом с ним, иногда пальцем указывая на ту или иную интересную рыбу. Он все старался продолжить говорить, словно хотел поделиться с Конни своими эмоциями, но из его открывающегося рта не появлялись даже воздушные пузыри. И впервые Конни также захотелось заговорить. Закричать от восторга, когда он увидел проплывающего мимо крокодила с торчащим из бока гарпуном, рассказать Арни, что он знает, как называется эта плоская, смешная рыба, а потом вернуться домой, и рассказать Ребекке то, что они видели. Желание, пробудившиеся на острие жизни и смерти, буквально разрывало детское, ожесточенное и сухое сердце. Ему хотелось и смеяться, и плакать, потому что впервые он начинал понимать, насколько на самом деле много таких, как он. Он бы так и продолжал смотреть с Арни в толщу воды, если бы не увидел, как с всплеском там появился небольшой матерчатый мешок, с привязанным к нему камнем, и как отчаянно из него старался выбраться кто-то очень маленький. Именно в этот момент Арни закрыл ему глаза. Всю дорогу до дома Арни нес Конни на руках. Чтобы наполнить неуютную тишину, он рассказывал ему, как пользоваться органами так, чтобы он снова смог начать разговаривать. Говорил, что его голос немного изменится, но со временем он сможет пользоваться им так, как захочет. Конни слушал его внимательно, а затем начал стараться издавать звуки. Ему показалось, что Арни был счастлив, так как его улыбка стала гораздо теплее, а объятия — крепче. *** — Больно? Конни положил руку на открытую рану Ребекки. Несколько дней назад, после озера, Конни начал немного оттаивать. Практически все свое время он проводил с Арни, который познакомил его со сверстниками. Он видел их некрасивые раны и телесные искажения, а у одной девочки один глаз словно вываливался из орбиты. Но они ничем не отличались от живых детей. Так же играли. Так же смеялись. Только в них не было злобы. Словно объединенные одним секретом, все они относились друг к другу как к самому важному человеку. Они не вспоминали прошлое. У них было только настоящее. Конни даже удалось увидеть нескольких взрослых, но те стремительно скрывались из виду, прикрывая самые уродливые части своего тела. Те, что могли напугать. Они словно знали, что новый обитатель еще не готов. И только сегодня Конни решился подойти к Ребекке. Она, как обычно, смотрела на него открыто и по-доброму, но как только он попросил ее присесть перед ним на корточки и дотронулся до раны, выражение ее лица сменилось на такое, будто она вот-вот расплачется. — Уже не больно, Конни, — прошептала она, накрывая его маленькую руку своей, — уже не больно. И она обняла его. Притянула к себе, уткнулась носом в его шею и шептала ласковые слова, от которых сердце Конни окончательно растаяло. Он прижался к ней в ответ, впитывая то тепло, которое он всегда мечтал получить, но в мире живых так и не сумел. — Мама, — прошептал он, закрывая глаза. Мертвые не проявляют эмоций. Они сухие, как и их кожа, в них не бьется сердце, в них нет влаги. И все же в душе Конни плакал навзрыд, отпуская все свои боль и отчаяние. А Ребекка осыпала его поцелуями, такая настоящая и красивая, ласково гладила по спине и говорила: — Я всегда буду здесь, мой мальчик. Я всегда буду рядом. *** Странности начали происходить, когда кожа Конни стала чуть немного светлее. Сперва он думал, что ему показалось, но каждый раз смотря в зеркало или зеленоватую гладь озера, он видел, что гематомы на его лице начинали рассасываться. Он ощупывал свои ребра и замечал, что ребра становились ровнее. Он настолько привык видеть себя избитым, настолько освоился среди мертвецов, чье уродство стало родным и совсем не страшным, что изменения пугали его. Пусть от своего вида он мучался воспоминаниями, но отношение остальных заставляло его бороться. А теперь он не знал, что делать. Чистая кожа ужасала больше, чем лиловая. Она словно просилась снова стать разукрашенной. Другие дети смотрели на него более жалостливо, но продолжали относиться к нему так же, как раньше. Ребекка постоянно выглядела так, будто вот-вот заплачет. И только Арни постоянно говорил странные вещи. Словно скоро им придется проститься. — Я так скучаю по настоящей жизни, — мягко говорил он, — знаешь, если бы мне был дан второй шанс, я бы все вверх дном перевернул. И наелся бы до отвала. Что ты любил есть в мире живых, Конни? Сперва Конни не придавал его репликам значения, даже охотно отвечал ему, но Арни начал упоминал мир живых все чаще, а Ребекка выглядела все печальнее. И синяки с тела Конни практически исчезли. Но никто не отвечал на его вопросы. Никто не говорил ему, что происходит. Пока Конни не вернулся к озеру, куда Арни привел его в первый раз. Он лежал на дне в одиночестве, одежда его колыхалась под водой, а в груди ощущалось непривычное давление. Он наблюдал за рыбами, что появлялись и исчезали, пока не начал задумываться, почему здесь нет животных. Почему только люди, когда все остальное появляется и исчезает?.. Тогда он понял. Понял ужасную вещь, что заставила его душу сжаться от злости и испуга. *** — Мы не мертвые! — крикнул Конни, стоило двери за ним захлопнуться. Появившиеся в прихожей Ребекка и Арни молча смотрели на отчаянное лицо мальчика, который ничем не напоминал ту израненную душу, что попала сюда в первый день. Они наблюдали за эмоциями, живыми и настоящие, что не присущи таким, как они сами. — Вы обманули меня, вы сказали, что я… что вы… — Конни, — мягкости голоса человека, которого Конни подсознательно начал считать отцом, было невозможно сопротивляться, — конечно, мы бы хотели, чтобы ты остался с нами. Но ты еще жив. И ты… у тебя большие шансы вернуться в настоящий мир. И, поверь мне, жизнь стоит того, чтобы остаться в ней чуть подольше. — Нет! Я не уйду! Не уйду! Это поэтому исчезла Мэнди?! И Оливер? — Они… не вернулись обратно. Они пошли дальше. Конни не верил своим ушам. Он отказывался понимать происходящее. Размеренное, странное существование в окружении таких же, как и он сам, чувства, что он испытывал к Ребекке и Арни, что заменили ему настоящих родителей, к которым он не хотел возвращаться, настолько рвали душу, что на глазах его выступили слезы. Они жаром прокатились по щекам, и от давно забытого ощущения Конни замер. — Арни, — прошептала Ребекка. Конни становилось плохо. Он задыхался. Он глотал ртом воздух, жизненно необходимый, но в этом мире не было воздуха. Тело наливалось болью и тяжестью, бесконечной усталостью. Ноги подкосились и Конни рухнул бы на колени, если бы Арни с Ребеккой не ринулись к нему. — С…о… ой… — сипел Конни через силу, — со… м…ной…. Арни что-то ответил ему, но Конни уже не услышал. Только чувствовал, две холодные пары рук до последнего сжимали его в объятиях. *** Конни был одиноким и безэмоциональным мальчиком. Мало разговаривал. Едва ел. И ни разу не плакал после истерики, что у него случилась после выхода из комы. Прошло чуть больше недели с тех пор, как он очнулся. Врачи говорили, что он пережил глубокое потрясение, но детский организм способен быстро восстанавливаться. Работники опеки обещали ему, что все будет в порядке, и что его родителей лишат родительских прав. Пустота в душе, образовавшаяся после пробуждения, не становилась лучше. Кажется, наоборот, разрасталась. Старые кошмары вернулись, воспоминания давили, а все пережитое казалось очень долгим, болезненным сном, в который до ужаса хотелось вернуться. Но Конни жил. Он слушался взрослых, учился и наедался до отвала, как только попадалась такая возможность. Он рос в приюте и иногда переворачивал его вверх дном, но все равно не чувствовал желания жить. Он знал, что всегда мог пойти дальше. Но каждый день он уговаривал себя подождать еще немного.