Жажда тебя

      Женское тело изящно выгибается. Игривый взгляд из-под густых ресниц горит подобно звёздам на небе. Исполняя свой незаурядный танец, в эту ночь Королева Пауков будто бы надела на себя маску обычной прислужницы. Ей нравилось внимание, и сейчас она хотела особенной заинтересованности. Поворот бёдрами, осторожная поступь тонких босых ножек и «случайно» задетый коленом торс Великого Мудреца. Укун смотрел не в силах оторвать взгляд. Было что-то притягательное в происходящем, нет, не в женских изгибах и пухлости губ. Во взгляде, что будто с хитрецой прикрыты, в шаге от того, чтобы неожиданно сверкнуть фиолетовым огоньком, и этих волосах цвета вороньего крыла. С каждым новым тихим шагом Паучихи путы некого морока околдовывали Короля всё больше. — Моя бедная мартышка. Как долго твой хозяин держал тебя на привязи у своей ноги? — звучит лилейный голос дамы. И в исходящих кислинкой словах Укун не находит сил огрызнуться. Лишь предательски громко сглотнуть собравшуюся слюну. Ведь происходящее так нежно укрывает уставшее сознание знакомой дымкой. Чего-то далёкого, но въевшегося под кожу так крепко, что не оторвёшь. Королева Пауков упивается видом притихшей обезьяны. Довольно щурит свой взгляд, как если бы разглядывала под собой не Великого Мудреца, почти сравнявшегося по силе с самим Нефритовым Императором, а лишь мошку, легко попавшуюся в свою липкую паутину. Взгляд, едва граничащий с жалостью. Укун может в эту же секунду разразиться злыми выпадами, громкими криками и возгласами, ведь ему всегда так мало нужно было для импульсивных поступков. Косой взгляд — чем не повод? Демонесса, исполняющая медленный танец под играющую в голове мелодию, неотличима от тысячи прочих демонических созданий. Король Обезьян мог похвастаться многим, так же, как и числом жертв от тяжести его посоха. Накинутая тряпка, которую язык не поворачивается назвать платьем, облепляет тело до крайности нелепо. То и дело сверкает оголённая кожа с тонкими сероватыми пластинами, на вид кажущимися шершавыми и мягкими. Укун бывал во многих местах, и нередкой картиной ему представали хмельные мужчины, что словно побитыми собаками тёрлись у ножек красивых дам. Увиденное всегда вызывало искреннее недоумение. Великому Мудрецу нет нужды выпрашивать столь низменную чью-то ласку, в особенности из столь лживо-нежных рук. Зачем, если эту самую ласку, пропитанную искренностью, ему без просьб предоставляли. От того, кто едва ли имел хоть какое-то подобие женских форм. Чей нежный взгляд Укун всегда лелеял, и чьё внимание по одной легко брошенной просьбе мог унизительно начать просить. Паутина расставлена лишь с одной целью — чтобы в неё попали. Укун всё ещё ощущает в ушной раковине тяжесть спрятанного там посоха. Как легко заставить ехидный взгляд Королевы озариться нескрываемым ужасом, а пухловатые губки распахнуться от вопля боли. Ведь она, пусть и красива, но в глазах Мудреца не выше любого другого создания, демонического или иного. Но вместо этого Укун тянет руки к бёдрам, что так старательно виляли чуть ли не у его носа. Королева довольно улыбается, как будто незримый капкан только что захлопнулся. Чужая спина стройна, с редкими крупицами родинок то тут, то там. Локоны смолисто-чёрных волос, подобно яркому оперенью павлина, броско обрамляют тонкие плечи. В эти волосы хочется окунуть свой нос, почувствовать их мягкость на лице. Этот порыв Укун и не думает сдерживать, сразу нагибаясь под чужое улюлюканье. Получаемым вниманием дама тешится, поглядывая через плечо, как Великий Мудрец чуть ли не ложится на неё сверху. От Королевы Пауков пахнет изморозью пещер. Мхом и сыростью. Чем-то совершенно чужим, таким далёким и неправильным, что хочется позорно сбежать. Оставить её в этом богом забытом переулке и уйти. Королева сама по себе не тёплая. Под его ладонями её бёдра с хитиновыми пластинами кажутся холодными и грубыми. Она мягкая, какой может быть женщина, она стылая, каким может быть арахнид. — Давай же, примат, — вновь зазвучал нетерпеливый тонкий голосок. — Как у короля, у тебя должны были быть наложницы. Начинай вспоминать, что ты с ними делал. Или вместо этого ты веселился с мелкими мартышками со своей горы, лишённый женского внимания? Ах, бедняжка… Слова грубы, зелёный взгляд нагл и дерзок. Укун скалится. Женщина под ним сильна и величественна, но вместе с тем шея демоницы невероятно тонка и хрупка, если королю вздумается её переломать. Но он лишь рычит. Безмолвно утопая от вида перед собой, не в силах поднять руку для удара. Ведь локоны чёрных волос всё так же красивы, переливаются от редкого поступающего в переулок лунного света. Пухловатые губы высвобождают два милых, но острых клыка, а чужие глаза так и норовят в один момент поменять свой цвет на пурпурный. Что-то знакое. И даже грубые слова на секунду кажутся чем-то резонным. Сжав покрепче бедро, чуть ли не до синяков, Укун наматывает в кулак ткань платья и тянет прочь. Слышится треск рвущейся ткани, и тряпьё опадает к их ногам ненужным мусором. Королева болезненно морщится, но вместе с тем и некий румянец опадает на её щёки. Неужто для этого злила? Произносила те колкие слова и раздражала? С низким рычанием Укун почти что ложится на даму сверху, клацая зубами у самого её уха. Женское тело обнажено, ни одна лишняя ткань не теснит её движения или скрывает формы. Теперь лучше видны шершавые пластины и до странного остро-торчащий копчик — опустив взгляд, заметил он. Укун не упивается видом под ним. Не думает с натужностью обвести взглядом, а затем и руками пухловатые женские формы. Вместо этого Мудрец грубо наматывает на кулак чужие волосы. Смолисто-чёрные локоны так изящно, подобно настоящему шелку, распадаются по его руке, пусть и колтунами. Даже если запах чужд и мерзок, Укун всегда может вообразить что-нибудь другое. Вместо одинокого и грязного переулка — свой дом. Вместо обнимающего за плечи холода — солнечное тепло. Вместо Королевы Пауков под собой — кого нибудь другого. Из-за натяных волос Королева с несвойственной ей горечью шикает, приглушая болезненный стон, прикусив губу, и опрокидывает голову. — Не очень-то ты соответствуешь своему статусу, принцесса, — с рычанием говорит Укун, провожая взглядом спускающуюся капельку пота по тонкой шее. — Ты тоже, примат, — выплёвывает Королева, с трудом сосредотачивая взгляд на мужчине сзади себя. Потянув кулак с намотанными чёрными волосами ещё дальше, он заставляет Королеву сглатывать не успевшие соскользнуть с уст непроизнесённые слова и издёвки. Укун ждёт, когда она возмутится. Попытается вырваться из грубой хватки и заявит о своём громком, но ничего не значущем в этом закоулке статусе. Её ноги дрожат, а руки пытаются поудобнее ухватиться за кирпичную стену напротив. Она косит свой взгляд, в котором едва-едва видна зелёная радужка от расширенных зрачков, и выдыхает: — Чего ты ждёшь? Укун громко сглатывает, не замечая всё это время за собой, как успело сбиться его дыхание. И с каких пор его привлекают дамы с видом лёгкого поведения? Пусть Королева, но всё ещё безликий демон, сродни таких же своих собратьев. Оказавшиеся вмиг тесными штаны ярче прочего говорят о его пылком состоянии сейчас. Высвобождая член, Укун впервые обращает внимание на нижнюю половину своей сегодняшней партнёрши. Фиолетовая кожа с сероватыми пластинами явно отличалась от оголённости человеческих созданий. Тех Мудрец пробовал лишь в качестве пиршеского деликатеса. Сегодняшняя ночь должна быть особенной тоже, пусть нутро и подсказывало, что происходящее должно быть другим. Не в этом месте, где нет деревьев его родной горы и летнего тепла. Не в это время, когда его сторожевой собакой приставили к танскому монаху для путешествия на запад. И, возможно, не с той, кто пахнет так чуждо, сыростью пещер и мхом. Укун выпускает чёрные волосы из кулака лишь затем, чтобы прицелить свой член ко входу. Не взглянув на Королеву Пауков, что озадаченно оглянулась, он с громким шлепком входит в жаркое нутро. Дама совсем не грациозно выгибается, прямо как кошка, которую напугали, и громко вскрикивает. Укун сразу чувствует, как тёплые стенки влагалища в спазме сжимается. Чужое удивление и собственная грубость кажутся в этот момент благословением для Мудреца, ведь его член сжимают так тесно, тепло и приятно, что на секунду это кажется блаженным сном. — Подготавливать тебя никто не учил, дрянной примат?! — выкрикивает Королева со злыми слезящимися глазами. Её милый носик морщится в отвращении, а клыки так красиво проткнули до крови собственные губы, что Укун впервые за вечер ощущает острое желание поцеловать женщину под ним. — Сама говорила вспомнить своих наложниц. Это я и делаю, — врёт Укун. Он знал, что его братство имело страсть к человеческим женщинам. Почти уверен, что глаза его не обманули, увидев, как Пэнг уводит до дрожи напуганную девушку для неких совершенно других утех, нежели голода своего живота. Как и вкус человека, так и их вид был далёк до хоть маломальского интереса Великого Мудреца. У него было его королевство, народец, вечно требующий внимания, и любимая Луна под боком. Достаточно, чтобы не заставить его заскучать. Но вернувшиеся мысли о доме и о тех, кого он там оставил, заставили его внутреннее содрогнуться. Он был так счастлив, купаясь во внимании своих поданных и Макака, но почему-то этого оказалось мало. Находясь на седьмом небе от счастья, ему захотелось запрыгнуть на облако повыше. Королева хотела сказать что-то ещё, но вырвавшийся гортанный рык заглушил все её маломальские попытки. Обхватив Паучиху руками за мягкие груди, Укун отмечает, какой она кажется маленькой и неестественно притихшей под тяжестью Мудреца, прижавшегося к ней. Для холода её тела внутри женщины оказалось невероятно жарко. Глухой рокот заглушают чёрные волосы, в которые лицом уткнулся Укун. Разминая и оттягивая соски, упиваясь тяжестью женской груди в своих ладонях, он начинает движения своих бедёр. Резкие, быстрые, каждый раз сопровождающиеся влажными шлепками. До Мудреца доносятся сладкие стоны, и он не может не заметить, как во влагалище Королевы становится с каждым грубым толчком более влажно. Её смазка начинает редкими каплями падать на землю, пачкая лобок и мошонку в липкой влаге. Становится так приятно, что в этом мгновении хочется задержаться как можно дольше. Где в размашистых движениях и звуках шлепков может забыться собственное имя и горделивый статус. Дом, его поданные и Макак, которых он по дурости оставил позади себя, наконец уходят на второй план. Скрываются за бурей женских стонов, выплескивающегося жара и стремлением за секундным удовольствием.

***

      Сложно вспомнить время, когда Укун возвращался домой с такой же радостью, которая переполняет его сейчас. Если только очень давно, когда его голова ещё не помнила тяжести обруча, и всё казалось простым и беззаботным. Даже ноша ответственности, которую, казалось, Укун неволей возложил на себя сам, не давила на плечи привычным грузом. МК, став преемником, забрал добрую её часть, и справлялся прекрасно, если даже не лучше, чем сам Великий Мудрец. Хоть наследие мальчишки не будет омрачено его прошлыми ошибками — радуется Укун. Отстраивание хижины поначалу казалось делом муторным, да и что тут говорить, когда даже уборка своего крыльца казалась задачкой непосильной. МК забрал его посох, когда-то в будущем заберёт его титул короля, значит, и обязанности по дому тоже должен забрать. Такая перспектива мальчику нравилась, но совершенно не устраивала её последняя часть. Благо он имел чудесных друзей, которые помогли с отстраиванием хижины.       В доме было светло, гуляющие солнечные зайчики отскакивали от стены к стене, и внутри так и веяло покоем. Подвесная музыка ветра, что Макак принёс из своего додзе, ласкала слух тонкой и красивой мелодией. Отрадно замечать, как с каждым днём в его новой хижине прибавляются личные вещи того, кто клялся о вечной ненависти к Мудрецу. Но искра глубокой неприязни начала затихать в чужих глазах уже давно, и сейчас от неё остался едва ли след. Сама тёмная обезьяна лежала на диване с закрытыми глазами, а шесть веерных ушей то и дело что мелко подёргались, каждый лепесток отдельно от других. Укун с задором запрыгивает на диван, тормоша мужчину, и не думая убирать радостную улыбку. Слышится сонный щебет, как если бы Макак действительно спал, а не услышал приближающегося Короля ещё за милю, пока тот ещё не успел приземлиться на остров. Разлепляя глаза, Михоу бурчит: — Будто кукарекающий петух в дом залетел. — Эй! Как смеешь проявлять неуважение к своему королю? Михоу выглядел счастливым. Нагло потревоженным, взъерошенным, но счастливым. Зная Короля Обезьян до абсурда долгое время, непоседливый и пылкий нрав Укуна был делом не новым, и отчасти даже ощущался правильно. Не скрывая свою ухмылку, Макак обхватывает склонившегося к нему мужчину за шею, игриво потянув вниз. От такого действа Укун приходит в восторг, уже наученный и знающий, что его ожидает. Растянувшуюся улыбку на чужих устах Макак выцеловывает. Скромное прикосновение к уголку губ, затем аккуратное в подбородок, а потом снова в уголок губ, уже ближе к середине. Под нехитрыми ласками, Укун, признанный пылающим солнцем, сейчас будто бы тает. Из глубины груди звучит ласковое урчание, такое довольное, что Макак с пылкостью ему вторит. Укун помнит похожие действа в своём прошлом. Далёком и справедливо покрытом пылью, но от этого не менее ценном. Ровно такие же поцелуи от его Луны, когда они оба были молоды и в своей тогдашней юности глупы. В своём путешествии по поискам бессмертного, что обучил бы его своим знаниям, Укун увидел многое. Каждое событие из тех далёких времён было неоценимо важным в воспоминаниях у обезьяны, что за свою короткую жизнь в пределах пусть и богатого на чудеса, но одного острова, знал мало и видел столько же. Одно из крепко въевшихся в голове воспоминаний — это пара молодых людей, которые, казалось, в рамках своей увлечённости друг другом не видели всего остального мира. В плотских утехах они выглядели непонятно и даже отталкивающе, но вместе с тем и до странного завораживающе. Спросив, зачем эти люди так сплетаются губами и вечно трутся телами, будто обоим нестерпимо холодно, ответ оказался до дурости прост и незамысловат, но от этого не менее ценен. Потому что любят друг друга. В эту же секунду, Укун как сейчас помнит, в голове всплыл тот, кого он любит тоже. Кто его ждёт, и кого, если надо, Укун будет ждать в ответ хоть оставшуюся вечность. Те поцелуи, которыми Макак согласился одаривать Укуна в их совместном прошлом, были скромны, но в то же время будоражащими до вставшей от мурашек шерсти. Его воин осыпал ими каждый раз, когда Король испытывал мандраж или когда одолевала скука. Эти телесные игры заставляли его забыть обо всех бедах мира, о планах Азура, о Небесном Царстве и всех там находящихся. В такие уединенные моменты Укун пусть нехотя, но понимал ту любвеобильную парочку. Когда Макак целует его сейчас, в этом нет той детской невинности. Он мнёт чужие уста с жадностью и странным блеском в глазах, который Укун редко, но замечал до этого. Он соврёт, если скажет, что и его не окутала такая же страсть. Скромные поцелуи довольно быстро переросли во что-то большее, и теперь в тихой хижине вместе с мелодией колокольчиков слышится причмокивание и шуршание одежды. — Хах, это так смешно, — оторвавшись от чужих губ, Макак как бы невзначай говорит: — …что я влюбился в тебя чуть ли не с первого взгляда. На услышанные слова Укун взвинченно вскакивает с Михоу, как если молния шарахнула, с довольной улыбкой до ушей. — Да-а? — мурлычет и тянет Укун, развязанной девицей прищурив глаза. Озвученные слова его Луны непроизвольно заставили Великого Мудреца пасть до уровня мурчащей кошки, которую соизволили погладить. — Прямо таки с первого-первого? — Зря я начал это… Только твоё эго раззадорил, — закатив глаза, отвечает Макак. — Нет, что ты! — тут же начинает Мудрец, смущенно почесав свой подбородок. — Я вообще-то… Влюбился в тебя со второго взгляда. Секунду-другую Михоу не отвечает, как если не понял озвученных слов. — Со второго? … — повторяет он, непонятливо смотря на Короля. Чем бы это ни было, но на попытку задеть не выглядело. — Типа, тебе очки нужны были? Укун, поняв свою оплошность, сразу отрицательно машет головой. — Я имею в виду… Когда я увидел тебя в первый раз, если честно, я даже не понял, что ты такое. Больше какая-то тень, нежели другая обезьяна… В задумчивой неге Укун лёг обратно на грудь мужчины под ним. Та лёгкая хмурость с лица Макака не спала, отчего внутри так и защекотало сказать что-то ещё. Громко и демонстративно чмокнув тёмную обезьяну в щёку, он продолжил, всё ещё блуждая средь закоулков своих воспоминаний: — Мне потребовалось много времени, чтобы выгнать тебя из укромного уголка, который ты так полюбил на острове. Ты ведь был такой же, как и я: готовый на разные пакости, весёлый, но, в отличие от меня, будто бы находился в скорлупе. Так тихо говорил, прятался постоянно. Я уже привык успокаивать своих обезьянок на горе, для меня это было не ново. Как же часто они заползали от громких звуков в темные углы… — на губах непроизвольно заиграла короткая улыбка. — Но когда я смог впервые вызвать твой смех, я еще никогда так не гордился собой. И встречая с тобой рассвет, посмотрев на тебя, я отчетливо помню мысль: «Как же здорово, что теперь у меня есть ты». Лицо Михоу вмиг вспыхнуло румянцем, окрашивая мордочку в новые оттенки красного. От такого зрелища Укун не смог сдержать победной ухмылки. — Ну знаешь… Такое объяснение мне больше нравится, — со смешком отвечает Макак. Чмокнув в румяную щёчку, а затем в висок, Укун со своими нежностями перебрался к трепыхающимся ушкам. С одной стороны, ровно как и с другой, по три в форме лепестка. Не секрет, да и с лёгкостью можно догадаться, насколько эта часть тела чувствительна. К любому дальнему писку или неприятному скрежету. А также к ласкам. Такую милую деталь Укун узнал по счастливой случайности, неудачно мазнув вместо щеки начало ушек в нелепом поцелуе. Макак тогда вспыхнул подобно лампочке, неожиданно и ярко, вспоминает Мудрец. И этот опыт он собирается повторить. Тёплое дыхание щекочет угольно-чёрные локоны, задевая тонкие и чувствительные струнки своей дорогой Луны. Ведь отчего тогда он так ластится, непроизвольно извиваясь в руках Короля? — Знаю ведь, как тебе нравятся разговоры с глазу на глаз. Такая близость подойдёт? — с тихим тембром шепчет Укун. В голосе звучит несвойственная ему хрипотца, проскальзывающая лишь с грозным шипением или в искусительном шепоте, как сейчас. Макак скулит что-то, напоминающее его имя, корча мордочку в напускном возмущении. — Не звучит, как начало полноценного разговора, — улыбка не желает спадать с лица, благо Укун в силах и дальше держать голос на едва слышном рокоте, не тревожа чужой слух. Прижавшись к трёхвеерным лепесткам, Укун опаляет их своим тёплым дыханием со звучащей симфонией из собственного урчания. В его руках Макак вмиг пуще прежнего извивается, зажмурив глаза, с нервно вздымающейся грудью от сбитого дыхания. Руки воина крепко цепляются за его одежду, то ли в нестерпимом желании отстранить от себя Короля, то ли прижать ещё ближе. Можно мысленно начинать трубить в фанфары и устраивать праздник, внутренне Укун так точно восторгается происходящим. Макак, позволяющий узреть себя в столь пылком, взволнованном состоянии — стоит всех огней. Влажный язык как бы невзначай прошёлся по кромке одного из острых ушек. Укун для себя понял две вещи. Что его игра действительно удалась, ведь такого сладкого и нуждающегося стона от Михоу до этого ещё не слышал. Определённо стоило того. Вторая: что в одном из своих извиваний Макак определённо и однозначно прошёлся по бедру Короля своим заметным бугорком в штанах. — Макак? Рука, что лежала на загривке пшенично-рыжих волос, сразу сжала в нервном порыве локоны, и потянула прочь от себя. Из Михоу вырвался не то стыдливый писк, не то сипливый стон. — Не обращай внимания! — голос его Луны быстро теряет хотя бы тень своей твёрдости, сейчас напоминая торопливый лепет. — Просто позволь мне отойти, если что, вернусь вечером. Я, так уж и быть, позволю тебе устроить марафон из фильмов с копом-обезьяной. Может, тогда эта ситуация немного забудется… — Макак, — останавливает взволнованный поток слов Укун, — Всё нормально, — выдыхает он с редким спокойствием, несвойственным импульсивному Мудрецу, как если большая буря неожиданно сменилась на штиль. Макак не может не перенять и себе те необходимые крупицы сдержанности, напряжённо выдыхая. Щёки с неровными пятнами румянца, как при лихорадке. Взгляд блуждающий, отчаянно цепляется за вмиг ставшую интересной тумбочку и вещах, оставленных на ровной поверхности. Воздух выходит из Макака со свистом, как если он запыхавлся после бега. Сколько сторон своей Луны Укун успел увидеть, не перечесть. Самые разные слова когда-то были брошены в сторону Макака, не всегда лестные, а иногда и насквозь пропитанные грубостью. Он принимал их с вздёрнутым подбородком кверху и безразличием в глазах. Его обзывали крысой, вечно прячущейся в тени. Себя же Михоу нарекал подкроватным монстром, где в тени ночной чувствовал себя свободнее любого светлого дня. Громкие слова о его трусости и бесхарактерности спадали как с гуся вода, без следа или хотя бы едва видимого отпечатка. Укун всегда знал, что Макак способен выпутаться из любой ситуации с редкой гордостью и толикой надменности. В интимности и искренности момента он казался потерянным донельзя. Укун искренне наслаждался теми поцелуями, которые ему дарил Макак в их далёком прошлом. В желудке вместо порхающих бабочек само каменное сердце трепетало и будто бы воспаряло. Король Обезьян любил обнимать и трогать своего воина. Он видел, как прикосновениями делились парочки, в особенности та, что запомнилась ему лучше всех. Так же он, в один из моментов, настойчиво обхватил бёдра Макака в свои ладони. Без умыслов, даже не обдумав хорошенько своё намерение. Такого забавного писка Укун ещё никогда не слышал. Воспоминание того, как после этого Король беззастенчиво прыснул от смеха в чужие губы, до сих пор до стыдливого румянца всплывало время от времени в голове. Вышло так, что Михоу дулся около недели, а прикосновения никогда не заходили дальше трогания тел друг друга. Талии, бёдер, шеи и даже хвоста. Куда только дотянутся юркие ручки. Сколько разных ласк было подарено, но отчего-то, с раздражением вспоминает Укун, он никогда не тянулся к куску побольше. То ли не знал, что так можно, то ли не до конца понимал свои желания. А Макак краснел, мычал в губы, стонал от прикосновений, но никогда не настаивал на большем. Даже самый первый их поцелуй и несколько последующих были инициативой Укуна, а Макак лишь тянулся. Неловко думать, что там говорить, как нынешняя ситуация Королю казалась правильной. Словно бы ручеёк, что в своём потоке логически идёт своим, может быть, не всегда ровным, но неизменным курсом. Сколько поцелуев было без задней мысли дано в далёком прошлом. Сколько сейчас с сокрытой доселе лаской подарено прикосновений. Макак, содрогающийся от приятной истомы в его руках, румяный и пылкий — не более чем финальный аккорд долгой пьесы. Ласково-ласково, насколько позволяет слегка дрожащая рука, Укун кладёт ладонь на щёку своей Луны. Тот осторожно косится на Короля, не доверяя своему голосу, молча спрашивая, что от него хотят. — Можно… я?.. — второй рукой Укун пальцем направляет вниз, намекая на чужой пах, ставший причиной казусной ситуации. Вышло и в половину не так изящно, как Укуну того хотелось. Красиво говорить — это то, что подобает королю, но любое красноречие теряется. В пикантности ситуации. В фиолетовых глазах напротив. В собственном волнении и в то же время предвкушении. Но как бы предложение и не было озвучено нелепо и косо, со всем вытекающим смущением, мордочка напротив загорелась в понимании и в неверующем потрясении. — Ты хочешь?.. — закончить Макак не успевает, да и вряд ли желал, сразу замолкает при виде шустро закивавшего Укуна. Нервно сглотнув, он отводит взгляд лишь для того, чтобы тихо сказать одно слово, как если потянул за спусковой крючок: — Хорошо. Укун не хочет сейчас думать, как он выглядит со стороны. Ведь ощущает себя до нелепости взволнованно, прям-таки как счастливый ребёнок, спускающийся по лестнице вниз к новогодним подаркам. А ведь действительно, когда он спустился, нашлось то, что томилось и ждало хоть какого-то освобождения. Укун сглатывает, глядя на упирающийся кверху бугорок в штанах Михоу. Одолевает волнение — то ли от предвкушения чего-то еще неиспытанного, но от этого не менее желанного, то ли из-за нещадно бегающих нервишек. Возможно, всего и сразу. Опустив руку на выпуклость, он с румянцем чувствует, как дёргается под его ладонью эрегированная плоть. Холмик приятно ощущается в ладони, так по-правильному лежит, и кажется, что даже сквозь слои одежды можно почувствовать чужое тепло. — Укун, — звучит по-странному хрипло. — Ты не кота гладишь, а трогаешь мой член! Колкие комментарии, что всегда были направлены для одного — разжечь буйное пламя в груди Укуна ради горячего спора с обменом привычных острот, сейчас вызвали лишь сильнее обрамляющий лицо румянец. Ведь и вправду. В его руках, даже если не буквально эрегированная плоть, то Михоу в самом из всех возможных пылких состояний. В памяти есть множество образов его дорогой Луны. Смущённый, с закусанной губой (как бы кровь не пошла), и с горящими огоньками возбуждения в глазах — явное что-то новенькое. Где-то на задворках памяти неприятно ноет ещё одно старое воспоминание. Многое из прошлого достойно было покрыться толстым слоем пыли. Некоторые из старых моментов Укун бережёт, хранит у самого сердца. Некоторые же наоборот, старается убрать в самый дальний уголок, в надежде забыть, не тревожить и так пульсирующий проблемами мозг. Но что-то, казалось, назло ему, всё равно всплывало. Событие старое, отчаянное и жаркое. Где на него смотрели с схожим огоньком, а в его руках находилось оголённое, жаждущее чужого тепла тело. Мордочка хмурится. Укун тогда впервые перешёл через самого себя. Страстное желание одарить одного единственного любовью, быстро сменилось на одарить ею хоть кого-то, при виде той черноволосой паучихи. Прикосновения — как ещё один язык любви. Плотская потребность, граничащая с животными инстинктами, как ещё один зов. О чём он тогда думал, Укун не может вспомнить, когда трогал, трогал, трогал женское тело. Запах той, кто насмехался над ним и смотрел нагло, хранился в памяти непозволительно долго. После путешествия на запад, возвращаясь в болезненно тихий дом, где любым ответом на его голос было могильное молчание, эти воспоминания были для него спасением. Где он носом утыкался в чёрные локоны, не мог отвести взгляд от полуприкрытых зелёных очей. Сейчас это ощущалось предательством. К Луне, что таяла в его руках. К самому себе, где он решил не ждать, подумав, что прошлое не вернуть. Сглотнув неприятный осадок, Укун всеми силами пытается случайно не поднять взгляд. Ведь в эти мгновения он как книга, открытая нараспашку. Удручённый вид — не то, чем должен довольствоваться Михоу. Так что потерявшись щекой об чужое бедро, он говорит: — Придется тебе набраться терпения, Персик, — с ломающимися гласными хихикает Укун. — До тебя я трогал только свой член, — в голове непроизвольно проносится «Как бы сегодня этим и не закончить». Опустившись к чужому паху, располагая свои локти аккуратно около крепких бёдер, Укун начинает расстегивать ремень. Оголённое тело товарища не было чем-то уникальным, но явно зрелищем из редких. В те времена, когда это без общего смущения удавалось устроить, едва ли носило хоть какой-то дополнительный контекст. Если бы Укун в те давние времена знал (когда купание вместе ещё не было чем-то зазорным), что колесница жизни приведёт его именно в этот момент — непременно и бесстыдно пялился бы на чужой член. Может, тогда сегодняшнее действо давалось бы без дополнительного балласта в виде чересчур учащённого дыхания, затуманенного похотью разума и такого несвойственного Королю смущения. Вцепившись в штаны, Укун тянет бордовую ткань вниз, заодно с нижним бельём. Об его нижнюю губу чуть ли не сразу шлёпается вставший член, пачкая подбородок влагой. — Ох, — удивлённо выдыхает Король, обхватывая пальцами продолговатую и такую тёплую плоть. Головка, подарившая влажный поцелуй нижней губе Укуна, отстраняется. — Что-то не так? — с ноткой беспокойства спрашивает Макак, подтягиваясь на локтях, чтобы увидеть происходящее. — Нет, нет… Просто, ну, знаешь, странно видеть твой член… Так. Нервно сглотнув вязкую слюну, Король с осторожностью оглаживает рукой выступающие венки. Начиная свой путь от мягкой, с мехом мошонки, он останавливается у влажной головки, собирая подушечкой пальца выступивший предэякулят. Укун с улыбкой замечает, как грудь Макака начала нервно вздыматься, а бедренные мышцы под его ладонью напряглись. Значит, он не в одичноку разделяет трепет ситуации. — Обычно никто не любуется стоящими членами, — сдерживая сладкое мурлыкание от махинаций Короля, сквозь стиснутые зубы говорит Макак. — Так что, ваше высочество, соизвольте либо взять в рот, либо дай мне заняться своей подготовкой. — Хорошо, — согласно кивает в ответ и обхватывает губами головку. Укун даже не успевает определиться о вкусе, как Макак вмиг вспыхивает румянцем и резко дёргается. Член от скачка проходит дальше в ротовую полость и неприятно ударяется об верхнюю часть глотки. Король сразу отстраняется, чтобы откашляться. — Я же не говорил серьёзно! Укун, тебе не обязательно мне сосать, — тараторит Макак в попытках объясниться. Румянец пуще прежнего распространился по чужой мордашке. Всё ещё ощущая неприятный скрежет в глотке, Укун, поперхнувшись и кое-как откашливаясь, качает отрицательно головой. — Что значит «не обязательно»? — возмущённо спрашивает он, стараясь скрыть хрипотцу в уже ненастоящем кашле. — Я хочу! Облизнув нижнюю губу, ощутил, как на вкусовых рецепторах остаётся любопытный осадок. Макак смотрит неверующе, смущённо и так, как если будет справедливым, если Великий Мудрец сейчас же встанет и уйдёт. — Так мне можно?.. — тоненько утончает Король. Его руки лежат на чужих бёдрах, ощупывая крепкие мышцы и переменно оглаживая шелковистую чёрную шерсть. Моргая своими ресницами подобно распутной девице, стараясь в одном взгляде показать своё желание на ублажение другого, Укун понимает, как плохо это выходит. В особенности из-за верно смотрящего вверх члена чуть ли не в притык к его лицу. Не обращать внимание, в особенности когда эрегированная плоть каждый раз мелко дергается, сложно. — Если… Только если ты уверен,— сокрушённо и невероятно пылко выдыхает Макак, и на его губах наконец расцветает улыбка. Не улыбнуться в ответ сложно, Укун и не пытается. Обхватив начало члена рукой, он на пробу пару раз проводит вверх-вниз ладонью. На верхушке вновь выступает полупрозрачная капелька. Ту он сразу смахивает кончиком языка, губами обнимая такую тёплую и красноватую головку. Сладковато. Укун не сдерживает короткий смешок, вспоминая рацион Макака за последние пару дней. Звук вышел заглушённым, губы всё ещё в долгом поцелуе находились на верхушке возбужденной плоти. Поразмыслив секунду, Укун набирает в лёгкие побольше воздуха и ведёт головой вниз. Макак под ним сладко выгибается, цепляясь за обшивку дивана. На краю сознания Король думает повторить этот опыт на кровати, чтобы уже там Макак красиво цеплялся за простыни мягкой постели. Или уже пора задуматься о гнезде?.. Там его Луна точно бы извивалась подобно неземным божествам, так томно и изящно, как может только он. Но все эти мысли, забежавшие на долю секунды, тут же уходят. Вместо них приходит яркое понимание того, как тесно ощущается чужой член в собственной глотке. Как на поверхности языка скользит горячая плоть, со всеми своими выпуклыми венками и короткими подёргиваниями. Ещё понимание того, что нет рвотного рефлекса. Поднимает голову, член скользит обратно, чтобы затем мягко вновь проскользнуть во влажную тесноту. Громко вдыхая через нос, Укун не может не нарадоваться, как благосклонна к нему судьба. Горло не саднит и не ноет, лишь дышать сложно, и ощущение заполняющего рот чужого естества странное. И всё идёт хорошо, пока Укун не давится собственной слюной. С мычанием выпуская изо рта член, Король откашливается, вытирая тыльной стороной руки стекающую слюну со своего подбородка. Смаргивая слезинки с глаз, он смотрит выше, на того, кто пластом лежит на диване. Макак дышал прерывисто. Лицо раскрасневшееся и с прикрытыми от удовольствия глазами. Весь вид его Луны напоминал предоргазмическое состояние. Член блестел от влаги, со стекающими по всей длине полупрозрачными разводами. Причмокнув, Укун сам понимает, как от вида напротив его рот вновь обильно наполняется слюной. Одна из капель на головке стремительно спускается вниз, до самой мошонки. Следя за ней взглядом, теперь Король замечает влажные пятна на диване. В планах появляется дополнительный пункт (чуть ниже того, где Укун должен обсудить с Макаком их будущее гнездо), что делать с диваном. Назло хочется оставить всё так, как есть, если будут видны пятна. Смущать этим Макака, мол, первое место в доме, где он кончил от чужой помощи. Но вряд ли гости оценят. Такие быстро мелькающие мысли проявляются на лице в виде короткой улыбки. Громко сглотнув, Укун вновь обхватывает губами влажную головку. Услышав прерывистое мычание от Макака, Король, вдохнув побольше воздуха, готовится ко второму заходу. Крепко обхватив кончик члена губами, заставил плоть коротко дёрнуться в жаркой тесноте. Язык любовно оглаживает верхушку плоти, вновь пробуя сладость выступающего предэякулята. Укун чувствует, в каком довольстве машет у него за спиной рыжий хвост, не имея сил его остановить. Короткое удивление дёргает его, когда он чувствует чужую руку, лёгшую ему на макушку. Не в желании опустить голову вниз, Укун не замечает даже намёка на попытку его как-то подтолкнуть к возобновлению движений. Подняв взгляд, он видит лишь Михоу с закушенной губой, и глазами, плотно укутанными туманом вожделения. Вожделения того, кто сейчас ютится у его ног. С видом таким, что лишь от вида Укуна с головкой члена во рту готов закатить глаза от неожиданного оргазма. Это льстит. Укун старается нежно улыбнуться (насколько позволяет член во рту), а Макак непонятливо моргает. Он начал опускать голову с насколько можно шире раскрытым ртом, чтобы член с лёгкостью проскользнул внутрь, максимально дальше в глотку. Укун с крепко зажмуренными глазами остановился, лишь когда почувствовал шелковистую шерсть у своего носа. Лобковые волосы неприятно забивают ноздри, а дышать удаётся только редкими сиплыми рывками. Укун перестаёт пытаться. Как сравнявшегося с самим Небом, лиши его лёгких — как ни в чём не бывало продолжит свой быт, не замечая разницы. Тело под ним в сладкой истоме задрожало, а бёдра дёрнулись вверх, вбивая член ещё глубже, хотя казалось, куда ещё. Рука, находящаяся в волосах, крепко вцепилась в пряди, и пока ноги в судорогах сжимали голову Укуна с двух сторон, рука окончательно закрывала этот жаркий капкан. Когда Макак в своих последних сладких судорогах начал расслабляться, Укуну наконец удаётся выпустить член изо рта. Плоть выходит из глотки не без труда, давая понять, что после такого горло точно будет саднить. Вместе с высвобождением члена с языка крупными каплями начинает падать семя, уже наверняка пачкая обивку дивана. Поняв свою оплошность, Укун сразу же захлопывает рот. Это на короткое мгновение позволяет распробовать новый вкус, перекатывая полупрозрачную белую жидкость на языке, но заметив на себе пурпурный взгляд, Укун смущённо сглатывает. Да с такой громкостью, что под звук глотка шестивеерные уши заметно дёргаются. Макак секунду-другую смотрит отрешённо. Устало даже, как если его только что нагло разбудили от недельной спячки, и лишь росинки пота на лбу и румяные щёки дают понять, в каком экстазе он находился только что. Затем губы тянутся в улыбке, а в глазах наконец заиграл осознанный огонёк. — Моё ты солнышко, — с несвойственной ему тонкой и мелодичной лаской выдыхает Макак. Из глубин горла его Луны исходит невероятная симфония урчания, довольного и неизмеримо нежного. Смотря в эти глаза, которые напоминали закатное небо из-за расширенных зрачков, Укун не смеет и моргнуть, как если этот вид рассеется мороком. Поднявшись со своего места, Король тянется к своей любвеобильной Луне. Редкий момент, когда в его руках сумрачный монстр, всегда настороженный в своём мраке, сейчас ластится подобно неглаженной кошке. Этот случай Укун не посмеет упустить, впиваясь в губы так, как если пробует впервые. Так, как если больше никогда не испробует вновь. И ему отвечают, с такой же страстью и рвением. Мня, покусывая и впиваясь, сложно не затеряться в пьянящих ощущениях. Укун и не старается, добровольно ступая в этот лабиринт. Лишь бы его слух продолжал ласкать влажные звуки поцелуев. — Фу! — неожиданно отстраняется Макак. — Ты же этими губами сосал мне! «Нашёл когда вспомнить» — угрюмо думает Укун. — Эй! Не смей отказывать мне в благодарственных поцелуях! — использует свой раскатистый громкий голос Короля, Макак в ответ хмурится, прижимая уши. — Просто сделай вид, что попробовал самого себя на вкус. Тебе понравилось? Потому что мне да. Михоу не может сдержать смешок. Закатив глаза и нарочно громко вздохнув, как если короткое препирательство отняло у него много сил, он настойчиво тянет за нагрудник Великого Мудреца к себе. Как оказалось, для ещё одного поцелуя. Укун не может унять свою довольную улыбку, прижимаясь в очередной раз к этим губам. Его плечи обвили руки Макака, прижимая к себе в нежном жесте. Было много слов произнесено в честь Сунь Укуна. Коронованный солнцем, жаркий, как само лето. Макак был тенью, сухой прохладой и свежестью, но именно в его руках было так приятно и тепло, как никогда в одинокие деньки на Горе Плодов и Цветов. Запах его партнёра обволакивал подобно одеялу. Макак пах свежей травой, как если на днях буднично валялся в своё удовольствие на лугу. Сладкими плодами, в особенности кислинкой слив. Отчего-то дымком костра и пыльцой неких цветов. Макак пах дорожной пылью и в редких случаях зимней зябкостью и инеем. Запах его луны напоминал весну в самых своих невероятных проявлениях. Столь родной, что уже не оторвёшь, навсегда поселившийся в памяти. Макак урчит и, с причмокиванием отрываясь от губ Короля, невзначай спрашивает: — Итак, что теперь? — В смысле? — непонятливо хлопает глазами Укун. Макак смотрит выпытывающе. Его щёки с всё ещё играющим лёгким румянцем, а в васильковых глазах играет знакомый огонёк. Это заставляет прислушаться к своим внутренним ощущениям. Собственная теснота в штанах уже не проблема, член упал с минуту назад, так что о возвращении «должка» Укун и не думает. В его руках сама вечность и, наученный старыми ошибками, лишать себя счастья в лице Люэр Михоу он больше не намерен. Любые планы можно перенести на завтра. Так что, подумав секунду-другую, Укун просто отвечает: — Теперь я достам из кладовой кучу неполезной еды, и мы устроим марафон по фильмам «Кунг-фу Обезьяна-Коп». — Нет. От резкого и категоричного отказа на секунду кажется, что каменную обезьяну только что схватил сердечный приступ. Ахнув и охнув, Укун возмущается: — Но ты обещал! Твои слова, твои! — Категорично нет. Я упомянул этот фильм, только чтобы в случае чего ты забыл о моём неожиданном стояке в тупом сюжете этого кино. Выразительно надув нижнюю губу, Укун смотрит тем взглядом, который так и кричит: «Последствия своего отказа будут непредсказуемы». Макак какое-то время держал оборону стойко, смотрел строго, как могут родители на проказы детей. Но как любое терпение, так и его не вечно. — Хорошо, — соглашается Михоу, но не успел Укун радостно воскликнуть, как тут же звучит: — Но завтра мы пересматриваем мои любимые мюзиклы. — Мюзиклы?! — воет Король. Мужчина напротив расплывается в довольной улыбке, а взгляд так и сверкая озорными огоньками. Залюбуешься. Укун и любуется, теряется в этих глазах цвета сумрачного неба, как если прямо сейчас в них появятся звёзды. — Как скажешь, — соглашается Укун со странной лёгкостью, будто не он секунду назад был на грани от того, чтобы разразиться возмущением. — Что за отношения, если в них нет компромиссов. Михоу улыбается. Ласково и коротко. Искренне. Юрко заправив свои штаны, он прислоняется к тёплому боку Укуна, расслабляясь в чужих объятиях. Глаза незаметно смыкаются, а голова так и норовит упасть на плечо, как если нашла отличную замену подушке. Сложно не заметить, как его партнёра клонит в сон. Рука Укуна вместо пульта тянется к чужому плечу, приобнимая и без слов говоря, что можно и поддаться накатившей усталости. Ведь если не сейчас, то Михоу наверняка уснёт на середине фильма. В его хижине витает смешанный запах двух обезьян, создавая что-то действительно замечательное. До слуха вновь доносится ласковый звон колокольчиков, словно до этого музыка ветра в учтивости к происходящему умолкла. В его старом доме витало ощущение, будто там поселились призраки. Было тоскливо и одиноко. После путешествия на запад трудно было бороться с чувством опустошенности. Беготня за бессмертием сыграла с ним нестерпимо жестокую шутку, забавляющую только врагов Мудреца. Паломники, что после изнурительного путешествия стали друзьями, прожили долгую и счастливую жизнь. Укун позаботился об этом. Но вместе с тем, и они оставили его, найдя свой конец. Видя на стенах длинные тени, всегда в груди нестерпимо горело одно желание, чтобы этот мрак однажды посмотрел в ответ. Укун был готов к тому, что тёмные лоскуты завертятся, заулюлюкают, и голосисто захохочут над несчастным королём. Что дай им время, уймут свой страх перед Солнцем, который спустя время напоминал потухший фитиль. Выйдут, и своим сладкогласным голосом, так сильно напоминающим завывание буйных ветров, начнут обвинять. В том, что оставил дорогих сердцу существ позади. Что никогда не оглядывался, и лишь под конец своего путешествия понял, что назад уже не свернуть. К этому мраку Укун тянул руки. Вспоминал и перекручивал так и эдак в голове свою единую близость. Добавлял ей искренности, менял антураж. А также неизменно держал у сердца того, кто, казалось, был порождением самой ночи, не отпуская. Скосив взгляд к окну, Укун замечает, что небо окрашивается в сиреневые краски, говоря о приближающихся сумерках. Дыхание Макака уже становится глубоким, а голова с чёрными мохнатыми локонами с успехом нашла новую подушку в лице предплечья Короля. Укун позволяет прикрыть глаза и себе тоже, ведь звучащее дыхание под самым носом так прекрасно убаюкивает. Можно с лёгкостью предугадать завтрашний день. Скорее всего, Укун вновь приготовит неидеальный завтрак, как ту яичницу со скорлупой, которую Макак с радостью съел. Найдёт какого-нибудь жука с очень красивым переливающимся хитиновым панцирем и покажет своей Луне. Как и всё, что Укун находил из вида насекомых, жука прямо из рук утащат мелкие воришки. Ведь обезьянки с горы такие непоседливые. Народец под стать своему королю. Если МК не заскочит где-то к полудню, сходит на пляж. Поваляется в горячем песке лишь затем, чтобы его с недовольным бурчанием почистил Макак. Всё же посмотрит (в который раз) те мюзиклы, в которых трагедии больше, чем в странных сериалах, что смотрит Мэй. Начнёт спорить с Макаком о его странных вкусах, с оправданием, что старые привычки не умирают. Спорить начнёт лишь затем, чтобы в очередной раз понять, что их препирательства не имеют и грамма настоящих язвительных насмешек, как было когда-то. К вечеру попробует новый рецепт какого-нибудь сладкого напитка, от которого Макак будет воротить нос, но после выпьет до последней капли. Даже если весь завтрашний день будет чужд предыдущим, с новым врагом, ожидающим на пороге, или же другими невзгодами — не имеет значения. Лишь бы подле него и дальше находились дорогие сердцу люди и Макак, что будет и дальше греть его бок сонными вечерами.