Бокал вина

— Вечером встреча иллюминати в отеле «Атлантик», — сказал Дэвид Занатос на рассвете. — Будут пить, интриговать, решать судьбы мира. И обещали шотландских ягодных вин. Я съезжу, пожалуй.

***

Солнце взошло и село. Явилась ночь. Огромный грозный гаргул Голиаф сложил крылья, обернул их вокруг себя, словно плащ, и спрятался в тенях у постамента мёртвого собрата — гаргула, хранившего этот отель век назад, постаревшего, умершего во сне и ставшего камнем. Крыша «Атлантика» простреливалась, как приграничная полоса, бесчисленными лучами нью-йоркских огней. Город не спал никогда, бил слепящим неоновым светом в ночные глаза гаргула, будто пытаясь сбить с толку, запутать. Голиаф щурился. Он уже привык. Одна из стеклянных будок лифта на крыше вспыхнула тусклым светом, приятным для глаз людей. Показалась кабина, и Голиаф узнал силуэт. Лифт бесшумно остановился. Дэвид Занатос шагнул на крышу и направился к постаменту, безошибочно определив в ночи, где ждёт его Голиаф. В руке он держал бокал с чем-то светлым, весенним, лесным и рассеянно улыбался. Подошвы туфель касались старой плитки не совсем под обычным углом. Зрачки были чуть шире, улыбка чуть больше смахивала на оскал. Дэвид казался пьян. Он подошёл вплотную — слишком близко, как всегда, когда они оставались наедине — и отдал бокал Голиафу. Гаргул чуть подался вперёд, склонился к беззащитному нагому горлу человека и втянул носом воздух — запах старинных залов отеля, ухоженных тел и одежды множества разных людей; аромат изумительных блюд и вин; алкоголя на губах Дэвида, спирта и ярости у него в крови. И в самом деле, пьян. И разозлён. — Шотландское, — Дэвид ободряюще улыбнулся. — Из листьев дуба по весне. Попробуй. Я ведь обещал тебе вино. Точно, запах весны и лесов — это дуб. Родное дерево с родных холмов... Голиаф почему-то вспомнил своего учителя Хадсона. Осторожно, чтобы не сокрушить бокал, он сделал глоток. Лес, вереск, озёра и скалы. И почему-то цитрус. Чуть винограда. Хорошее, даже очень. А градус выше, чем кажется. Вот Занатос и перебрал. Голиаф поднял глаза. Дэвид смотрел несфокусированным взглядом на него и сквозь него; поднял руку, левую, в которой нёс Голиафу вино, и указал большим пальцем на край крыши. Голиаф поставил бокал на постамент у каменного крыла мертвеца, подхватил Дэвида под мышки и вспрыгнул на парапет. Каких-то полметра. Внизу провал в пять этажей: справа парковые дорожки, клумбы, кусты и деревья, стриженые под ровные геометрические фигуры. Остров недоброй старой Англии в Нью Йорке. Слева ряды машин. Старинный отель не располагал подземными гаражами, и автомобили высоких гостей ждали под открытым небом. Дэвид расстегнул брюки, вынул член и пустил струю вниз, с крыши. Голиаф держал его за плечо. Ещё упадёт. Мочился Дэвид долго, почти полминуты. Прохладный северный ветер относил струю в сторону и рассеивал, орошал каплями автомобили хозяев мира. Закончив, Дэвид убрал член в брюки, застегнул ширинку, и, поддерживаемый Голиафом, спрыгнул назад на крышу. Вытер руки платком и взял бокал с постамента. Отпил глоток. — Неплохо. — Он протянул вино Голиафу. — Это тебе. Допивай. Вино отдавало скалистой почвой и бледным солнцем, зелёными холмами по весне и губами Дэвида там, где они коснулись бокала. Что-то случилось. — Что-то случилось? — спросил Голиаф. — Те, кто вращает мир, составили план вращения, — Дэвид коротко указал себе в пах. Не в его стиле. Грубо. Похоже, он очень пьян. — И этот план тебе не по душе? — Как сказать. Дэвид сунул руку за борт пиджака и вынул из внутреннего кармана свой мобильный телефон. Прибор вовсе не походил на пластиковые коробочки с кнопками, которые вошли в моду в последние пару лет. Эту модель Дэвид Занатос создал сам, для себя и своей семьи — тонкий, плоский прямоугольник с матовым экраном во весь рост. Экран реагировал на прикосновение пальцев. Смартфон, назвал его Дэвид; маленький переносной компьютер. Он дал такой же и Голиафу, но тот отдал вещицу Лексингтону — его собственным грубым пальцам трудно было уговорить экран подчиняться. – Иллюминатам по душе моя модель, — сказал Дэвид. — И функции, и дизайн... и потенциал. – Тогда в чём проблема? — хмыкнул Голиаф. — Ты заработаешь много денег. – Проблема в том, что я ещё не представлял смартфон публике, — сказал Дэвид. — Или иллюминатам. Никому не представлял. — Он помолчал. — Как полагаешь, кто в замке может быть их шпионом? Лексингтон, подумал Голиаф. Или Фокс, жена Дэвида, мать его сына. Или Оуэн — Пак — помощник и друг. Голиаф просто не видел других вариантов. У остальных не хватило бы знаний — ... — Сколько смартфонов ты создал? — Пять. Для себя, Фокс и Оуэна, на основании прототипа. И твой, конечно. Где он? — Я дал его Лексингтону, — коротко сказал Голиаф. Парень был так рад новой игрушке. Голиаф допил последний глоток вина, ощущая слепое, смутное сожаление. Дэвид прочёл его мысли — для него лицо Голиафа с самого начала было лицом, не мордой хищного зверя — и ободряюще улыбнулся. — Не вешай носа, есть шанс, что это старик Ренар меня хакнул. Тело его дряхло, но разум ещё силён. Ренар, отец Фокс, тесть Занатоса и давний его соперник. Голиаф уважал Ренара, но всё же решил уповать на то, что он вор. Лучше, чем альтернативы. — Они одобряют смартфон, — продолжал Дэвид, глядя на своё детище. Прибор идеально лежал у него в ладони. — Настолько, что через пятнадцать-двадцать лет такой должен быть у каждого. У всех людей на Земле. Смартфон заменит всё, Голиаф. Не только телефон и фотоаппарат, видеокамеры, рацию и игровую приставку. Но и компьютеры — телевизор — радио — карты — кино — библиотеки — почту — банковские автоматы. Смартфон заменит художникам кисти и краски, спортсменам тренеров и врачей, детям — друзей и учителей. И родителей. В конечном счёте программы в этом приборе заменят самих людей. Голиаф безмолвствовал. — Эта твоя игрушка опасна, — наконец сказал он. — Как всё, что ты создаёшь. — О, смартфон не игрушка. Он гораздо больше. Его программы смогут со временем полностью заменить общение людям. Человек будет набирать номер, а ответит ему машина, и он не отличит её голос от голоса родственника или друга, её сообщение от письма матери. Постепенно всё, что заменит собой смартфон, будет выведено из употребления, отменено, закрыто, уничтожено — от дружбы до книг и денег. Люди, включенные через смартфон в глобальные цифровые сети, окажутся в незримой клетке. В громадной фрактальной структуре клеток, где не будет единственного владыки-тирана, но каждый станет беспощадным контролёром и тираном для себя и прочих. Эта структура сделает успех восстаний невозможным. Каждый будет добровольно носить с собой свои цепи, замок своей камеры и тюремщика — и стукача, сообщающего всемогущим искусственным интеллектам о каждом его контакте, каждом передвижении, каждом слове. Дэвид склонил голову, как будто размышляя. Трудно было понять, гордится он своим изобретением или, наоборот, жалеет о нём. — Абсолютная власть, Голиаф! Полный контроль над человечеством, к которому сотни лет стремились иллюминаты, стал наконец возможен. Благодаря мне. Голиаф вспомнил открывшееся ему будущее — Занатопию, железный и цифровой кошмар имени этого человека. — Но ты и есть иллюминаты, — заметил он. — Ты здесь, на их пиру. Ты один из них. Разве не этого ты хотел? Однако же, произнося эти слова, Голиаф понял — нет. Дэвид Занатос хотел не этого. — Я трикстер, — ответил Дэвид. — Мне ближе творческий хаос. — Ты можешь предотвратить будущее, которое описал? — Боюсь, нет. Смартфон ушёл у меня из рук, Голиаф — как и технологии, сделавшие его возможным. Даже если бы я не создал прототип, его бы вскоре сделал кто-нибудь другой — Стив Джобс, Тони Старк, японцы или даже Майкрософт. Технологии развиваются логичным предначертанным путём, как растут деревья — снизу вверх. И если ветки доросли сюда, — Дэвид обозначил рукой отметку на уровне своей груди, — то в следующем году они будут уже здесь. — Он поднял ладонь к глазам. — Смартфон был только вопросом времени. — И что ты собираешься делать? — Не попасть в вышеописанную цифровую клетку, для начала. Ради Александра, не говоря уж о самом себе. «Ради Александра», отметил Голиаф, не «ради Александра и Фокс». Дэвид осознавал, что шпионом иллюминатов могла быть его жена. — Даже если придётся сражаться с иллюминатами? — Даже если придётся оставить наш мир навсегда. Голиаф не знал, что и думать. На него накатило облегчение и разочарование одновременно. Значит, Занатос понимал, что войну с таким врагом он может только проиграть. Иллюминаты были могущественны, жестоки и неотвратимы, как восход солнца. Если бы Дэвид решился бросить им вызов, Голиаф, конечно, встал бы с ним плечом к плечу. Пусть бы мы проиграли, но это была бы славная битва, подумал он. Но нет. Дэвид готов бежать. — Куда же ты пойдёшь? — Возможно, на Авалон. Собрав все наши силы, мы сможем выкроить себе место в стране фей. Что? — Дэвид заметил недоверчивый взгляд Голиафа. — Да, мы. Ты ведь не думал, будто я брошу тебя подыхать в лаборатории у господ миродержцев? — Он указал себе под ноги, сквозь крышу на залы отеля, откуда слышалась музыка и невнятный гомон спокойных, уверенных голосов. — Не брошу. Тебя и твой клан, твою дочку, будущих внуков, мутатов — и даже Файлога и Демону, если они решат к нам присоединиться. Голиаф молча смотрел на человека, который каких-то два года назад регулярно забавы ради угрожал его жизни. Жизни его родичей, его семьи. Добивался повиновения, не давал покоя. — Пожалуй, нет, не бросишь. Тебе понадобятся все твои клинки. И даже этого может не хватить, чтобы обитателей Среднего мира пустили жить в Авалон. Против владыки Оберона — … — А если не Авалон, то Новый Олимп, — сказал Дэвид. — Потом расскажешь мне о нём подробнее. Может, сумеем занять там достойное место. Или в любом другом мире, где можно будет дышать свободно. Дэвид шагнул к Голиафу и положил руки ему на плечи, на уложенные крылья, глядя в лицо, но будто мимо, не в глаза. Он словно что-то ещё хотел сказать или сделать, но передумал. Отступил, отвёл взгляд и направился к лифту.