Под полной луной

             Дин поднимает голову случайно. Он стоит, привычно опираясь бедрами на капот Импалы, думает, что ненавидит ждать, и от нечего делать глазеет по сторонам. Темнеющий лес поодаль не привлекает, протяженное поле на окраине штата тоже не может порадовать ничем интересным. Остается небо.              Яркая полоса золотисто-желтого цвета бросается в глаза сразу. Дин моргает, затем щурится. Галлюцинаций у него точно нет, но явление непонятное. Мысль о луне приходит в голову не сразу. Дин мысленно выдыхает, когда на загадку находится простой ответ, и прикидывает, что луна, очевидно, просто скрыта облаками.              Полоса света становится чуть шире. На ней залипает взгляд. Сориентировавшись, Дин теперь легко рассматривает пушистые, плотные облака. Они по-любому темно-синие, иногда такие бывают в дождливый день, но в свете луны, скрытой ими, они кажутся сизо-зеленоватыми. Дин вспоминает, что дождь и впрямь шел, когда они были еще в дороге.              Из-за волнистого края пушистого облака выглядывает кусочек луны. Она сегодня ярко-желтая, густого оттенка, который сильно выделяется на темном фоне. Дин чувствует себя вервольфом, но взгляд отвести не может. Картина прекрасна, хотя ей и не хватает полноты, но становится совершенной, когда немного в стороне, где облаков нет, Дин замечает три разбросанных по небосводу ярких звезды. Ожидание перестает раздражать.              — Сегодня полнолуние, — голос Михаила приводит в чувство и заставляет с сожалением отвести взгляд.              Дин опускает голову и хмурится, чтобы скрыть радостное еканье в груди, которого быть определенно не должно. Ни в коем случае не должно. Он быстро хватается за важный вопрос, который можно и нужно задать:              — Где Сэм и Кас? Вы должны были вернуться вместе.              — Они задержались, чтобы наверняка удостовериться, что с призраком покончено, — невозмутимо сообщает Михаил. — Я пытался сказать им, что это так, но, очевидно, моего мнения им оказалось недостаточно. Либо у них есть иные причины, чтобы отослать меня. Возможно, они хотят побеседовать о чем-то только вдвоем.              — Ну-ну, — Дин кивает головой и гонит нелепые, но почему-то стойкие подозрения, что Сэм и Кас отправили Михаила к нему ради того, чтобы они оказались наедине, а вовсе не потому, что уединение потребовалось им. — И долго они собрались проверять? — уточняет Дин, прикидывая, кому первому устроить взбучку: брату или лучшему другу, если подтвердится, что есть за что.              — Они сказали, что мы можем их не ждать. Сэм добавил, что Кастиэль просто перенесет его в бункер, — Михаил отвечает прилежно, как лучший ученик домашнее задание по учебнику. Это усиливает зародившуюся злость на Каса и Сэма, которые непонятно чего хотели добиться. Вообще-то понятно, но Дин отказывается об этом даже думать. Михаил подходит ближе. Тело пробивает напряжение. — Дин, я могу…              — Стой, где стоишь, — выпаливает Дин, когда расстояние между ними сокращается до пары футов. Михаил послушно останавливается, склоняет голову к плечу и смотрит на него в упор. — Чудесненько. Ну, вот что. Раз мы никого не ждем, ты сейчас забираешься на заднее сидение, и мы валим отсюда. А в бункере поболтаем.              — Дин, нам необязательно уезжать прямо сейчас, — Михаил говорит странно, смотрит странно, и Дин чувствует себя не в своей тарелке в один момент.              — А нафига нам?..              Остаток вопроса застревает в горле как буквальная кость, когда Михаил сокращает расстояние между ними до отсутствующего одним большим шагом и кладет ладонь ему на затылок. Это все слишком. Это чертовски слишком. Только возмущение подводит и прячется где-то в глубинах разума как трусливый заяц, узревший хищника крупнее и сильнее его.              — Здесь красиво, — Михаил, наверное, предлагает причину. Или просто говорит что-то, чтобы сказать. Дин не мыслит настолько связно, чтобы определить вероятный вариант. — На много миль вокруг нет людей.              — Да супер, — выдыхает Дин, отказываясь держаться молчания, которое считает признанием поражения. Голос хрипит самым наглым и предательским образом. Дин отрицает даже мысль о следующих секундах, но знает, что произойдет. Страх и желание перед этим и ощущение, что он не может ничего изменить, толкают выпалить: — И что, даже не потрудишься найти предлог?              — А он мне нужен? — в голосе и глазах Михаила отражается лукавство, а затем он просто целует, мягко, но властно.              Дин готовится оттолкнуть. Он должен. Он не может просто сдаться. Это неправильно, это отвратительно, это безумно. Михаил гребаный пернатый засранец в мужском сосуде, слава богу, хотя бы не в Адаме. Это сразу три причины, почему он должен получить по морде и отвалить немедленно. Дин даже сам не сразу понимает, что вместо удара обнимает Михаила за шею.              Поцелуй дурманит разум сладкими, постыдными и безумно горячими фантазиями и достает будто все нервные окончания, что есть в теле. Михаил запредельно близко. Это чертовски неправильно. Но необъяснимо ощущается чертовски идеально. Дин думает, что ему нужен момент, когда все пошло не так и куда-то не туда.              Они достали Михаила из клетки, надеясь, что он поможет им одолеть Метатрона, ставшего всесильным. Не то. Михаил неожиданно оказался вменяемым, будто поумнел и научился правильно понимать суть вещей. Не то. Михаил добровольно отпустил Адама, чтобы тот мог жить полноценной жизнью, и взял в качестве сосуда какого-то их дальнего предка, давно отжившего свое. Не то.              А потом Дин на самом деле вспоминает. Разборки с Метатроном давно остались позади, и даже пыль уже осела. Был обычный, рядовой и относительно спокойный вечер, когда он нашел Михаила на кухне бункера, в темноте, одиночестве и с бутылкой пива, вкуса которого тот не чувствовал, а потому и никогда не пил.              Не было никаких разговоров. Была холодная сталь клинка архангела, который Михаил вложил ему в руку. Был скупой рассказ Михаила о том, что, даже понимая, как все обстоит на самом деле, в решающий момент он не сможет пойти против отца. И была еще более скупая просьба его убить, чтобы он не смог помешать, если придется.              — Ты совсем что ли съехал в Клетке? И какого хрена ты решил повесить это на меня?              — Ты сможешь это сделать, Дин. Возможно, только ты и сможешь.              Поблекший в памяти короткий диалог неожиданно вспоминается ярко. Это то. Дин чувствует, знает, понимает. Это момент, который сломал между ними укоренившуюся неприязнь. Это момент, после которого все определенно пошло не так и куда-то не туда. И это момент, которым Дин парадоксально дорожит. Сейчас лгать себе уже нет ни сил, ни нужды.              — Да плевать, — бормочет Дин, когда Михаил неожиданно прекращает поцелуй, возможно, затем, чтобы что-то спросить или все-таки поговорить.              Только теперь разговоры — зло, с которым Дин настроен бороться всеми законными и незаконными способами. Сомнений не остается, когда он уверенно берет инициативу в свои руки. Дин усаживает Михаила на капот, немного нервно усмехается, когда тот смотрит удивленно, и затевает новый поцелуй: осмысленный, глубокий, взаимный и жаркий.              Михаил не только охотно отвечает, но и неожиданно обхватывает ногами его бедра и запускает руки не просто под плотную рубашку, но сразу под футболку. Дин глухо стонет, сводит поцелуй к простому касанию губ и прижимается лбом ко лбу Михаила. Им надо чуть-чуть остыть. Надо. Они ведь не могут просто взять и пойти дальше сразу.              Руки Михаила гладят спину, прищипывают кожу, круговыми движениями оглаживают мышцы. Дин почти доходит до мысли, что они могут. Еще как могут. Пусть этот мир хоть огнем сгорит, и они вместе с ним. Член, который до предела натягивает ткань джинс, с ним солидарен. Но Михаил неожиданно убирает руки и выдыхает ему в губы:              — Обернись.              Дин выполняет скорее просьбу, чем что-то иное, моментально. Въевшаяся привычка реагировать на опасность без промедления срабатывает безотказно. Но опасности за спиной нет. Там вообще ничего нет, пока Дин не додумывается поднять голову.              Облака разошлись по небу, наконец-то выпустив луну показать себя во всей красе. Она показывает: сияет, заливая желто-золотым светом все вокруг, и кажется огромной как солнце. Дин нервно облизывает губы. Получается какая-то сопливая чушь со всеми этими поцелуями под луной. Но она почему-то невероятно доставляет.              Гордость возмущается еще пару долгих мгновений, пока Дин решительно не затыкает ее и не разворачивается обратно к Михаилу. Плевать, насколько это сопливо. Плевать, где они. Плевать, что им надо остановиться. Губы вновь встречаются, начинают новый фрагмент жаркого и непристойного танца, и разум наконец-то затыкается окончательно.