Культурная разница

— Юри, почему ты так холоден со мной? Виктор говорит это не своим обычным обижено-ноющим наигранным голосом. На этот раз он серьезен. После всего, что с ними было, после всего, что Юри показывал ему на льду, Виктор не понимает причин его отстраненности. Поначалу он думал, что это просто врожденная стыдливая неуверенность не позволяет Юри, его любимому Юри, быть с ним открытым. Он думал, что стоит еще подождать. Может, быть чуть более настойчивым. Может, флиртовать чуть активнее. Виктор умеет флиртовать. Умеет улыбнуться так, чтобы кто угодно влюбился в него. Умеет коснуться так, чтобы кто угодно не смог устоять на ногах. Умеет прошептать на ухо какую-то невинную фразу таким голосом, что кто угодно захочет его здесь и сейчас. Или он думал, что умеет. — О чем ты, Виктор? Юри выглядит немного растерянным. Виктор часто задавал ему этот вопрос, но иначе. Тогда он не был так серьезен. Не был в таком отчаянии. Виктор чувствует, как его горло сдавливает что-то, но все же объясняет: — Ты шарахаешься от меня каждый раз, когда я касаюсь тебя вне тренировок. Ты не позволяешь мне даже разок поспать с тобой в одной кровати. И после того поцелуя на Кубке Китая мы больше ни разу… Взгляд у Юри испуганный, потерянный. У Виктора, наверное, похожий. Он действительно не понимает, почему Юри не подпускает его к себе. Это так странно, ведь он видит, как дорог Юри. Видит, как Юри любит его. И даже хочет его. Будь это не так, Виктор давно бы сдался. Но Юри краснеет каждый раз, когда Виктор улыбается ему игриво и хитро. Юри смущенно отводит взгляд каждый раз, когда Виктор будто невзначай оголяет плечо. Юри чуть дрожит, когда на тренировке Виктор трогает его ноги, руки, бедра, спину, живот, талию и что угодно другое. Юри даже дышит чуть чаще, когда Виктор рядом. И Юри определенно точно пожирает его глазами, когда думает, что Виктор не видит его. И при этом не делает ничего. Даже не так. Не делает — пол беды. Он отталкивает. Пугается, убегает, смущается. Не просто не решается приблизиться, а даже больше — запрещает приближаться. Виктор выдыхает, смотрит куда-то себе под ноги: — Когда ты катаешься, Юри, ты всегда будто зовешь меня к себе. Открываешься мне, признаешься мне в чувствах и даже соблазняешь. И говоришь: “Смотри на меня!” Но только смотреть и позволяешь. — Виктор… Юри будто ищет слова, но все не находит. Лишь выдыхает имя, которое всегда звучит так странно и незнакомо из-за акцента. А у Виктора ураган в голове и кинжал в сердце. — Неужели я все это себе придумал? Неужели ты никогда не хотел быть ко мне ближе? Неужели я и правда тебе не интересен? — Нет! — вырывается у Юри. — Это не так… Но дальше он не продолжает. Замолкает почему-то и прячет глаза. Скрытный, неловкий, неуклюжий в своих чувствах. Юри всегда такой. Виктор любит его таким на самом деле. Но иногда и ненавидит. — Тогда объясни мне, Юри, — то ли просит, то ли требует. — Что не так? Юри жмурится, борется с собой. Потом выдыхает тихо и очень болезненно: — Просто это неправильно. Неправильно? Пожалуй, неправильно. Виктор тоже думал об этом. Он тренер, а Юри — ученик. Он кумир, а Юри — фанат. Он выступает за Россию, а Юри — за Японию. Он бездушный любитель секса на одну ночь, а Юри до боли невинный однолюб. У них множество причин не быть вместе. Множество причин похоронить свои чувства. Но ни одну из них Виктор не считает достаточной. — Почему неправильно? — спрашивает все же. — Просто… — Юри едва находит в себе силы на ответ. — Просто мы ведь даже не встречаемся. У Виктора сердце замирает вдруг. В смысле… не встречаются? Что за бред? — То есть?.. — ошарашено шепчет он. Юри дышит часто-часто, сжимает губы и зажмуривает глаза. А потом выдает на одном дыхании: — Ты просто играешься со мной! Я не могу так! Если бы ты хотел отношений, ты бы предложил! Но ты этого не делаешь! Даже если это Виктор, я… Я не могу быть с тем, кто меня не любит! Юри вдруг раскрывает глаза, а в них ужас. Он будто не может поверить в то, что сумел сказать только что. И Виктор смотрит в эти глаза и не может понять: как? Как ему в голову пришло, что Виктор его не любит? — Постой, но… — растерянно говорит он. — Как же кольца? Мы ведь… даже кольцами обменялись. Юри снова где-то в своих мыслях, своих непонятных переживаниях. И у Виктора возникает чувство, будто он что-то важное, что-то очень значительное упускает. Для Юри было важно, чтобы Виктор предложил ему встречаться? Сказал эти глупые слова, которые ничего не значат? Но разве тот поцелуй на Кубке Китая — не признание? Разве его слезы в финале Гран-При — не признание? Разве то, что он надел кольцо Юри на палец… — Ну, кольца — это ведь просто талисман, — тихо говорит Юри. — Они парные, конечно. И они много для меня значат. Но ты… даже после этого не предложил встречаться. “Юри, я согласился выйти за тебя замуж”, — хочет ответить Виктор. Но в голове вдруг что-то щелкает. Точно… Японцы ведь носят обручальные кольца на левой руке. Юри просто не знал. Не понимал, насколько Виктор серьезен на самом деле. — Юри, эти кольца… Стоп. А может, Виктор тоже чего-то не знает? Чего-то важного для японцев, что он упускает, потому что не жил никогда в той стране? Верно. Скорее всего. — Забудь, — говорит быстро. Если это так, то он должен сделать все правильно. Он смотрит на Юри, запутавшегося и потерянного, и все для себя решает. Да, он сделает все правильно. *** Ничего лучше, кроме как позвонить Юко, Виктор так и не придумал. Они мало общались с этой девушкой, но если уж спрашивать у кого-то о романтических традициях Японии, то точно у японца. А лучше у японки. — Юко, здравствуй, — Виктор чувствует нерешительность в своем голосе. — Виктор? — удивляется девушка. — Ты первый раз мне звонишь. — Да, прости, — ему странно просить о таком, но все же он должен. — Наверное, я должен бы спросить, как у вас дела, но… У меня есть проблема, с которой помочь можешь только ты. — Это касается Юри? — она спрашивает, как будто все понимая. — Ага, — выдыхает Виктор. — Что случилось? — ее мягкий голос успокаивает. — Я помогу, не переживай. — В общем… Это, наверное, странно прозвучит, — он смеется чуть печально. — Я думал, что мы с Юри обручены. А он думал, что мы даже не встречаемся. — Чего? — в голосе искреннее удивление. — Это как так? Ты предлагал ему встречаться? — Нет, — признается Виктор. Видимо, это правда что-то важное для японцев. — А почему ты думал, что вы обручены тогда? — Из-за колец, — выдыхает он. На пару секунд воцаряется тишина, но потом мягкий голос на том конце произносит: — Он не знал, да? Я поняла. Так чего ты хочешь? — Почему Юри думает, что мы не встречаемся? — спросил Виктор. — Потому что я не предложил ему? — Да, — отвечает Юко. — Наверное, в России так не принято, но для японцев это очень важно. У нас это зовется “кокухаку” — “признание”, если дословно. Это такая традиция. До “кокухаку” вы не встречаетесь. Даже если вы держитесь за руки, целуетесь или занимаетесь сексом — это ничего не значит. — Вот как… — сердце у Виктора болезненно сжимается. — Тогда скажи: как мне сделать это? На японском. Виктор хочет, чтобы Юри понял все правильно. Хочет, чтобы Юри знал, как сильно Виктор его любит. — А ты, оказывается, романтик, — смеется Юко в трубку, и на душе снова становится теплее. — Надо сказать: “Ски десу. Цукиаттэ кудасай”. Японский язык мягкий, плавный и немного даже трогательный. Но абсолютно непонятный для того, кто говорит только на русском и английском. — Что это значит? — интересуется Виктор. — Дословно: “Ты мне нравишься. Пожалуйста, давай встречаться”. “Ски” значит “нравишься”. “Цукиатте” — состоять в отношениях. Что-то не устраивает Виктора в этом всем. Что-то очень важное. — “Нравишься”? — спрашивает он настороженно. — Не “люблю”? Юко молчит пару секунд, потом отвечает: — По традиции говорят так. У нас есть слово для “люблю” — “айситеру”. Но мы очень редко говорим его. “Ски” можно говорить про человека, кацудон или фигурное катание. Оно про все, что дорого твоему сердцу. А “айситеру” — это только для людей, самых близких членов семьи. — Я понял тебя, — уверенно говорит Виктор. — Спасибо, Юко. — Всегда пожалуйста, — смеется она. — Расскажи потом, как все прошло. А то Юри мне последнее время совсем не звонит. — Хорошо, — Виктор улыбается. — Я еще позвоню. Он кладет трубку. Теперь он не ошибется. Он больше не позволит Юри, его любимому и дорогому Юри, полагать, что Виктор играется с ним. *** Они идут смотреть на разводные мосты в субботу. Они давно хотели, но все никак не могли собраться. В будни надо спать — завтра с утра на тренировку. А в выходные хочется поваляться дома и дать измученному прыжками и вращениями телу вдоволь отдохнуть. Но разводные мосты Юри очень хотел увидеть. А для Виктора это идеальный момент. Поэтому они с вечера гуляли по центру Питера. Самое опасное в ночных похождениях по культурной столице — внезапно оказаться по другую сторону Невы от своего дома после того, как мосты разведут. У Виктора в молодости такое случалось слишком много раз, чтобы не запомнить. Он жил в самом центре города, в трех минутах ходьбы от Невского и в пяти — от Спаса на Крови. Поэтому сейчас они идут к Дворцовому мосту рядом с “Медным всадником”. Можно было бы и к Троицкому, конечно, но Дворцовый Виктору больше нравится. Ночи сейчас не белые, но это и не важно. Мосты все равно светятся огнями. Холодный зимний воздух пробирает до костей, но Виктору жарко. У него сердце стучит где-то в горле, когда глаза Юри расширяются в восторге и удивлении. Мост через Неву раскалывается на две половины, которые медленно взмывают в воздух, будто крылья диковинной птицы. Виктор видел это все много раз. Он водил сюда своих пассий много раз. Но этот особенный. Потому что Юри здесь, потому что Юри счастлив и потому что глаза у него сияют, отражая в зрачках огни Петербурга. — Это похоже на… — Юри, завороженный, смотрит на диковины холодной России, — похоже на… четверной флип. Четверной флип? Такое только Юри мог сказать. Виктор даже смеется. Сравнить разводные мосты с коронным прыжком Никифорова — кому такое в голову взбредет? Только Юри. Бесконечно любимому и бесконечно влюбленному Юри. Тот смущается от чужого смеха: — Прости, я глупость сказал, — бормочет. — Это не глупость, — Виктор счастлив, и улыбается счастливо. — Это самое милое, что я слышал в своей жизни. Они стоят еще какое-то время, пока крылья моста не останавливаются в высшей точке. — Юри, — зовет Виктор, и от собственной нерешительности смущается. — Мне нужно тебе кое-что сказать. Тот переводит взгляд с петербургских красот на Виктора. И смотрит как-то необычно. Влюбленно, но встревоженно. — Что? — спрашивает. — Только не смейся, — просит Виктор. — Это, наверное, ужасно прозвучит, но ты послушай. Он собирается с силами. Он тренировался несколько дней. Чтобы японские слова звучали мягко и трогательно. Чтобы все эти звуки, которые то ли “ш”, то ли “щ”, то ли “у”, то ли “ю”, слышались правильно. Он делает вдох, будто готовится выйти на лед: — “Айситеру”, — выдыхает незнакомое, но такое правильно слово. — “Цукиаттэ кудасай”. Ну вот. Четверной флип куда-то в пятки только что сделало его сердце. А у Юри глаза дурные. Испуганные, как у зайца, и цепкие, как у лисы. — Я знаю, не так у вас принято, — Виктор сбегает от этого взгляда, смотрит на черный асфальт. — Но “ски” — слишком мало. Я тебя не “ски”, Юри. А именно что “айситеру”. Это не то, что он умеет. Это не флирт. Не томное дыхание куда-то в шею, не жаркое касание чуть дольше дозволенного, не игривая манящая улыбка. Это чувства, нагие и неумелые. Это слова, неловкие и неуклюжие. Виктор хотел бы сейчас оказаться на льду. Там он может больше, куда больше. Сказать, объяснить, открыть. Но тут, на мокром асфальте Петербурга, он как будто школьник, что впервые задумался о любви. Осторожно Виктор поднимает глаза. И волнуется так, будто вот-вот услышит результаты произвольной программы. Узнает, взял ли он золото. — Я тоже! Тоже должен кое-что тебе сказать. И Юри такой же. Выходит на лед. Ждет начала своей музыки. Опускает руку в карман и вынимает что-то небольшое и квадратное. Мнется, не решается, но музыка ведет его. Взгляд глаза в глаза — разгон лезвиями по льду. И вдруг — прыжок. Юри падает на одно колено. Смотрит пронзительно и отчаянно: — Виктор. “Вы-хо-ди за ме-ня”, — говорит по-русски. Акцент у Юри такой странный, такой теплый. Вместо “ы” получается “и”, а вместо “з” — “с”. Но Виктор все равно понимает. Понимает и чувствует, как на его шею надевают золотую олимпийскую медаль. Нет — объявляют, что он установил новый мировой рекорд по количеству очков. Или даже больше. Просто Юри, который зовет его замуж. — Да, — выдыхает тоже по-русски. Он не знает, как по-японски, а по-английски слишком глупо. Он просто верит, что Юри поймет его. А тот улыбается, и кажется, будто на ресницах у него слезы блестят. Поднимается, достает из коробочки кольцо. Виктор протягивает правую руку. Юри надевает ему блестящее золотом и драгоценными камнями кольцо на палец. — Это помолвочное, — говорит очень тихо. — Обручальные… у нас уже есть. Виктор не выдерживает. Кидается вперед, в мыслях молится: “Пожалуйста, позволь!” и целует. Жарко, страстно и нетерпеливо. Он знает — так не целуют после признания в любви. После признания поцелуй должен быть полным нежности и тепла. Но это же Юри. Юри, который так манит, что пальцы покалывает от желания прикоснуться. Юри, который так соблазняет на льду, что Виктор едва способен унять возбуждение в кабинке туалета. Юри, который пожирает глазами и дрожит от прикосновений. Любимый Юри. Желанный Юри. Лучший на свете. И тот отвечает. Порывисто и отчаянно. Будто живет на этой Земле свой последний день. Будто выходит на лед в последний раз. Сжимает Виктора в объятьях, одной рукой обхватывает за талию, а второй вплетается в волосы. Юри не умеет целоваться, совсем не умеет. Действует не из опыта, а из инстинктов. Ведомый чем-то глубоким и темным в его душе, что хочет только завладеть и поглотить. Чем-то таким, как его “Эрос”. И от этого Виктор ужасно счастлив. Пожалуй, стоит позвонить Юко завтра. Рассказать, что они с Юри теперь встречаются. Рассказать, что они и в самом деле теперь обручены. И сказать ей еще раз: “аригато”.