Никогда.

Театр погас. Погасли гримерки, погас коридор.. и лишь один главный зал светится приглушенным светом ламп. Ни музыки, ни зрителей, никого здесь нет. Лишь на сцене кружится маленький женский силуэт. Тело её двигается изящно и мягко, выводя в воздухе кончиками длинных пальцев красочные узоры. Твёрдые пуанты то и дело тихо стучат о пол сцены в одних и тех же точках. Она – бабочка, порхает с одной стороны на другую, печально склоняя голову к острым плечам. Ей не нужна музыка – она знает все ноты наизусть. Мелодия играет лишь в её голове. И в своём составе она единственная, кто тренируется до потери пульса. Имя ей Феодора, в этом театре девушка является одной из тысячи балерин. Но иногда зрителям кажется, что это кукла. Её душа, как и тело, точно стальные, а движения точные до предела – ни в одном её выступлении не было даже малейшей оплошности. И это жутко мешает.. дама концентрируется лишь на технике, но не на чувствах. Да, она грациозна, да, она изящна.. но она пуста. Тело болит до сильных судорог в пояснице и ногах.. сколько она уже танцует один и тот же элемент? Час? Два? Это неважно. В понятиях Достоевской, если нет идеала в движениях – нет и всего танца. Она оттачивает фуэте несколько раз подряд, но до сих пор не может прийти к точному повороту и постановке ступни. За кулисами слышны шаги. Не должны ли все покинуть театр после рабочего дня. - Чего же вы без музыки дурака валяете? Неужели балерина из вас настолько никакущая? – слышится насмешливый голос парня, что показался под светом ламп.. только не он. Или же Дазай Осаму – оперный певец, исполняющий в своей основе арии. В театре он прославился как самый молодой певец и та еще затычка в каждой бочке. У зрительниц и прочих юных дам голову кружило от его чудного высокого голоса, а многим более старшим членам хора стоит еще поучиться у него как брать высокие и звонкие, как колокола, ноты. - Вы мне мешаете, уйдите прочь. Не должны ли вы уже покинуть рабочее место? - Тот же вопрос у меня и к вам. Может, вам ради приличия хотя бы проигрыватель включить? И Феня догадывается, что это риторический вопрос. Её мнение веса не имеет в данной ситуации! Чёрт его побрал. Когда игла начинает плавно «ехать» по пластинке, танец начинается с самого начала. И вот, всё по накатанной: пируэт, па файи, ботю, и.. неудавшееся фуэте. Её опорную ногу внезапно свело сильной болью, из-за чего она попросту упала, опираясь лишь на рефлекторно поставленные ладони. Её тело отказывается танцевать, даже под пощечинами разума. И оттого Достоевской больно до кома в горле. Больно оттого, что она слаба. - Нет, ошибка! Поставьте пластинку заново! – Тон голоса будто бы угрожал Дазаю, на что он театрально поднял руки вверх в жесте «сдаюсь», а после вернул иглу проигрывателя в исходную точку. Снова и снова. Снова и снова повороты выбивают тело Феодоры из колеи, заставляя падать и болезненно шипеть. Каждый новый ушиб отзывался болью в костях и звонким ударом под ребра собственной совестью. - Такими темпами вам никогда не получить главную роль. Ни-ког-да. – повторяет Осаму по слогам, точно насмехается своей лисьей ухмылкой. А ему и в радость издеваться над потрепанным самолюбием Феодоры, в радость наблюдать чужие упадки. – Ваши тренировки ни к чему не приведут. Вы – пустышка, в вашем танце это видно. Техника лишь одно из средств, согласитесь. - Много ли вы в балете смыслите? Это вам не текст заучить и спеть. Не сказала бы я, что ваш голос передает искренние эмоции. Оба прекрасно знают, что соперник – на язык и ум острый, не раз уже спорят.. но это вызывает азарт. Кто первый сорвется? Время покажет. Время покажет, кто в их борьбе окажется сильнейшим. Время покажет, найдут ли они решение для своих чувств.

за сутки до этого.

Она танцует на берегу Сены. Она танцует тогда, когда никого здесь нет.. четыре утра – Феодора уже на ногах. И богу одному известно, спит ли она в целом. Лишь ветер легко касается её распущенных смольных волос, оголенных острых плеч и мягких румяных щёк. Лишь одной иве известно, что она здесь стоит уже два часа. Одни волны Сены способны её успокоить. - Ранее мне не удавалось вас видеть настолько счастливой. Неужели вам просто нужна была река и ветер? – Голос, слишком чужой, но слишком родной. Он всё это время сидит здесь, с ней, тихо читая книгу и лишь изредка поглядывая на Достоевскую. - А возможно, вы наконец замолчали, потому и ликую. – И снова она язвит ему. Снова с трудом встает на полные стопы, кладя руки на перилла моста. Осаму не глуп, знает, что она устала от него, знает, что та хочет побыть в тишине.. но разве будет ли запретный плод так сладок, если он легкодоступен? Нет. Именно поэтому Дазай с ней. - Ну-ну, Феня, до сих пор злишься на меня? - Делать мне больше нечего что ли? Ты же сам прекрасно понимаешь. Маски сняты. Ни один ни второй больше не извечные враги, более не огонь и лёд.. они – баланс, одно целое. Проблемы Феодоры – проблемы Осаму. Оба слишком устали от этих давящих стен театра. Друг для друга они сейчас старые знакомые, способные понять. Способные понять, а не любить. Они лишь кусочки чьего-то несчастного сердца, что спрятано за решёткой рёбер и казнено разумом. Оба признают, что устали. Устали принижать друг друга, устали от иерархии. И ведь что кареглазый, что русская, вон из кожи лезут, чтобы доказать всем свой идеал. Всем.. а кто это, все? Что же это за игра такая, в которой им важна одна победа? В глаза Осаму – потерянность, смешанная с горькой вуалью пьянящего коньяка, а в глазах Феодоры – аметисты, расколотые на мелкие части одним точным и мощным ударом. Но ведь коньяк заглушает всю боль и страдания, а расколотые камни становятся лишь еще более острыми и тем опасные. То есть, нет смысла друг друга ломать лишь сильнее? - Однако, у тебя светлая кожа, даже очень. Похожа на мертвый рассвет. - Твои кудри похожи на бушующие воды Сены. Ненавижу эту холодную воду. Оба они лгут. Лгут наглым образом, не краснея. Каждое утро Дазай встречает в своей квартире, ожидая серо-голубой рассвет, вдохновляющий его всё больше. Рассвет – единственный для него знак, что жизнь продолжается, а не стоит на одной мертвой мучительной точке. Феодора всегда приходит именно на этот берег прекрасной реки Парижа, ведь именно отсюда можно коснуться этой ледяной острой воды, почувствовав жжение на коже. Холод напоминает ей о том, что она умеет чувствовать. Она живая. Давно уж, ни Феодора, ни Осаму не помнят точную дату, они умерли. Их счастливые тела были обведены белым мелом на дороге. Но почему они воскресли? Почему дышат полной грудью лишь в те ночи, которые проводят вместе? Это ненависть? Или любовь?