Интересы за гранью разумного

Некоторая церковная музыка по истине завораживает своей небесной красотой. Есть в ней что-то такое божественное и непостижимое. Иногда кажется, что сама мелодия и протяжные, отраженные от расписных стен эхом, мелодии, более святы, чем сами люди их производящие. Может как раз дело в этой атмосфере свечей и акустики? В католических церквях, как правило, не звучат голоса в музыкальном составе. Обращаясь к чувствам, переживаниям и мыслям людей, звучат органы и оркестры, разбавляя наружную тишину непревзойденным эхом. Звучание храма по истине свято, без спорно, но так ли святы другие к нему не столь приближенные звучания, возможно такие же протяжные, что тем не менее разносятся в его стенах? Сейчас это место пустует, в нем не прибывает ни единой дивой души, а самые наполненные живостью глаза встречаются лишь на искусных фресках с изображениями святых. Их бы воля, растянулось лицо в гримасе немого шока и удивления. Их бы воля, запричитали на своем, церковном, охали и ахали от всего ныне происходящего за деревянной кафедрой. На ней стоит, и пачкает липкими следами страницы открытой книги, отсеченная ранее голова. Взгляд ее застыл в безысходности, вероятно хозяин перед смертью прибывал в осознании своей неминуемой и скорой кончины. Может не ожидал только того, что станется с его телом после непосредственной остановки сердца. Грудная клетка, к тому же, упирается сейчас в это дерево, держась за него с божьей и дьявольской помощью, последний, к слову, придерживал тело за поясницу дабы оно стояло хоть как-то. Обувь обезглавленного трупа скользила по деревянному полу, хотя ноги постоянно возвращал в прежнее положение субъект рядом находящийся. Демон хрипло рыкнул через ряды белых зубов, сжимая кожу своими когтями в области мягкого живота, оставляя глубокие мясистые борозды, блестящие кровью на свету ароматных свеч. Когти впивались все глубже, вот пальцы нащупали внутренние органы. Демон ухмыльнулся своей находке, накручивая кишки в руки и прокалывая все рядом находящееся как на вертел. На секунду рыжий представил, что фарширует свинью. Ему казалось чертовски забавным, то, как человек, буквально вчера читавший здесь святые писания, дискуссировал с адским отродьем и покрикивал на нечто невидимое. По итогу все равно напарывался на штыки сомнения и неуверенности в собственных словах, ибо демон давал слишком много пищи для рассуждения, которую священник переварить был не в силах. Эти остроконечные уши помнят все. —Ну не смотри так на меня, — стеклянные глаза будто бы впились в сие непотребство, раздирая своим скрытым за молчанием любопытством и без того неспокойное нутро рогатого. Действия рыжего замедлились, остановились, ровно тогда у головы открылся рот, — мать твою. Устряпанной в крови и прочих жидкостях, откопанных в недрах разлагающегося естества, рукой Кайл отвернул голову затылком к себе, измазывая при этом волосы гадкой мешаниной. Он вдруг почувствовал от руки стойкой запах еще и ванили, адские смеси, однако, теперь были на его бледной коже, хотя такое ничуть не останавливало и не отвращало. Власть над бездыханным сильнее заводила, ему вдруг стало интересно, что будет, если выдрать этому созданию ночи ребро с мясом, обнажая грудную клетку и открывая наконец путь к сердцу священника. Но Эрик еще до смерти был уверен, - сердце его было полно лишь крови и места ни адскому созданию, ни кому-либо еще, там никогда не имелось. Но находилось в голове, ибо с первых минут общения и жарких спор, священник, как прозрел, его начал интересовать рогатый собеседник именно из-за того, что был первым в его карьере, кто не побоялся высказать свое настоящее мнение касаемо его работы. И, черт возьми, это так понравилось человеку. Подхалимов он ненавидел, но, к сожалению, видел их гораздо чаще, чем таких прямолинейных персон как Кайл. Такая диковинка утянула в свои липкие путы на долго, больше, чем планировалось. Он не рассматривал его как любовника, им овладевало искреннее любопытство ко всему не изведанному. Однако, есть два типа людей: первый – те, что боятся, того, чего не знают или не понимают; второй – те, кто к этому тянутся всеми фибрами человеческой души. Картман был первым типом на словах и латентным вторым у себя на подсознании. Доигрался, получается, исследователь недоделанный. Теперь его голова стоит на открытых страницах книги в черной обложке с золотым обрамлением, а в тело вдалбливается рыжий сукин сын. Гортанный стон слился с влажным треском, от которого тело сложило там, где оно, как правило, раньше не складывалось. Одна из рук слишком сильно надавила на позвоночник, ломая его, проталкивая несколько позвонков во внутреннею кровавую кашу, что висела на неких соплях. Скоро его можно будет в узел завязывать. Из тела выпал, по-видимому, желудок. Демон засмеялся, внутренне утопая в иронии. —Брось, ты бы то же хрюкал от смеха, случись это с кем-то другим, — он бросил труп на пол перед деревянным сооружением, подпинывая к нему руки чуть ближе, наступая при этом на пальцы грузными копытами. Те захрустят противным треском, от которого всегда становится не по себе, а по итогу окажутся так же сломанными. Он схватил обеими руками голову, одной зарываясь в русые волосы, другой придерживая за липкий срез шеи, вставляя во внутрь пальцы, как в шар для боулинга. —Я полагаю, встретимся на другой стороне. Ты главное запомни, мы не прощаемся, — с концом предложения он впился в холодные губы глубоким поцелуем, манипулируя «шаром» как ему вздумается. Удобно даже в какой-то мере. Если бы еще глаза ему как-то закрыть... Кайл выдрал неповоротливый язык, с трудом проглатывая его вместе со слюной. Голова, как своеобразная статуэтка вернулась к книге, а тело теперь прибывало распятым на гигантском кресте, находящимся практически под потолком. Из его живота медленно натекала лужа крови. Органы, выпадая, плюхались в нее. Все действо это походило на ангельские инсталляции из «Ганнибала», а зверство расправы и лютейшая жестокость приближала картину к «Сербскому фильму» или еще чему похуже. Тяжелая дверь захлопнулась, рыжий Кроули оставил за собой только гадкий шлейф из запаха металла и легкой ванили. Несколько икон упали со своих мест, разово аплодируя закончившемуся представлению.