Синдром Котара

А ночь сегодня снова была без снов. Когда я просыпаюсь, яркий свет, который включает мама, чтобы разбудить меня, больше не раздражает. Меня больше ничего не раздражает. Раньше каждый раз я куталась с головою в одеяло и ворчала, чтобы поскорее выключили свет, и я со всей ответственностью дела могла доспать свои законные пять минут. Теперь я встаю быстро и беззвучно. За 11 лет я идеально отточила свое утро, поэтому по инерции двигаюсь сначала в душевую, где быстро умываю тусклое лицо и чищу зубы одинаковыми каждый день движениями, а потом иду на кухню. К тому времени меня уже ждет теплый завтрак, бережно приготовленный моей мамой. -Ты снова сегодня бледна… - со вздохом говорит она и подает приборы, попутно наливая воду в мой когда-то любимый стакан. Да, мама, бледна, а под глазами залегли тяжелые, темные круги, которые, кажется, скоро будут отпугивать прохожих: я становлюсь похожей на призрака. Я вспоминаю, с каким удовольствием я выбирала с вечера, что буду на завтрак. «Давай приготовлю тебе кашу или какао с пенкой, будет как в детском садике», - часто шутила мама, а я смеялась и говорила, что ни за что не буду есть кашу утром. Я сижу и думаю, что теперь меня устроила бы даже дешевая заварная овсянка в пестром пакетике – какая разница, от чего не умирать с голоду? В платяном шкафу так много одежды… Я покупала ее, таскала с собой маму по магазинам, чтобы найти белую парадную рубашку именно с рукавом три четверти и широкие винтажные джинсы, почти как у Мишель Филлипс. С недавних пор я выбрала себе любимые брюки с уже изрядно залоснившимися коленками и простой свитер, купленный года три назад в мужском отделе. Я наизусть знаю школу, в которой учусь уже шестой год. Кажется, что я могу дойти с закрытыми глазами от машины до каждого кабинета, будь то любой на первом этаже или самый отдаленный на втором. Я выучила всех своих учителей лучше, чем они знают сами себя. Вот Елена Александровна поздоровалась со мной, не сказав моего имени, бросив сухое «здравствуй», - хорошего настроения от нее сегодня не жди, а Виктор Николаевич придержал входную калитку и весело поздоровался, делая акцент на моей фамилии, - математика пройдет для меня замечательно. В шестом классе было забавно предугадывать, как поведет себя тот или иной учитель в зависимости от невербальных знаков, мы с друзьями могли делать ставки на настроение Надежды Васильевны. Теперь это обычная привычка, которую даже не замечаешь. По приходе я оставляю верхнюю одежду в маленькой раздевалке, больше похожей на склеп, чем на место, где раздеваются люди. Больше всего не люблю этот этап в годами выверенном ритуале - дети то и дело бегают туда-сюда, так и норовя опрокинуть с парой затасканных кед в руках, а куртки, висящие вплотную, словно находятся в странной братской могиле, бьют грязными рукавами по твоему носу. Звенит звонок на урок, а я вставляю в два уха маленькие белые затычки, наушники, чтобы не оставаться наедине со своими мыслями. Играет громкий фонк, не несущий в себе смысловой составляющей. Стоит ли жизнь того, чтобы ее прожить? Ответственность за то, что называется жизнью, возложили на нас невольно и сказали, что теперь это наша высшая ценность. Люди ценят жизнь, потому что чего-то хотят, планируют, имеют мечты и стремления. Я утратила все это. Какое мучение – просыпаться каждый день, зная, что тебя ничего не ждет, а впереди только тупое существование и бессмысленные взаимодействия с людьми. Я иду в школу, чтобы прожить эти шесть или семь часов, потому что так надо, потому что это обязанность. Никакие уроки, кроме литературы, меня не радуют, а литература еще и причиняет боль, потому что я не смогу заниматься ей в будущем, ведь обществу совершенно не нужны гуманитарные профессии. Взгляд стекленеет с каждым днем все больше. Иногда друзья даже пугаются, когда мои глаза безжизненно останавливаются и смотрят в никуда больше трех раз за день. Видимо, им нет резона смотреть в какое-то определенное место, кого-то рассматривать, пытливо изучать. Это глаза не человека, это глаза куклы, которая исполняет биологические и социальные функции прежней меня. Кукла не может чувствовать себя живой. Я часто думаю о том, что есть счастье. Люди стремятся к счастью, желают другим его поскорее обрести, отождествляют счастье со смыслом жизни. Абсолютно все хотят быть счастливы, но настоящая ценность счастья в том, что оно мимолетно. Нельзя быть перманентно счастливым. Если счастье (в том значении, в котором его понимает определенный человек), будет затяжным, то оно перестанет восприниматься счастьем, а превратится в обыденность. Люди могут поддерживать свое моральное состояние, пока у них есть вера и надежда, будь то вера в Бога, надежда на скорую встречу с семьей или поход на концерт любимой группы. Мне больше нечего ждать, не в кого верить. Я не хочу, не принимаю такое счастье. Я не хочу осознавать, что вся моя жизнь, начиная отрочеством и заканчивая старостью, будет лишь ожиданием вспышек тех коротких моментов, когда я буду думать, что люблю жизнь. Перспектива быть взрослой меня совсем не привлекает. Еще бóльшая ответственность за свою жизнь, потому что помимо ее сохранения добавляется ответственность за ее качество. Всякая работа или профессия приедается и наскучивает. Раньше я искренне не понимала, почему некоторые люди не советуют делать хобби работой; наверное, я была глупа. Делая хобби работой, мы попусту лишаемся хобби, а хобби – это дело, которое доставляет нам удовольствие. Если постоянно делать что-то, что тебе нравится, оно перестанет восприниматься благом и отрадой. Я ужасно боюсь этого, с ужасом глядя в безрадостное будущее. Когда я думаю о том, что мне придется работать 40 лет моей жизни и каждый день делать одно и то же, мои руки начинают трястись, к горлу подступает ком, а слезы пеленой застилают глаза. Если я уже не выношу одинаковой и однообразной жизни, то сложно представить, что будет, если я начну работать. Виктор Шкловский (известный формалист 20 века) называл это автоматизацией и говорил, что от автоматизации спасает искусство. Его статья «Искусство как прием» чрезвычайно хороша, и я согласна с ним. Только искусство, будь то книги, авторское кино или картины, спасают меня от бесконечной бездны, в которую я падаю, падаю, падаю… Звонок с последнего урока привычно шумит в ушах. Я не ощутила времени, которое прошло, а прошло по меньшей мере часов шесть. Наверное, это должно быть долго. - Это такой период, доченька, поверь, это пройдет, - грустно говорит мама, пока мы едем в машине домой. Она начала замечать, что я стала больше молчать и слушать бессловесную музыку. Вечера пролетают, как одно мгновение. Вот я прихожу в свою комнату и без сил падаю на кровать, за окном еще светит тусклое осеннее солнце, затянутое тучами. Когда я наконец прихожу в себя, на улице уже темно, а я вижу свое отражение в оконном стекле. Часы пролетают, как минуты, а минуты, как секунды. Даже время не позволяет мне чувствовать себя живой. К концу дня уши саднят и болят, они были вынуждены весь день носить в себе жесткие наушники с громкой дребезжащей музыкой. Я снимаю их перед сном. И засыпаю я с одной единственной надеждой - увидеть добрый и красочный сон, который сможет мне подарить недолгое ощущение реальности.