Crux sancta sit mihi lux Non draco sit mihi dux Vade retro satana Numquam suade mihi vana Sunt mala quae libas Ipse venena bibas
Ризли с презрением захлопнул книгу, отбросив её на кровать. Если бы сейчас рядом оказался кто-то из прихожан, он бы застыл в немом ужасе от столь кощунственной сцены. Святой отец Ризли швыряется священными текстами. Было бы от чего изумляться. Но в отдалённый домик, стоящий на краю деревни, в столь ранний час никто и не думал заходить. Односельчане ещё спали в своих кроватях, видя смутные, но приятные сны. Рассвет занимался над Харстоном, ещё тёмное небо постепенно светлело. Ночная мгла пряталась в туманных низинах, поросших густым кустарником, покрывала собой обширные луга и узкие улицы. Но бледная полоса на границе земли и облаков постепенно ширилась. На притихшую деревню неудержимо наваливался новый день. Воскресное утро вдвойне спокойнее, чем любое другое. Необязательно подниматься с рассветом, чтобы провести день до захода солнца в трудах. Для жителей главным событием являлась воскресная месса, где собиралась вся деревня. И именно поэтому у Ризли сегодня было особенно много забот. — В жизни не видел большей чуши, — ворча, он засунул молитвенник на полку к стопке других аккуратно сложенных книг. — Хотя нет, видел. Лицо моего опекуна, когда тот соизволил отправить меня учиться на священнослужителя. Где я, а где преданные служители господа, хотел бы я знать. Выживший из ума старик, надеюсь, черти скоро будут жечь тебе пятки в преисподней. Все так же негодуя на раннее утро, он, потянувшись, накинул на себя свободную рясу и отправился к пока ещё тихой и пустынной реке, скрытой зарослями ивняка. Холод блестевшей от росы травы и речной воды, как он надеялся, взбодрят его, дав сил пережить ещё один день в этой глуши. Ризли справедливо полагал, что все его нынешнее существование — просто-напросто наказание, которое необходимо с честью выдержать. Опекуну регулярно докладывали о его жизни и промахах, если они были, и мечта о собственном имении таяла с каждым прожитым здесь месяцем. Но Ризли был, вернее — старался казаться — образцовым священником, поэтому за прошедшие полгода шпионы старика наверняка подыхали со скуки. «Так вам и надо, отродье» — с усмешкой думал Ризли, размашисто шагая к реке, напевая себе под нос тихий простецкий мотив, услышанный в одной из деревенских лавок. У него оставалась ещё пара часов для себя, прежде чем он наденет чёрные одеяния, наглухо застёгнутые под самое горло и сковывающие движения. Как не мог привыкнуть к рясе, будучи учеником семинарии, так и не привык до сих пор. От прозрачной воды поднимался пар. Или то вихрился туман, сплетаясь в непонятные фигуры и узоры в воздухе? Ледяная вода заставляла тело покрываться мелкими колкими мурашками, Ризли ёжился, вздрагивал, тихо ругался сквозь зубы, но продолжал купаться, смывая с себя ночной морок. Сны ближе к рассвету стали особенно мутными и какими-то вязкими, утаскивающими священника на неизвестную глубину. Даже если бы захотел, он не мог вспомнить, что ему снилось. Только проснулся Ризли более раздражённым, чем обычно. И не покидало ощущение, что в его маленькой комнате за ним кто-то неотрывно наблюдал. Сердце тогда настороженно замерло, а рука — кто бы мог подумать, сама потянулась за молитвенником. Сейчас священник мог только посмеиваться над собственным глупым порывом. Остатки кошмара сгинули вместе с теменью, и больше ничто не напоминало о том происшествии. Практически ничто… Замерев, Ризли обвёл внимательным взглядом пологий берег, поросший зарослями травы и камыша. Ветер затих, и река представляла собой абсолютное спокойствие. Но ни звука, ни движения. Только вода стекала с обнажённого тела, капала, ударяясь о поверхность реки. «Показалось что ли…», — усмехнулся про себя Ризли, дёрнул плечом, сгоняя липнувшее к нему насекомое, и широко зевнул. Он полагал, что стоит только начать больше спать, как непонятные видения исчезнут сами собой. В самом деле, ведь не хвататься же ему за крест и не бормотать в испуге молитву каждый раз, когда ему кажется, будто бы за ним кто-то следит.***
Ризли не был плохим человеком, отнюдь. Просто, как он думал, в кузнице или в охране замка какого-нибудь вельможи он бы смотрелся куда лучше, чем на алтаре читающим псалмы. Но судьба распорядилась иначе. Лишившись родителей в раннем детстве, будучи взятым под опеку дальним родственником из другого графства, он был вынужден играть по чужим правилам. Его опекун куда охотнее взял бы девушку послушную и смиренную, духовно богатую, скромную и тихую, а не громкого мальчишку-сорванца, готового ввязаться в любую уличную драку. Справедливо рассудив, что ничто не закуёт вольный молодой дух в оковы сдержанности лучше, чем церковь, мужчина отдал Ризли на обучение в духовную семинарию и практически забыл о нем. Лишь подстёгивал послушание туманными обещаниями наследства. Врал или нет — Ризли предпочитал не думать. Только взрослея, будучи лишённым родительского тепла и предоставленным самому себе, скованный по рукам и ногам священной рясой, преисполнялся ненависти к глупому желчному старику. И вопрос получения имения за все перенесённые страдания превратился в дело чести. Святой отец Ризли в силу своего характера довольно легко переносил лишения и противостоял искушениям. Он не любил вина, предпочитая воду и крепкие чаи в любое время дня и ночи. Он мог обходиться без женского общества, начисто лишённый влечения к нему. Ему, приученному с детства трудиться, смертельный грех лени и уныния был не страшен. Но при всём этом в сильном теле и ясной голове роились мысли, совершенно святому человеку не подходящие. Он притворялся мягким и послушным, хотя был груб и резок. Он марал свою речь бранными словами, правда чаще, когда никто не мог его услышать. В мыслях, снедавших его ночами, давно поселилась ненависть, которую он не мог изгнать. Ненависть к своей судьбе. И ещё одна черта — особенность, как, усмехаясь, поговаривал он сам, начисто перечёркивала ему дорогу в рай. Впрочем, всё ещё оставаясь человеком верующим, Ризли полагал, что, не являясь совсем уж пропащей душой, он сможет искупить свои грехи. Рано или поздно. Наивное создание. Такие, как он, сильные и смелые, открытые и жаждущие жить, но уже испорченные злостью и ненавистью, как раз и являются главной целью. Заставить свернуть с пути таких людей не составит труда. Мрак уже сгущался над головой Ризли, неспешно шествующего по запылённой дороге к небольшой, до каждого кирпичика знакомой церкви. И мороз, продравший кожу, заставивший вздрогнуть, был отнюдь не из-за порыва холодного ветра. Один из легиона нечисти уже приметил для себя жертву, и сейчас холодный взгляд ясных аметистовых глаз не отрывался от мужчины. По деревне разнёсся первый глухой удар колокола, возвещающий о наступлении нового дня. Звук устремился по сонным улицам, разорвал тишину, наполнил своей священной мелодией. Демон вздрогнул, но не двинулся с места. Лишь изогнулись в подобии улыбки тонкие бледные губы, когда Ризли, запнувшись о камень, тихо выругался, призывая дьявола. Вначале глухой и осторожный колокольный звон накрыл собой всю деревню. А потому никогда не посылай узнать, по ком звонит колокол: он звонит по тебе…***
— Доброе утро, святой отец! — девушка, скромно потупившись, улыбнулась ему. — Доброе утро, Анна. — Отец Ризли, отец Ризли! — один из мелких сорванцов, каким и он сам был когда-то, кинулся священнику под ноги — удар пришёлся прямо по коленям — и уцепился за полы рясы. Ризли едва не упал, до последнего пытаясь сохранить равновесие. Он уже открыл было рот, чтобы высказать пакостнику всё, что думает о нём, но вовремя захлопнул его. Вместо этого, протянув руку, потрепал по светлой макушке и улыбнулся. — Здравствуй, Ричард. В следующий раз будь осторожнее — незачем сбивать людей с ног и ускорять их возможную встречу со смертью, — мальчишка с благоговением взирал на него своими огромными голубыми глазами. — Я надеюсь увидеть тебя сегодня в церкви вместе с твоей матерью. — Вы ведь и сегодня дадите нам покушать? Ризли едва не расхохотался — так о священном причастии при нём ещё не говорили. Обнажив в улыбке заострённые зубы, священник утвердительно кивнул. Мальчишка от радости расцвёл прямо на глазах. — Тогда, конечно, приду, святой отец, — и, уже уводимый под руку смущённой и извиняющейся Анной, весело помахал Ризли вслед. — Да прибудет с тобой Господь. «Маленький паршивец», — про себя добавил Ризли, толкая тяжёлую дубовую дверь и входя в светлое небольшое помещение церковного зала. В деревне, вопреки ожиданиям, Ризли очень любили. Всегда готовый помочь, не боящийся любой работы, даже смыслящий в лечении, он довольно скоро стал любимцем жителей. Даже зимней ночью, по заваленным снегом улицам он мог прийти по первому зову болеющего человека. Никогда и никому не отказывал в помощи. И не допускал, чтобы заведённый порядок тихой, размеренной деревенской жизни нарушался. Хотя и рад был бы вместо вечерней молитвы посидеть в таверне над большой тарелкой дымящегося мяса да послушать разговоры местных работяг. Но сан священника не позволял. Раздражённо поправив сдавливающий горло воротник, Ризли боролся с искушением снять его прямо сейчас, оставшись в одной белоснежной рубашке под рясой, и шокировать всех благочестивых прихожан. Церковь, пока ещё пустующая, манила и утомляла одновременно. Слишком много времени он здесь провёл, чуждый этому месту. Вольная птица в клетке, которую он сам добровольно и захлопнул. Впрочем, Ризли стоило быть благодарным — кто знает, если бы его не подобрали в детстве, он вполне мог умереть от голода в одной из городских подворотен. Забытый и никому не нужный сирота. Сквозь высокие окна в зал лился утренний свет, пыль оседала и поднималась в воздухе, танцевала в солнечных лучах. Обильная роса на траве, о которую Ризли успел вымочить ноги, обещала жаркий и душный день. И эта духота уже ощущалась, крепко обхватывала горло. Запах деревянной мебели, ладана, мирры и лавандовой воды после свежего воздуха кружил голову, и Ризли, внезапно пошатнувшись, опёрся рукой о скамью. Те чинно выстроились в ряд, образовывая посередине залы пустой проход, сквозь который люди проходили к алтарю. И сейчас пол расплывался под ногами Ризли, качался и волновался, подобно морским волнам, виденным им всего раз в жизни. Кинув встревоженный взгляд на статую Пречистой Девы, священник с изумлением заметил, что по высеченному из камня лицу текут слёзы… — Что за дьявольщина?! — в сердцах воскликнул Ризли, и вдруг всё закончилось. Выровнялись каменные плиты пола, дерево под рукой приятно холодило кожу, и вокруг царила спокойная, благодатная тишина. Мальчишка-помощник, выглянувший из-за дверей, глядел вопросительно, раздумывая, не стоит ли броситься на помощь, но Ризли лишь головой покачал — мол, всё в порядке, иди. Пальцы сами потянулись к маленькому серебряному кресту на груди, обхватили, огладили резные грани. Естественно, никакого успокоения это не принесло, но стало не столь тревожно. Устало потерев переносицу, Ризли направился к алтарю. У него было ещё несколько минут до того, как войдут первые прихожане, и в это время стоило привести свои мысли в порядок. Что-то смутное поселилось в его сердце с самого утра.Что-то, не дававшее покоя. И Ризли понятия не имел, как ему следует с этим справляться.***
…И если соблазняет тебя рука твоя, отсеки её: лучше тебе, увечному, войти в жизнь, нежели с двумя руками идти в геенну, в огонь неугасимый. И если нога твоя соблазняет тебя, отсеки её: лучше тебе войти в жизнь хромому, нежели с двумя ногами быть ввержену в геенну, в огонь неугасимый… Голос звучно разносился по залу церкви, отражался эхом от стен, и, казалось, сами небеса разверзлись, чтобы божественные истины достигли сердец людей. Ризли читал, полуприкрыв глаза — за столько времени текст прочно впечатался в его память, и уже не обязательно было всматриваться в мелкие буквы на пожелтевшей бумаге, чтобы дочитать проповедь до конца. Ряды склонённых в почтении голов, сложенные в молитве руки и губы, шепчущие, повторяющие за ним. По воскресеньям в церковь приходила практически вся деревня, народ набивался, занимал места на скамьях, возле стен, почти у самых дверей. И все слушали, все внимали отцу Ризли, который сам мыслями был очень и очень далеко. Но сегодня не получалось сосредоточиться ни на вольных лугах, по которым столь приятно пронестись верхом на коне. Ни на приятных компаниях, среди которых можно почувствовать себя причастным, своим… Ризли читал, а сердце грыз червь тревоги и сомнений, невесть откуда взявшихся. Священник обвёл строгим взглядом собравшийся народ. Даже дети притихли, почтительно потупив глаза в пол, хотя некоторые из них вполне могли задремать, утомлённые непонятными для них речами. Запах ладана смешивался с людским потом, и дышать становилось всё труднее. Как будет приятно после выбраться из деревни подальше от чужих глаз и когда стемнеет, вновь окунуться в прохладную реку под скоплениями звёзд в ночном небе… …И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его: лучше тебе с одним глазом войти в Царствие Божие, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную, где червь их не умирает и огонь не угасает… Всё те же лица, никого не знакомого. «Будто само время застыло в этом захолустье», — раздражённо подумал Ризли и вдруг замер. Лишь губы продолжали шевелиться, выталкивая из глотки давно заученные слова. Он ошибся. Некто незнакомый в зале всё же был. Неприметно стоял у колонны в самом тёмном углу, куда едва достигал солнечный свет, и неотрывно смотрел на священника. Сердце, размеренно бившееся в груди, сейчас сорвалось с привычного ритма, заныло с новой силой. Ощущение надвигающейся беды, тяжкого рока заставило пальцы сжаться, силясь смять молитвенник в руках. Хотелось бросить всё, развернуться и бежать, бежать без оглядки за пределы тихой деревеньки, за пределы городов, неведомо куда. Но вдруг незнакомец улыбнулся, влажно блеснули во рту острые клыки. Или Ризли померещилось? И всё вновь кончилось. На священника с почтением взирал невероятно красивый мужчина в дорожной запылённой мантии. Наверняка, путник, которого невесть каким ветром занесло к ним. Светлые, почти белоснежные волосы выбивались из-под капюшона, свисали вниз до пояса. Ризли смотрел, затаив дыхание. Он слишком давно не видел настолько красивых людей, и сейчас в голове вместо молитв звучали совсем иные желания. Нужно взять себя в руки. Окончить проповедь, а потом… Он непременно подойдёт к незнакомцу, выяснит, что он здесь забыл и надолго ли к ним. В конце концов, святой отец — первый человек, у которого и жители, и путники готовы просить совета. … чтобы мы падали перед Ним на колени и смиренно исповедовали вслед: Господь мой и Бог мой! Аминь. Склонив голову, Ризли захлопнул книгу. По рядам прошло оживление, словно люди пробуждались он сна, охватившего их. Глаза, затуманенные верой, сейчас все обратились на священника. А тот одиноко стоял у алтаря, покрытого красным бархатом. Тем временем помощник принёс блюдо, на котором горкой лежали круглой формы ломтики хлеба. Вздохнув, Ризли принялся за дело. Начиналась самая нелюбимая его часть. Хоть он и мог быть по желанию душой компании, Ризли привык сторониться людей. Слишком много его предавали в детстве, слишком много лжи и боли он испытал на себе. Поведение опекуна веры в людские добродетели мужчине так же не прибавило. И сейчас, когда прихожане начали выстраиваться в очередь за причащением, не испытывал ничего, кроме досады. К тому же он потерял из виду длинноволосого незнакомца и теперь растерянно оглядывался вокруг, но пыльная мантия так и не попалась ему на глаза. Натянув на лицо суровую непроницаемую маску, Ризли начал обряд. Вереница лиц, согбенных фигур, взглядов в пол… Немая сцена — лишь слышны торопливые шаги и шорох платьев по каменным плитам. Старухи сменяют молодых девушек, крепкие парни идут вслед за стариками. Среди прочих Ризли выцепил взглядом маленького Ричарда, с улыбкой подходящего к нему, прячущегося от внимания общества за маминой юбкой. Священник не мог не улыбнуться уголком губ, глядя на него — энергия в мальчишке била ключом. Ряды прихожан убывали, хлеб на алтаре таял, и вина в большой бутыли оставалось всё меньше с каждой минутой. Погода начинала портиться, тучи, закрывшие небо, больше не пропускали свет сквозь резные церковные окна. Зажгли свечи, и теперь воздух наполнялся восхитительным ароматом плавящегося воска. Ризли, утомлённый обрядами, действовал на автомате и потому едва не вскрикнул от неожиданности, когда вслед за девушкой в довольно пышном платье, к нему подошёл тот самый незнакомец. Среди жителей пронесся гул неясного шепота. Новое лицо в деревне было равносильно приезду знатного вельможи, настолько Харстон был отрезан от мира лесами и поросшими травой дорогами через бесконечные луга на юге. Мужчина с улыбкой ступил на возвышение, и Ризли наконец-то смог его лучше рассмотреть. Не молодой, но и далеко не старый — он производил удивительное впечатление. Словно в юное тело вселили бессмертную душу, и теперь на Ризли смотрело существо неземное. Слишком светлая кожа, будто её обладатель давно не видел солнца — она сильно контрастировала со смуглой кожей Ризли. Губы изгибались в нежной печальной улыбке, а глаза — Ризли сглотнул, любуясь, — блестели фиолетовым, и в них отражалось пламя свечей с алтаря. Высокий и стройный, чего не могла скрыть даже грязная мантия. — Здравствуйте, святой отец, — голос проник до самого сердца, оставляя в нём неизгладимый след. И Ризли почувствовал, что отныне не сможет забыть этого странного человека, даже если очень захочет. — Прошу, проходите, — от волнения он даже забыл, что ему следует говорить. Лишь понизил голос до глухого шепота, потому что, казалось, их никто не должен был слышать. Незнакомец усмехнулся, сделав ещё пару шагов, оказываясь близко. От него пахло неясным, бередящим душу, непролитым дождем и сырой землей. — Святой отец, позволите ли вы?.. — он выразительно указал взглядом на хлеб в руках священника. Ризли спохватился, осознав, что слишком сильно замешкался. Смиренно опустив голову, прошептал слова молитвы и со словами «тело Христово» поднёс хлеб ко рту незнакомца. Тот почтительно наклонился, принимая дар и не сводя прямого и чуть насмешливого взгляда со священника. Губы приоткрылись, и длинный язык, выскользнув, обхватил подношение, забирая его, чувствительно мазнув по пальцам Ризли. Тот тихо ахнул от изумления. Мокрое касание обожгло кожу похлеще огня, и теперь подушечки пальцев чувствительно кололо от напряжения. — Благодарю вас. Аминь. Незнакомец выпрямился во весь рост, потянулся к кубку, стоявшему на алтаре, и медленно отпил прямо из него. Вино окрасило губы, убрало с них мертвенную бледность, делая мужчину ещё красивее. — Я не знаток здешних обрядов, святой отец, — незнакомец едва слышно шептал, и приходилось напрягать слух, чтобы разобрать слова. — Но мне бы хотелось исповедаться. Не успел сделать это до причастия. Могу я?.. Ризли принял суровый вид, хотя внутри его едва ли не трясло от обуревавших эмоций. — Так не делается. Я не ведаю, откуда вы пришли и для чего, но в следующий раз потрудитесь изучить правила, прежде чем переступать порог церкви. Ох, о чём это я… Незнакомец смотрел неотрывно, лишь печаль плескалась на глубине бездонных глаз после жестоких слов священника. — Вы можете исповедаться. Только когда я закончу здесь. Тот, кивнув, развернулся, уступая место следующему прихожанину — тучному рыжему мужчине с неряшливо спутанной бородой. А Ризли казалось, будто незнакомец не ушел, а растворился в воздухе, как под стеной сплошного дождя исчезает в ночи усталый путник. Лишь изумлённый шёпот, проносящийся по залу церкви, являл собой доказательство, что он существовал на самом деле, а не привиделся Ризли.***
К нему подошли, когда Ризли, стоя у алтаря, рассеянно поглаживал контуры опустевшей чаши. Свечи оплавились до половины, и в железные подсвечники лужей натёк желтоватый воск. Огонь ослеплял, глаза болели, но священник, почти не моргая, был полностью погружён в свои мысли. — Святой отец, — робкий голос заставил вздрогнуть, — вы в порядке? Всё та же девушка, заботливая и добрая Анна, которая всегда улыбалась при встрече с ним. Длинные рыжие волосы волнами спадали на плечи, в ласковых глазах плескалось само небо. Она не пропускала ни одной службы, помогала нуждающимся и являлась даже для деревни образцом святости и послушания. — В полном, — Ризли заставил себя улыбнуться, чтобы не волновать девушку. — Тебе что-то нужно? — Да, святой отец. Жители взволнованы и хотят узнать — кто этот мужчина в мантии, что подошёл к вам в конце причастия? Никто не видел, как он входил в деревню, никто не знает, откуда он… — Я и сам хотел бы узнать, — внимание окружающих к незнакомцу отчего-то вызвало прилив недовольства. Словно бы таинственный некто предназначался только для него одного. — Быть может, он о чём-то поведает мне в исповедальне, но, как ты понимаешь, рассказать я об этом не смогу. Узнайте у него сами, когда встретите на улицах. — Он выглядел так, будто ему нужна помощь, — по лицу Анны прошла тень сомнения и, сжав кулачки, она взволнованно добавила. — Но будьте осторожны, святой отец. Я чувствую опасность от этого человека. — Полно тебе, — Ризли едва удержался от глуповатой усмешки. — Вы встревожены появлением нового лица, это вполне понятно. Но запыленный и помятый вид отнюдь не значит, что незнакомец окажется разбойником. Он вполне может быть усталым путником, которому требуется кров и еда. — Понимаю… — голос девушки стал тише. — Но я должна была вас предупредить. Я действительно так чувствую. — Благодарю тебя за заботу, — тяжёлая рука легла на рыжую макушку, легко пригладила волосы. — Я очень ценю твою доброту, Анна. Но мне пора. И, оставив девушку одну, Ризли направился в самый дальний угол церкви, отгороженный и затемненный. Туда, где в его обязанности входило выслушивать грехи и мольбы. И каждый раз он задавался вопросом: имеет ли он право знать и отпускать пусть даже мелкие грехи? Он, окончивший семинарию, но далёкий от господа больше, чем все его односельчане. И кто вообще мог наградить простого смертного таким правом? Облака за окнами сгущались, и вскоре над шпилем крыши зависла, глухо ворочаясь раскатами грома, тяжёлая грозовая туча. Незнакомец уже был здесь. Плохо видимый за частой узорчатой решёткой, он сидел, склонив голову, и только светлые волосы ярко выделялись в полутьме. Кое-как устроившись в тесной каморке исповедальни, Ризли настороженно прислушался. Внезапное появление, смутные предостережения… Всё это сбивало с толку, заставляло сердце изнывать в неясной тревоге. Но стоило мужчине заговорить, как морок тут же спал, и всё нутро Ризли потянулось к нему, готовое внимать каждому слову. — Святой отец, я пришёл, как и обещал, — голос звучал печально и мелодично, напоминая о заброшенных садах поздней осенью, когда дождь мерно падает с неба, теряясь в ворохе опавших листьев и увядающих цветов. — Похвально, что, несмотря на незнание обычаев, вы проявили рвение и подошли сюда. Я слушаю вас. Голоса прихожан, звуки улицы, торопливые шаги служителей церкви остались где-то снаружи. И сейчас, кроме тесной исповедальни, в мире больше не осталось ничего. Только чарующий голос незнакомца, обволакивающий, словно дурман, да желание Ризли узнать хоть каплю правды об этом человеке. — Господи, я так грешен перед тобой… Простите, святой отец, я не знаток и никогда не бывал на исповеди… — Вы и никогда?! — невольно вырвалось у Ризли. Таких людей ему ещё не приходилось встречать. — Отнюдь, — судя по тону, незнакомец улыбнулся. — Не представлялось случая. Меня зовут Нёвиллет, святой отец. И я совершил тяжкий грех. Мне сложно об этом говорить, но я… — он замолчал на мгновение, — завидую людям. Завидую тому, с какой лёгкостью они живут, находят своё счастье и даже любовь. У них есть то, чего нет у меня. — Зависть — это тяжкий грех, господин Нёвиллет, — покачал головой Ризли. — Мсье Нёвиллет, если позволите. Я родом из французских земель, и мне привычнее такое обращение. Святой отец, я прекрасно осведомлен об этом. Но чем дольше живу, тем больше мою душу гложут сомнения. — Если вы продолжите в том же духе, то наказания Господа вам не избежать. «Чему? Чему может завидовать людям такой, как ты?!» — кричал внутренний голос в голове у Ризли. С каждой минутой, проведённой рядом с Нёвиллетом, ему казалось, что тот должен быть совершенен во всех сферах. И тем удивительнее было слышать подобные признания от него. С противоположной стороны послышался вздох. Мужчина, подавшись вперёд, взялся за решётку, и теперь Ризли мог разглядеть длинные изящные пальцы с аккуратно подстриженными ровными ногтями. То были руки не путника и не оборванца. Завороженный взгляд священника следил за каждым движением. — Зависть — ещё не самый мой тяжкий грех, святой отец. — Но о чём же вы собрались мне поведать? — Ризли моментально посерьёзнел. В преступлениях ему ещё не признавались, да и не хотел бы он брать на себя такое знание. — Я завидую от того, что не могу иметь то, что имеют они. Мне неведома любовь, святой отец. Вернее, любовь взаимная. Все те чувства, что когда-либо сжигали меня, обращались в пепел, не находя выхода. Мне никогда не узнать признания, ибо любовь моя грешна. Невиллёт замолчал, а Ризли, затаив дыхание, внимательно слушал. — Всё дело в том, святой отец, что я всю свою жизнь испытывал влечение лишь к мужчинам… Сердце ухнуло в живот и забилось в бешеной агонии. Ризли, издав странный звук, до боли вцепился в деревянный выступ пониже решётки, сжал побелевшие кулаки. Мужеложство — один из самых страшных грехов. Казнь, свидетелем которой он оказался в детстве. И собственные мучительные мысли, желания, не дающие покоя. Ризли было очень легко отказаться от общества женщин и стать затворником, потому что те никогда не влекли его. А поддаться соблазну и открыть своё сердце мужчине он никогда не смел. Да и не встречал ещё ни разу того, кому захотелось бы признаться. И вот сейчас дивный незнакомец сидит перед ним и признается в страшных грехах. И их не разделяет ничто, кроме тонкой резной решётки, сквозь которую Ризли мог почувствовать даже запах Невиллёта. Сердце продолжало отплясывать безумный танец, в горле пересохло, и Ризли с трудом смог заставить вытолкнуть из себя слова. — Не верю… Как же вы могли, ведь это… Покайтесь, пока не поздно! Быть может, вашу душу ещё можно спасти! «Дай мне свою руку, — сердце Ризли жило своей жизнью. — Лучше дай мне свою руку, я хочу убедиться в том, что ты действительно существуешь, а не моё видение». Нёвиллет коротко усмехнулся, подался вперёд, прислонившись лбом к решётке. — Каюсь, святой отец. Я каюсь перед Тобой, Бог мой. Убереги душу мою, отпусти грехи и помилуй меня, ибо каюсь я и прошу Твоего прощения. — Вы обязаны прийти в храм вновь и как можно скорее. Ваш грех не то, что отпускается одной лишь исповедью. — Как жаль, — Нёвиллет вздохнул, и в голосе его, столь печальном, теперь слышалась улыбка, — а я так желал, чтобы именно вы отпустили мне этот грех, святой отец. — Это не в моей власти. Все наши жизни в руках… — Ризли, — его бесцеремонно прервали, и священник оторопело замер. Имя прозвучало до того сладко, что Ризли захотелось, чтобы Нёвиллет повторил его ещё, и не один раз. И в то же время он понимал, что падает в какую-то бездонную яму и не сможет остановиться, если этот разговор продолжится. — Ты говоришь не то, что у тебя на сердце. Я очень тонко чувствую ложь, святой отец. Не особенно силён в намёках и туманных рассуждениях, но ложь узнаю сразу. — О чём ты вообще говоришь? Словно пойманный с поличным, Ризли напряжённо замер, не сводя настороженного взгляда с решётки. — Увидев тебя, идущего к деревне, я так сильно захотел познакомиться с тобой, и вот теперь мне выпала такая возможность. Но вместо приятной беседы я вынужден слушать не тебя, а отголоски чужих речей, что тебе явно не свойственны. Маски крошились под суровыми речами Нёвиллета, и это не могло не пугать. Ризли, отпрянув, вжался спиной в прохладное дерево, не понимая, что ему следует говорить и делать. Но Нёвиллет, закончив с обвинениями, вдруг смягчился, упёрся лбом в решётку и протиснул пальцы глубже в резные отверстия. — Дай свою руку, прошу тебя. — Что за богохульство ты здесь решил устроить? — прошипел священник. Ризли сам не верил в происходящее, но рука потянулась, будто против воли. Загрубевшие пальцы столкнулись с чужими, бледными, переплелись, и Ризли явственно почувствовал, что пропадает. Только разорвав прикосновение, он ещё может спастись. Но вместо этого прижал ладонь теснее. — Вот так намного лучше, — голос вновь погрустнел, Нёвиллет вздохнул, словно что-то опечалило его, но продолжил сжимать пальцы всё так же крепко. — Если ты жаждешь приятной беседы, к слову, ты выбрал дьявольски неудачное место, — отшутился Ризли, постепенно возвращаясь в реальность и осознавая, что он натворил. Едва не сдал себя с потрохами невесть кому. А вдруг всё происходящее — ловушка? — Где ещё мне искать вечно занятого священника, кроме как в церкви, — Нёвиллет пожал плечами и отстранился. Теперь лишь неясный силуэт в полутьме выдавал его присутствие. — И без любопытных глаз и ушей. — Твоя правда, — Ризли с неудовольствием вспомнил, как на незнакомца настороженно смотрели все деревенские жители. — Поэтому мне не оставалось иного выбора, кроме как прийти сюда и… поговорить. Реальность навалилась с удвоенной силой, стоило Ризли вспомнить и осознать, о чём Нёвиллет говорил с ним несколько минут назад. Ни с того, ни с сего такие признания не делают. Ладони ощутимо вспотели - не то от тревоги, не от от ощущения надвигающейся беды. Но Нёвиллет уже вставал, шуршала по скамье и полу длинная мантия. — Было приятно познакомиться с тобой, Ризли. Я буду с нетерпением ждать нашей следующей встречи. — Стой!.. Ризли, не выдержав, выскочил из исповедальни, но он уже говорил в пустоту. В помещении никого не было, Нёвиллет снова будто растворился в воздухе — звука удаляющихся шагов священник точно не слышал. Столько невысказанных слов вертелось на языке, а ладонь жгло остаточным прикосновением. И лишь переведя взгляд на свои руки, Ризли застыл — побелевшие пальцы судорожно сжимали в руках серебряный крест, и от этого по коже распространялся болезненный зуд. — Какого чёрта здесь творится?.. — тихо произнёс он в пустоту.