Установка на доказательство

Я толкаю массивную тяжелую дверь с символом Страны Пара и прохожу в главный зал убежища. На первый взгляд, здесь все, как всегда – горячий источник с кристально чистой водой в центре помещения, неровные земляные стены, мини-сцена с лестницей, по обеим сторонам от которой висят красные тканевые гербы, напоминающие длинные змеиные языки, и стоят лампы-фонари с перевернутыми конусовидными абажурами и горящим внутри огнем. Обычно здесь всегда очень живо и шумно – все суетятся, бегают, готовятся к проведению очередного ритуала, а Рюки, рассевшись на своем шикарном красном стуле, руководит процессом – работает за ноутбуком, отвечает на вопросы будущих жертв, изучает свитки, натачивает оружие. Однако, сейчас тут непривычно тихо и пусто. Никто не встречает меня, вместо приветствия крича: «о, посмотрите, кто к нам снова пришел!». Все будто испарились, побросав дела! Я осторожно прохожу вглубь зала, слушая эхо собственных шагов. Связь плохая, поэтому написать Рюки или кому-то еще из джашинистов возможности нет. В голову совсем не кстати начинают лезть до смешного абсурдные мысли: «а если их арестовали?», «а вдруг где-то в убежище идет бой и вполне вероятно против шиноби, которые меня знают и могут сообщить в Коноху, что Мирай Сарутоби – дочь Асумы и Куренай, внучка самого Третьего, образец честности и верности – преспокойно ходит в гости к культистам-фанатикам из Страны Пара?!» Я останавливаюсь, поправляю почти сползшую лямку рюкзака и дважды глубоко вдыхаю. Мне надо научиться быть проще, несмотря на паранойю, которая появилась у меня из-за того, что я стала общаться с джашинистами. Я дохожу до противоположной от двери стены и заворачиваю в проход, ведущий в ритуальный зал. Осторожно шагаю вдоль узкого голубоватого канала, то и дело задевая холодную стену. Все еще не понимаю, как умудрилась не свалиться и не свернуть шею, когда бежала здесь за Рюки в нашу первую – и не самую приятную – встречу. Несколько поворотов, и вот в глаза бьет знакомое свечение, исходящее от круга с вписанным треугольником. Я переступаю порог ритуального зала, осматриваюсь и замечаю Рюки, сидящего в углу и, судя по звуку, катающего по полу что-то металлическое. – Тацуми-чан, добрый вечер! – в последнее время я часто в шутку называю Рюки именем девушки, которая и притащила меня на источник. Все-таки по официальной версии я хожу в гости к ней, хотя на деле мне ничего неизвестно о ее судьбе. – Мирай? Здравствуй. И все? А где колкость в ответ? Почему не встает или хотя бы просто не оборачивается? Да и с чего вообще торчит тут в одиночестве, тем более в такой день? Зная его общительную, пафосную, любящую внимание и похвалу натуру, он должен был закатить грандиозный праздник с фейерверками в свою честь и вовсю веселиться, купаясь в подарках и поздравлениях. Я подхожу к Рюки, заглядываю ему через плечо. Перед ним лежит металлическое копье – одно из тех, которыми он швырял в бою. Рюки катает его туда-сюда, как кот клубок и потихоньку пьет саке, судя по стоящей рядом полупустой бутылке. – Я думала, вам не интересен алкоголь. – Так и есть, – он поворачивается, и мои брови буквально взлетают от удивления. Я впервые вижу Рюки таким... таким разбитым. Бледные щеки горят от выпитого, под глазами блестят огромные темные мешки, губы сжаты в тонкую линию – лицо в целом напряженное и печальное, обычно горделиво расправленные плечи и высоко поднятая голова неестественно опущены. – Выглядите... эммм... отвратительно. – Ты сама тактичность, Мирай. – Простите, Рюки-сан! – я тут склоняюсь в знак извинения, мысленно пнув себя за излишнюю прямолинейность. А еще говорят, меня украшает это качество! – Ерунда, – он открывает бутылку и, сделав пару глотков, морщится. – Зачем вы пьете, если вам не нравится? Да и плохо же будет... – Я – бессмертный, забыла? Алкоголь даже не успевает подействовать. – А в чем тогда смысл? Возьмите лучше водички с железом. Полезнее и вкуснее будет. Я внимательно слежу за реакцией Рюки на мои слова. Обычно он всегда наиграно обижается, фыркает, а потом смеется громче остальных. Однако сейчас его губы трогает лишь слабая вымученная полуулыбка. – Рюки-сан, да что с вами?! – я аж подпрыгиваю от возмущения. – Вы сам не свой! Может, умер кто? Бред, вы почти все бессмертны! Тем более сегодня все наоборот! Сегодня вообще-то кое-кто родился! Не знаете, кто бы это мог быть? В ответ Рюки лишь пожимает плечами. – Да ладно! Он молится Джашину, глубоко уважает Хидана, до сих пор в куклы играет, хорош в букидзюцу. У него протезированная рука. Любит печенье с изюмом и орехами. Вы точно не знаете, кто это? – Этот кто-то ненавидит свои дни рождения! Рюки резко ставит бутылку, и хрупкое стекло, не выдержав, разбивается. Осколки разлетаются в разные стороны, содержимое растекается по полу, наполняя зал специфическим горьковатым запахом. Трясущейся правой рукой Рюки берет копье и сжимает его до побеления костяшек. Мда, что-то я сегодня в ударе в плохом смысле слова! Мне ведь даже в голову не приходило, что Рюки может не любить свои дни рождения! В прошлом году я не поздравляла его только потому, что мы общались еще будучи врагами, хоть и отлично понимающими друг друга. Теперь все по-другому, и решила восполнить этот пробел, но в итоге своим появлением опять все испортила. – Я пойду. Я быстро шагаю к выходу из ритуального зала. – Мирай. Я останавливаюсь, оборачиваюсь, смотрю на сгорбленную фигуру в темно-сером плаще с надписью «скверна» на спине. – Тебя когда-нибудь называли позором семьи? – Нет. По крайней мере пока. Уверена, если меня раскроют, то я сразу стану и позором клана, и отступником, и неблагодарной сволочью. И я не объясню, почему так вышло. Вернее, меня просто не поймут... – А ты смелая. Не боишься ни Конохи, ни меня. А вдруг я тебя обманываю? – Нет, вы не лжете. Я возвращаюсь к Рюки, скидываю рюкзак, и, убрав осколки, сажусь напротив. – Откуда такая уверенность? – С врагом не откровенничают. Идя домой после того разговора, я все размышляла, пересекутся ли наши пути снова или мы больше никогда не встретимся. Минул месяц, два, три, я занималась привычными делами – маялась на никчемных миссиях, изучала ворованные секретные документы, упражнялась в дзюцу и шоги, а заодно придумывала более-менее правдоподобную причину уйти из Конохи. Все изменилось, когда мне написал Рюки с просьбой научить его использовать катон, к которому у него, как он выяснил, была предрасположенность. С тех пор я бегала в Страну Пара, тренировала его, а заодно и других джашинистов. Это ли сплотило нас или совместные чаепития с играми в карты, просмотром фильмов и обсуждением всего подряд – не знаю, но дистанция между нами начала сокращаться с невероятной скоростью. – Рюки-сан, из-за чего вы ненавидите дни рождения? Это связано с тем, что вас назвали позором семьи? Рюки в задумчивости крутит копье, прицеливается и бросает его в стену. Оно отскакивает, с лязгом падает на пол, и немного прокатившись, останавливается. – А я ведь такой грех совершаю, Мирай! Заповедь гласит: убей ближнего своего, а я собираюсь ему душу изливать. Уверен, Джашин-сама и Хидан-сэмпай будут вот так же швырять меня, если я вдруг когда-нибудь умру и встречусь с ними. – А разве замолить нельзя? – Нет. Можно только в случае, если ты думал, что жертва умерла, ушел, а она выжила. Или у тебя физически нет возможности убить. Но когда ты по собственной воле не убиваешь – это совсем другое. – Однако, смелости вам тоже не занимать!... Так... что случилось? Рюки молчит, собираясь с мыслями, глубоко вдыхает и начинает рассказ: – Моя семья – одна из самых богатых и влиятельных в Стране Пара. Фамилия Таканаши тебе о чем-нибудь говорит? – Да! В гостинице, где мы останавливались с Какаши-саном и Гаем-саном, управляющая упоминала Кэйки Таканаши. Это... Рюки кривится так, будто его вот-вот стошнит. – Да. Мой папаша-мудила. – Воу! У вас очень теплые отношения... – Ага. Как вода в горячем источнике, где я бы с радостью утопил этого урода! – Рюки заметно мрачнеет, его глаза вспыхивают злобой, какой не было даже когда он понял, что я обманула его при помощи генджитсу. – Он владеет гостиницами? – Нет. Он – политик, причем весьма крупный – входит в круг приближенных к главе Югакуре, отвечает за безопасность туристов в деревне – и не только простых, но еще и лордов-феодалов и других важных шишек. – Впечатляет, – только и могу сказать я. Я представляла себе семью Рюки совсем по-другому – в роли среднестатистических незаметных гражданских, работающих в сфере услуг, но, похоже, я ошибалась, и он сын далеко не последнего человека в Стране Пара и в Югакуре, в частности. Интересно, у него все родственники с такой же... ммм... аристократической болезненной внешностью? – Не спеши с выводами, – тормозит мой энтузиазм Рюки. – В обществе папаша просто ангел – манерный, вежливый, весь из себя заботливый отец и муж, говорит красиво, постоянно лыбится, будто ему губы растянули и пришили. На работе тоже самое – услужливый, активно поддерживающий сраную мирную политику. В том числе и отказ Югакуре от статуса скрытой. Мне очень хочется пошутить про яблочко, которое недалеко упало от яблоньки, но я сдерживаюсь, понимая, что сейчас это не слишком уместно, и будет похоже уже не на прямолинейность, а на хамство. – Я знаю, о чем ты думаешь, Мирай. У тебя на лице все написано. Я вздрагиваю, быстро отвожу взгляд. Все время забываю, что Рюки неплохой манипулятор, да и психолог в целом, и скрыть от него истинные мысли – та еще задачка! – Я действительно перенял у него многие качества, не спорю. Но, – Рюки сводит брови к переносице, скрежещет зубами так сильно, что мне кажется, что они просто сломаются. – Я – это я, а не сын Кэйки Таканаши. Я – отдельная личность, у которой есть имя... Правда, Мирай? Сын Кэйки Таканаши... Дочь Асумы Сарутоби... О, да, Рюки, еще какая правда! – В отличие от него я не вел себя, как последняя тварь! Я не пил, не избивал, не оскорблял жену и детей! Долгое время мы так и жили – днем он работал, по вечерам часто водил нас на разные шикарные мероприятия – специально для высокопоставленных лиц и их семей. Я понимал, что это лишь красивое прикрытие и все равно в моменты, когда он с улыбкой протягивал мне какую-нибудь сладость, когда, никого не стесняясь, называл Рюки-чан, я надеялся, что все еще изменится, что он исправится... Тц! – Рюки раздраженно хмыкает, сжимая кулаки. – Наивным маленьким идиотом был! Он продолжал систематически измываться над нами. И в конце концов я устал терпеть... В тот день мне исполнялось шестнадцать лет. К слову, я уже тогда три года был джашинистом, и на меня сильно повлияли и заповеди, и бунтарские взгляды Хидана-сэмпая. – И вы все ему высказали? – Да! – Рюки порывисто кивает, слегка выпячивает грудь и довольно ухмыляется. Заметно, что он очень гордится этим поступком. – Я не сдерживался. Сказал и про мать, прячущую синяки за тонной косметики, и про младшую сестру, у которой только две эмоции – страх и слезы, и про унижения, оскорбления, высмеивания. Я сказал, что он – двуличное дерьмо, которое готово на все, чтобы только выслужиться и не потерять репутацию. Я пригрозил, что, если он не прекратит так себя вести, я всем расскажу, какой он на самом деле. – О-го-о! – с искренним восхищением протягиваю я. – Хидан был бы вами доволен! Рюки кивает, слегка улыбаясь, но через мгновение вновь мрачнеет. – Как ты понимаешь – это не осталось без последствий. Папаша успел выпить, а потому вдвойне не отдавал себе отчет в том, что делает. Если кратко, – Рюки начинает загибать пальцы, – он избил меня так, что удар о стену после твоего сенпукена показался детской игрой, потом катаной отрубил мне левую руку, назвал позором семьи, мразью, тварью, джашинистским выродком, хидановой подстилкой – кстати, совсем не из пацифистских соображений. Сказал, что я ничего не стою, что в отличие от него никогда ничего не добьюсь... Я сижу с раскрытым ртом и таращусь на Рюки. А я, оказывается, все это время носила розовые очки! Повлияли ли так моя жизнерадостность или мое окружение, состоящее из заботливых и любящих людей, но я никогда не думала, что в семьях возможны подобные ужасы... – Я провел неделю в больнице, где мне сделали протез, – Рюки закатывает рукав, демонстрируя механическую конечность. – А затем меня выгнали из дома, сказав, что я больше не член семьи Таканаши, не их сын. На вопрос, куда я внезапно исчез, они отвечали всегда одинаково: ушел в путешествие. Так и началась моя самостоятельная жизнь! И в этом есть масса плюсов. Я смог свободно проповедовать, собирать единомышленников, копаться в архивах, изучая джюджюцу Хидана-сэмпая и работая над своим. Там же я и нашел документы, где описывался ритуал бессмертия. – А что случилось с вашими мамой и сестрой? – Не знаю. Они были слишком запуганы и слабы, чтобы защититься или хотя бы помочь мне защитить всех нас. А слабость я презираю! – И больше вы ни разу не встречались? – Нет. Рюки встает на ноги, подходит к светящемуся символу Джашина и с трепетной аккуратностью проводит по нему рукой. – Они сами прибегут ко мне молить о прощении, когда я возглавлю эту ничтожную Страну! – Воу! Вы хотите стать даймё? Раньше меня подобное заявление сильно удивило бы и даже рассмешило, но сейчас я воспринимаю это, как само собой разумеющееся. Рюки – амбициозный, стремящийся к власти человек, и рано или поздно он все равно выразил бы желание занять руководящую должность. Однако, у меня такое странное чувство... будто есть что-то еще, мотивирующее его на это. – Не совсем. Даймё ничего не решает, я же буду управлять реально, – голос Рюки звучит решительно и сурово, – Мы совершим переворот, Мирай. В подробности вдаваться не буду, еще слишком рано, просто знай – мы готовимся. День и ночь. И когда я добьюсь своего, а я обязательно добьюсь, ты меня знаешь, они все содрогнуться от одного имени Лорда Рюки, второго пришествия Хидана-сэмпая, бессмертного человека! Мой папаша подавится своими же словами! Я... – Рюки резко замолкает, отрывисто фыркает и вдруг восклицает так громко, что я вздрагиваю: – Я ДОКАЖУ ЕМУ! ДОКАЖУ! И заливается надрывным, пугающим смехом, заламывая руки и скалясь, как бешеное животное. – Рюки-сан. Он не слышит меня из-за собственного хриплого визжания вперемешку с неразборчивым бормотанием. Его глубоко посаженные глаза дико таращатся куда-то в пустоту, плечи неестественно резко дергаются, на шее вздуваются вены. – РЮКИ-САН! Ноль реакции, а признаки истерики все усиливаются. Это похоже на то, что было с ним после проигрыша мне – правда тогда из-за того, что его сразу связали, возможности выплеснуть эмоции полностью не оказалось. Теперь его ничто не ограничивает, и, если я ничего не сделаю, ему придется гораздо хуже, чем в прошлый раз! – Маген: Джубаку Сатсу! Я быстро складываю печати, и толстые древесные корни хватают Рюки, крепко сжимают его, мгновенно приводя в чувства. – Чего такое, Мирай?! – он тяжело дышит, дергается, оглядываясь в попытках понять, что его держит, но уже не орет, что не может не радовать. – Опять твое генджитсу?! – Все, как вы любите, – я подхожу к нему, останавливаюсь на расстоянии вытянутой руки. – Не обижайтесь, мне нужно было вас успокоить. – Тогда уж лучше снова сенпукен, – мрачно хмыкает Рюки. – У тебя есть вода? В горле пересохло... – Конечно! Я достаю из рюкзака фляжку в форме бамбукового стебля, открываю и подношу к губам Рюки. – Действительно вкуснее саке, – говорит он, выпивая сразу половину. – Вам лучше? – Не совсем... Но теперь ты понимаешь, почему я ненавижу свои дни рождения. Да, я хотела это знать. А в итоге увидела такое, что люди, особенно подобные ему, тщательно прячут от окружающих под тысячами масок и в очередной раз убедилась, насколько мы похожи... Да у меня сегодня просто день открытий! – Послушайте меня, Рюки-сан. Я ошибалась, считая, что жить прошлым неправильно. Однако это касается только наших с вами взглядов на положение шиноби в нынешнюю мусорную эпоху. – К чему ты клонишь, Мирай? – Вы собираетесь управлять Страной Пара? Пожалуйста! Я не осуждаю, в конце концов я тоже хочу прославиться. Только,... – я неотрывно смотрю Рюки прямо в глаза и тихо говорю: – делайте это ради себя. А не в попытках что-то доказать человеку, который так мерзко обошелся с вами. – Знаю, – Рюки хмурится, отводит взгляд в сторону. – Но ничего с собой поделать не могу. – Я понимаю, наши ситуации совсем не равнозначны, просто... раньше я тоже все время старалась кому-то что-то доказывать. Что достойна зваться дочерью Асумы и Куренай и внучкой Третьего, что соответствую уровню шиноби Конохи... И когда ты из кожи вон лезешь, чтобы это сделать, тебе почему-то всегда кажется.... – Что ты недостаточно хорош? – Да! Ты стараешься еще и еще, чтобы тебя полюбили, заметили, признали, и в итоге все равно остаешься недовольным собой. А людям же попросту наплевать! Поэтому я больше никому ничего не собираюсь доказывать. Я такая, какая есть и, если я что-то делаю, то исключительно ради себя. – Звучит красиво, – соглашается Рюки. – Но ко мне эта установка на доказательство с детства приклеилась. – Так избавляйтесь от нее. – Да ты гений, Мирай! Я бы сам никогда не догадался! Это совсем не просто вообще-то.... – Ой, а вас разве пугают сложности? – подначиваю я. – Вы же обрели бессмертие, руководите культом, успешно осваиваете катон, даже дзюцу создали сами, собираетесь править Страной и думаете, что не разберетесь с тараканами в башке? Рюки тяжело вздыхает, пожимает плечами насколько позволяют сделать корни. Ладно. Попробуем по-другому. – Какаши-сан был тогда не прав. – Всмысле? – Вы названы в честь дракона, так ведь? Вот и запомните... Вы не просто доросли до уровня ладьи. Вы стали выше! Все, как в шоги. Дракон – усиленная версия ладьи. Рюки вздрагивает, замирает и впервые с момента моего прихода улыбается по-настоящему тепло и искренне. Так, как и должен человек в день рождения. Довольная результатом, я вдохновенно продолжаю: – Используйте свое дзюцу и сожгите к чертям эту страницу вашей жизни! Двигайтесь вперед ради себя! И я не сомневаюсь, что однажды вся Страна Пара заговорит о вас! В ответ Рюки негромко смеется. – Вспоминаю тебя в день нашего знакомства, Мирай, и не могу поверить, что передо мной стоит один и тот же человек. – Я и сама тогда не думала, что вот так буду разговаривать с вами. Пусть поначалу мы и враждовали, считая, что у нас нет ничего общего, теперь, спустя два с половиной года, мы крепко сдружились. Не буду говорить за Рюки, но я за девятнадцать лет не встречала более понимающего и интересного человека. В нем удивительным образом переплетаются кровожадность, фанатичность, циничная хитрость и забавная наивность, целеустремленность, веселый нрав. Несмотря на огромный риск, я не жалела, не жалею и никогда не пожалею о том, что общаюсь с ним. – Ладно, Мирай! Давай попробуем устроить тут пожар! Пройдись по комнатам, скажи всем, что я все-таки решил отпраздновать. К фейерверкам я пока морально не готов, а вот воткнуть в торт двадцать семь свечей и послушать, как Мисато будет играть на гитаре можно. Я одобрительно киваю. Вот это уже совсем другой разговор! – Только отпусти меня, а то вдруг сюда кто-то зайдет и подумает о чем-нибудь не том. – А вы, оказывается, еще и извращенец! – я аж подпрыгиваю от таких заявлений, чувствуя, как щеки заливаются краской. – Это кто извращенец, а?! – наигранно возмущается Рюки, широко распахнув глаза. – Не ты ли притащила сюда те книги?! – Я всего одну принесла и то только потому, что она нравится Какаши-сану! Я думала, там что-то умное! – Ага, конечно! Мне до сих пор кошмары снятся! – А вы-то зачем ее читали?! – По той же причине, что и ты! Книгу хвалил Юширо, а он у нас с виду такой спокойный, приличный, разбирается в электронике и хорошей литературе... Очкарик-извращенец – вот кто он на самом деле! Теперь понятно, почему он все время ходит в маске! Мы замолкаем, переглядываемся и взрываемся громким, легким смехом. Я развеиваю генджитсу, освобождая Рюки. Он с блаженством потягивается, разминая затекшие плечи. – Мирай, ты пока иди. Мне еще нужно помолиться. Я киваю, но прежде, чем покинуть ритуальный зал, беру рюкзак, и достав из бокового кармана маленькую белую квадратную коробочку, протягиваю ее Рюки. – С днем рождения, Рюки-сан! Он смотрит то на меня, то на коробочку, открывает ее и достает круглую серебряную сережку, в которую заключен извивающийся лентой красно-оранжевый дракон. – Я заметила, что вы любите украшения. Думаю, эта неплохо впишется в вашу коллекцию. К тому же к кольцу подходит. Рюки вставляет сережку в мочку левого уха. Холодное серебро в сочетании с ярким драконом очень красиво оттеняют бледную кожу и в целом удачно вписываются в образ. – Теперь у нас аж два необычайных дракона! – улыбаюсь я, и прежде, чем Рюки успевает среагировать, хватаю рюкзак и вылетаю из зала. Я вовсю бегу вдоль канала, когда до меня доносится радостное: – Большое спасибо, Мирай! Спасибо за все!