В океане тьмы

Роланд не видит его две с половиной недели: после возвращения Астольфо сажают под домашний арест, и он все еще остается там, когда Роланд отправляется на следующее задание. Когда же тот возвращается — узнает, что только вчера Астольфо вместе с Ожье отправили в Лимож. Роланд понимает, что это малодушно, но в глубине души испытывает предательское облегчение. Он все еще не знает, как смотреть на Астольфо после всего. Ему все еще снятся трупы детей на залитом кровью полу подвала. Орден живет привычной жизнью: ежедневные мессы, тренировки, набор рекрутов. Новая неделя и смена дежурного отряда. Техосмотр боевых автоматонов и переполох, который устраивает из-за этого инженерный отдел. Кровавое побоище быстро забывается. Это и близко не первые трупы, которые видят охотники — с начала службы они постоянно ходят рука об руку со смертью, словно обвенчанные — и даже не первый раз, когда что-то подобное делает кто-то из своих. Пришедших в Орден ради мести не большинство, но все же много. И те, кто не может простить помощь вампирам, среди них тоже иногда встречаются. Роланд разрывается между ужасом — дети, это были всего лишь дети, их еще можно было спасти, это обязанность паладина защитить и вывести к свету заблудшие души — и пониманием. Охотники видят в своей жизни слишком много трупов: несмотря на то, что Орден пытается беречь личный состав, ставит на тактику групповых боев и вливает тысячи франков в обеспечение, в двенадцати отрядах нет ни одного, кто пробыл бы дольше нескольких месяцев и не потерял ни одного товарища. Погибших жертв вампиров они находят почти каждый раз — и иногда трупы так страшно изуродованы, что трудно сказать, кто это был и вообще один ли человек. Роланд не может осуждать то, что для других, даже для Оливье, погибшие дети — просто еще одни. Но и смириться и принять сам тоже не может. А затем он наконец впервые после ссоры встречает Астольфо, и все мысли, не покидавшие его две с половиной недели, обрезает, словно тонкие нити взмахом меча. Они пересекаются в ангаре. Март неохотно перебирает права у февраля, когда шестому отряду поручают разобраться с вампиром, терроризирующим поселки возле Руана. В тот момент, когда Роланд переступает порог, к причалу пришвартовывается дирижабль — похоже, охотники с другого задания не то опоздали, не то прибыли раньше, чем должны были. Роланд замедляет шаг — техников в Ордене не так много, а значит, вылет шестого отряда задержится — и вдруг замечает посреди толпы белые халаты. Значит, кто-то вернулся с задания сильно раненым, раз медперсонал во главе с Мирой дежурит прямо у причала. Роланд отступает под стену, чтобы никому не мешать. И видит. Астольфо выносят на носилках, едва раскладывается трап, и в первый миг Роланд его не узнает. Его глаза закрыты, а лицо такое спокойное, словно Астольфо снится счастливый сон. Только то, насколько он ненормально бледный — это Роланд замечает даже с такого расстояния — рушит иллюзию. В следующее мгновение Роланд видит повязки, и мир тает в ватной тишине. Астольфо отличается осмотрительностью в бою: атака, от которой у того же Роланда был бы всего лишь шрам, может оставить его без руки. Он тоньше, легче и ловчее, и это имеет свои плюсы — но и недостатки тоже. Астольфо очень быстро это выучивает и начинает следить во время сражений. Последние полгода Роланд все чаще ловит на себе его взгляд, встревоженный и мрачный, такой, каким часто смотрит Оливье: «Ну вот, снова полез в самую гущу боя и покалечился. Неужели нельзя больше себя беречь?» Когда Роланд за стаканом вина как-то рассказывает об этом самому Оливье, тот лишь ударяет кулаком по столу и рявкает, что счастье, что хотя бы Астольфо не перенял дурацкую привычку обязательно выходить из каждого серьезного боя раненым и умеет пользоваться головой. Сейчас Роланду кажется, что на Астольфо нет живого места. Бинты опоясывают его руки, ноги, шею, перекрещиваются на груди. Они все в крови, кровь пропитала ткань сутаны и носилок, она собирается мелкими каплями и медленно падает вниз, под покрытые пылью сапоги охотников и ботинки медиков. Роланд знает, что это невозможно — не в таком шуме, не на таком расстоянии — но ему кажется, что он слышит тихий стук, с которым капли разбиваются о каменный пол. — Черт, теперь мне так влетит… Роланд медленно оборачивается вправо и видит Ожье. Тот выглядит уставшим, его волосы слиплись от пыли и грязи, полы сутаны заляпаны подсохшей кровью, а через нос наискось тянется свежая царапина. — Вы на задание? — он кивает Роланду в знак приветствия, затем снова поворачивается к носилкам. Над ними как раз склоняется Мира, что-то проверяет, затем резко выпрямляется; отдает команду санитарам, а ее лицо такое бледное и напряженное, что у Роланда стынет все внутри. — Что случилось? — собственный голос он не узнает, настолько тихо и хрипло тот звучит. — Что?.. А, — Ожье тяжело вздыхает, затем запускает руку в волосы. Раздраженно чешет затылок. — Да у нас среди прочих вылез вампир, неплохо владевший магией. Металлом управлял, такие шипы длинные выращивал со всего вокруг. Ну, и мелкий бросился на него — без аэгис, без прикрытия, прямо в лоб, даже самые глупые новички так не делают. Чем кончилось, сам видишь. Это бред, хочет сказать Роланд. Пусть Астольфо все еще растет, он — один из самых талантливых охотников, которых Роланд видел за всю службу в Ордене. Он всегда старательно продумывает тактику — куда больше, чем сам Роланд. Всегда составляет план, никогда не действует опрометчиво, заманивает врага в ловушку и только тогда, когда все шансы на его стороне, добивает. Он бы ни за что не стал… Роланд не может протолкнуть слова сквозь горло: осознание приходит внезапно и ложится на плечи неподъемным бременем. — Господи, Шарль теперь с меня три шкуры спустит, — Ожье снова тяжело вздыхает, затем оборачивается. — Ну, я пойду, мне еще рапорт писать. Удачи там на задании, не вернись, как я. Пресвятая Дева Мария, и за что мне это?.. Он разворачивается и идет к выходу, и Роланд провожает его взглядом — а когда снова ищет глазами носилки или белые халаты, больше их не находит. Ангар полнится привычным шумом. Отряды Ожье и Астольфо разрозненными группами бредут к выходу, техники заканчивают с пришвартованным дирижаблем. Роланд стоит, смотря пустым взглядом вперед, и не может заставить себя сдвинуться с места. Задание проходит, словно в тумане. Роланд пропускает несколько ударов, сносит голову вампиру только с третьего раза и не помнит, как возвращается назад. Кажется, Жорж смотрит на него обеспокоенно, но, поколебавшись, ничего так и не говорит. Роланд ему благодарен: он не знает, что отвечать. Как он оказывается в лазарете, он тоже не может вспомнить. Долго стоит перед дверью в палату, затем наконец-то решается потянуть за тяжелую металлическую щеколду. Внутри темно и тихо. Роланд почти вслепую подходит к тумбочке у кровати, находит керосиновую лампу и ее зажигает. Свет теплой волной растекается по комнате, замирает в складках постели и мягко касается тонкого профиля. Астольфо никак не реагирует. Его ресницы остаются такими же неподвижными, а дыхание настолько незаметно, что в первое мгновение Роланду кажется: Астольфо не спит, он мертв. Страх успевает затопить его с головой, прежде чем Роланд понимает, что ошибся. Колени подкашиваются. Он находит глазами стульчик, придвигает его к кровати и тяжело опускается. Горбится, закрывая лицо руками. Сердце бьется глухо и слабо. Палату окутывает тишина. На грани слышного гудит нагретая вода в трубах под потолком. Гнева, с которым Роланд, казалось, сроднился за последние две с половиной недели, больше нет — вместо него кожи изнутри словно касается холодная пустота. Он медленно поднимает взгляд. Ран у Астольфо столько, что его даже не переодевают в больничную рубашку, а оставляют раздетым на случай, если вдруг потребуется срочная помощь. Роланд оцепенело смотрит на бинты, выглядывающие из-под одеяла, на тянущуюся через нос к правой щеке повязку, на метку, клеймом темнеющую на правом плече — и отводит глаза от шеи. Бинты там такие же, как в далеком прошлом, когда он еще ночевал вместе с Астольфо в одной келье. Роланд до сих пор помнит, как каждый день перед вечерней молитвой и сном менял повязки и обрабатывал швы. Помнит кривую зазубренную рану — детской руке не хватило ни силы, ни сноровки точно ударить в сонную артерию. Шрама на шее у Астольфо не остается — раны на его теле заживают легко и быстро. Сейчас Роланд отчаянно жалеет, что со шрамами на душе оказалось совсем по-другому. Почему он вообще не подумал о последствиях, звенит в голове натянутой струной. Почему решил, что покинуть мальчика — который ненавидел себя больше любого вампира, который на его глазах до крови расцарапывал метки и, едва придя в себя после плена, попытался покончить жизнь самоубийством — будет правильным выбором? Почему не предвидел подобного — ведь это было так ожидаемо, если хоть на мгновение задуматься? У Роланда нет ответов. Время тянется, как вязкая нить смолы. Трепещет и танцует огонек керосиновой лампы. Роланд сидит, опустив голову. Таким его находит Оливье. Он ничего не говорит — просто замирает рядом, положив руку на плечо, и от его теплого прикосновения глухая боль, засевшая в груди, становится немного тише. Роланд благодарен ему за это прикосновение, за отсутствие слов и молчаливую поддержку. Кажется, только присутствие Оливье — безмолвное, но такое родное — не дает ему окончательно провалиться во мрак. Говорит Мира, которая появляется, когда Оливье после полуночи все же идет к себе. — От того, что ты будешь здесь торчать и сверлить мальчишку взглядом, он не исцелится и не придет в себя, — она обессиленно прислоняется плечом к стене, ее голос хриплый и уставший. Оливье перед уходом рассказывает: Мира зашивала Астольфо несколько часов подряд. Лишь благодаря ей тот до сих пор в мире живых. — Я знаю, — тихо отзывается Роланд, и пальцы переплетаются в такой тесный замок, что начинают болеть косточки. — Знаю. Но я не могу иначе. Мира долго молча смотрит на него, и огонек лампы танцует в стеклах ее очков. Затем, наконец, вздыхает. — Дело твое, — выпрямляется и разворачивается. — Пойду хоть вздремну немного. Если вдруг мальчишка все же придет в себя — буди. Она выходит, а брошенные ею слова разъедают грудь. Мира не говорит «когда», она говорит «если». Они снова остаются только вдвоем. Огонек керосиновой лампы пляшет в океане непроницаемой тьмы. Роланд протягивает руку, одними кончиками пальцев касается лба Астольфо. Бездумно отводит с него пряди волос — и вдруг замечает свежий шрам. Короткий, рваный, словно не от когтя вампира, а от чего-то тупого и жесткого, раньше Роланд его не видел. Неужели остался от того удара кулаком, проносится в голове — а потом Роланд вспоминает, что бил в скулу. Он ударил Астольфо, холодом растекается в сердце. Со всей силы, не сдерживаясь, просто позволил себе сорваться. Несмотря на то, что никогда не только руку не поднимал — даже голос не повышал за все те годы, которые Астольфо был его подопечным. Там, в подвале, Астольфо выглядел таким растерянным, словно не сразу понял, что случилось. Роланд снова касается холодного виска, невесомо гладит — и чувствует, как с каждым мгновением все больше начинают трястись пальцы. Побелевшее лицо Астольфо отчетливо стоит перед глазами — тонкие губы дрожат, в глазах застыл страх, — и Роланд понимает, что до этого мгновения старательно гнал от себя это воспоминание. Тогда бы не получилось так легко гневаться, а он не мог, он не хотел, не после того, как Астольфо совершил непоправимое… …Какое выражение было у него самого, если Астольфо смотрел на него с таким ужасом?.. Он помнит, как безграничным обожанием сияли глаза маленького Астольфо. Как Астольфо-подросток бросал на него полные тревоги взгляды, когда Роланд был слишком опрометчив в бою, и как рвался его прикрывать. Он помнит страх в ненормально расширенных зрачках. «Почему ты так на меня смотришь?!» Роланд снова закрывает лицо руками. Астольфо совершил непоправимое, он не должен был, что бы там ни было, что бы те дети ни сделали, они все еще могли искупить свои грехи и спасти свою душу. Господь милосерден, Он всем дает второй шанс, Он… Роланд чувствует, как замирает сердце. Медленно опускает руки, и ему кажется, что они липкие от крови. Господь милосерден и всем дает второй шанс. Вот только он, Роланд, Астольфо во втором шансе отказал. Всего через минуту после того, как сам обвинил Астольфо в подобном. После того, как Астольфо впервые — единственный раз за все годы — оступился. Сердце глухо бьется в груди. Роланду кажется, что нет ни стен, ни потолка, только безграничный смоляно-черный океан вокруг, и он тонет в нем, отчаянно цепляясь за огонек лампы, как за последний маяк, ища и не находя опоры под ногами. Что он натворил? Как он мог? Чего стоили все его слова о прощении и искуплении грехов, если в тот единственный раз, который послал ему Господь, чтобы их подтвердить, он от них отступился? Он провалил свое испытание веры. Он оказался лицемером. Краем зрения он ловит какое-то движение, и только это не дает ему окончательно утонуть в отчаянии. Роланд медленно поднимает взгляд. Астольфо лежит, открыв глаза, и отсветы огонька лампы танцуют на его длинных ресницах. Его взгляд все еще затуманен — словно Астольфо где-то далеко, — но он все же вырывается из беспамятства. Роланд чувствует, как подступают слезы, и зажимает себе рот ладонью, гася всхлипывание — но Астольфо все равно его слышит. Оборачивается, долго смотрит, а потом тянется, словно хочет коснуться — медленно, совсем бессильно. — Ро… лан… — зовет шепотом, и Роланд протягивает руку, чтобы поймать его ладонь. Еще не поздно, болезненно проносится в голове. Теперь, когда он все понял, когда осознал свою ошибку, можно все исправить. На этот раз он не покинет Астольфо. Он будет рядом, поможет искупить вину, не даст опять оступиться, не изменит своим словам, он… Астольфо моргает — и цепенеет. Его рука замирает, так и не коснувшись Роланда. На мгновение на его лице отражается страх — бескрайний, всеобъемлющий, хуже, чем тот, что стоял в его глазах, когда Роланд будил Астольфо в детстве от кошмаров. В груди стынет: запоздало Роланд понимает, что источник этого страха — он сам. А затем взгляд Астольфо затапливает гнев, словно волна прибоя накрывает песчаный берег. — Что ты здесь делаешь? — его голос чужой, в ненормально расширенных зрачках теряется огонек керосиновой лампы, и Роланд осознает, что ни один ответ сейчас не будет правильным. Он открывает рот, но слова не идут. — Что. Ты здесь. К черту. Делаешь, — Астольфо упирается руками в постель и пытается подняться. — Убирайся. На бинтах гроздьями расцветают пятна крови, и Роланд срывается на ноги: — Астольфо, стой, тебе нельзя вставать, Мира… — Я сказал, убирайся! — крик ударом кнута бьет по ушам. Астольфо отталкивает его руку — а в следующее мгновение его скручивает кашель. На тонких губах пенится бледно-розовая кровь — легкие, понимает Роланд, у Астольфо задело легкие. — Ляг! Ты ранен!.. — он пытается уложить Астольфо силой — ему нельзя двигаться, бьется в голове, на нем живого места нет, если он не остановится, разойдутся швы. Он умрет. В этот раз точно. Астольфо дергает плечом, вырываясь. — Заткнись! Тебя это не касается! Убирайся! Какого черта ты здесь… — начинает — и останавливается. Его руки подламываются, он оседает обратно на кровать; глаза затягивает туманом, дыхание становится судорожным и рваным. Он снова кашляет, и на подушке остаются розовые капли. Роланд тянется к нему — он не знает, что делать, как помочь, он не врач, но просто не может стоять в стороне и смотреть… …И замирает, напоровшись на взгляд Астольфо. Ненависть, боль, гнев, страх, еще что-то, что Роланд не успевает узнать. Рука безвольно падает вниз, Роланд делает шаг назад. Слишком поздно, понимает он, и грудь сковывает холод. Уже ничего не вернуть. Если бы он только пришел раньше, если бы поговорил с Астольфо сразу после того злополучного задания — возможно, все удалось бы исправить. Он решил отвернуться, он сбежал — и вот результат. Он больше не может помочь — только сделать еще хуже. Сейчас Астольфо между ним рядом и смертью выберет смерть. Веки Астольфо опускаются, и он бессильно сползает в небытие. Свет лампы безразлично касается его волос и замирает на длинных ресницах. Кровь багряными созвездиями расползается по бинтам. Роланд делает еще один шаг назад, затем разворачивается и выходит. Он не помнит, как попадает в кабинет Миры, как будит и что и каким голосом рассказывает. В воспоминания врезается только как она торопливо натягивает халат и собирает волосы в неряшливый хвост, на ходу ругая Астольфо, самого Роланда, охотников и весь Орден до последней кухарки впридачу, а потом вылетает в коридор, грохнув дверью о стену. Роланд выходит за ней и покидает лазарет. Бредет, едва переставляя ноги, не зная, куда и зачем. Его медленно поглощает мрак коридоров.